Евгений Шварц - Мы знали Евгения Шварца

• Название: Мы знали Евгения Шварца
• Автор: Евгений Шварц
• Издательство: Искусство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1966

Евгений Львович Шварц, которому исполнилось бы в октябре 1966 года семьдесят лет, был художником во многих отношениях единственным в своем роде.

Больше всего он писал для театра, он был удивительным мастером слова, истинно поэтического, неповторимого в своей жизненной наполненности. Бывают в литературе слова, которые сгибаются под грузом вложенного в них смысла; слова у Шварца, как бы много они ни значили, всегда стройны, звонки, молоды, как будто им ничего не стоит делать свое трудное дело.

Он писал и для взрослых, и для детей. Однако во всех случаях, когда он обращался к детям, к нему внимательно прислушивались взрослые. В свою очередь, все, что он писал для взрослых, оказывалось, несмотря на свою глубину, доступным детскому пониманию. Все его большие и малые психологические открытия были рождены его никогда не старевшим интересом к людям. Ом был одним из самых жизнелюбивых писателей нашего времени. Он любил дерзкий человеческий труд, радость отдыха, могучую силу человеческого общения со всеми его испытаниями и превратностями. Вместе с тем ни о ком другом нельзя сказать с такой же уверенностью, как о нем, что он знал цену трудностям жизни, понимал, как нелегка борьба со всеми и всяческими мерзостями, узаконенными собственническим миром; ему было хорошо известно, как упорен и живуч человек — собственник, как изворотлив лжец и как отвратителен злобный и бесшабашный устроитель собственного благополучия.

Истинное значение созданного Евгением Шварцем, цельность и неиссякающая сила его творческого наследия стали понятны, как это случается нередко, только после того, как его самого не стало. И вместе с этим возник естественный и непрерывно усиливающийся интерес к личности художника, который так скромно и по — человечески просто прожил свою творческую жизнь. Интерес к личности писателя всегда таков, каков сам писатель.

Интерес к Евгению Шварцу далек от поверхностной и равнодушной любознательности, порождаемой столь же поверхностными и столь же равнодушными писательскими репутациями. Любовь к Шварцу — писателю стала также любовью к нему как к человеку, на редкость живому, открытому для всех.

Любовью к нему, как к писателю и человеку, продиктована эта книга, авторами которой выступают его друзья, сверстники и литературные спутники, режиссеры, ставившие его пьесы и сценарии, актеры, воплощавшие созданные им образы. Каждый из авторов старается восстановить живые черты ушедшего художника и помочь сохранению в памяти читателей и зрителей его живого и сияющего облика. Сделать это не просто, но хочется думать, что их усилия не окажутся напрасными.

---

Несколько позже от товарищей, приезжавших в нашу армию из города, я узнал, о какой «возне», о каких «мелочах» говорил Шварц. Оказалось, что он часами дежурил на крыше писательского дома на канале Грибоедова и гасил вражеские «зажигалки». В том, как действовал на своем гражданском посту Евгений Шварц, в том, как он об этом отзывался, было настоящее мужество. Много лет спустя, читая его пьесу «Дракон», я подумал, что в рыцаре Ланцелоте жила душа самого Шварца. Разве тогда, в начале

войны, он не был таким, как его Ланцелот, воскликнувший под «нарастающий свист, шум, вой, рев», под дребезжание стекол, при виде вспыхнувшего зарева: «Я вызову на бой Дракона!»

Шварц всем сердцем ненавидел фашизм, он сражался с ним смело и яростно. Такими пьесами, как «Тень», «Дракон», «Голый король», «Наше гостеприимство», «Одна ночь», он нанес ему раны разной глубины, но каждый раз раны. Этот человек — улыбка мог казаться незлобивым весельчаком только поверхностным и недалеким людям. На самом деле он был художником горячей идейной устремленности, страстного общественного темперамента, человеком нежного и гневного сердца.

Евгений Шварц написал немало. Пьесы, сценарии, проза… Он был любимым автором Театра комедии, Театра юных зрителей, Театра кукол. Детские души он знал как истинный художник — педагог, — кто из малышей не полюбил его «Первоклассницу»? Он брал себе в «соавторы» безымянных творцов русской народной сказки, Андерсена, Перро, Шамиссо. Старые, хорошо известные образы начинали жить новой жизнью в его произведениях, освещались новым светом, «работали» с удесятеренной силой.

О Шварце написано немало. В том числе и немало верного. Не буду повторять сказанного. Хочу лишь подчеркнуть большое воспитательное значение его произведений. Театр Евгения Шварца — явление особенное, стилистически оригинальное. Тут и сказочность, и фантастика, и памфлетность, и пародийность, и романтическая ирония, и романтическая лирика. Тут всегда представление, всегда зрелище. Тут самый неожиданный сплав таких театральных традиций, как романтическая феерия и гротеск в духе «Кривого зеркала». Тут и высокая экзальтация чувств, и условные лица — маски, и сатирическое обнажение приема, и водевильный шарж. Какая многоцветность, и какое многоголосье! И при всем том всегда, во всем — организующее идейное задание, отчетливая социальная цель.

Шварц был художником, упорно, настойчиво, последовательно воспитывавшим в своих зрителях высокие и благородные моральные принципы. Он был поистине «проповедником» добра, любви, справедливости, мужества и самоотверженности в борьбе за правду. «Не добренькими, а добрыми нам надо быть», — сказал он мне однажды. Слова эти для него показательны. Во всех его пьесах живет идея активности добра — в «Кладе», «Снежной королеве», «Двух кленах», «Обыкновенном чуде», «Повести о молодых супругах». Ученый в «Тени», Ланцелот в «Драконе» — живые воплощения этой идеи. Есть у Шварца сценарий «Дон Кихот». Какой «программный» финал в этом сценарии! Вот уже лежит Ламанчский рыцарь на смертном одре, и его угасающее воображение то альдонсирует Дульсинею, то дульсинирует Альдонсу. Он борется со смертью, и он побеждает ее во имя вечного боя за истину и добро.

Русская литература знает много концепций Дон Кихота. Тургенев рассуждал о Рыцаре Печального Образа в знаменитой речи «Гамлет и Дон Кихот», о которой писал в своих конспектах Плеханов. Герцен «отодвинул» в прошлое «Дон Кихотов революции», ратуя за новый тип революционера, за борца — реалиста из породы молодых штурманов грядущей революционной бури. Но Шварц видел Дон Кихота иным, чем те, с кем спорил Герцен. У него он труженик и воин, народный заступник и рыцарь добра. Дульсинея говорит про его «натруженные руки», Санчо просит его сказать ободряющее «словечко на рыцарском языке». И Дон Кихот произносит в финале тираду, полную активной веры в активность добра. «Сражаясь неустанно, — говорит он, — доживем, доживем мы с тобою, Санчо, до золотого века. Обман, коварство и лукавство не посмеют примешиваться к правде и откровенности. Мир, дружба и согласие воцарятся на всем свете. Справедливость уничтожит корысть и пристрастие. Вперед, вперед, ни шагу назад!»

Читаю я эти слова, и мне кажется, что говорит их сам Евгений Шварц, как говорит он и устами пламенного Ланцелота, и устами умного, скромного, милого, непоколебимо убежденного в силе правды и добра Ученого.

«Проповедь» добра у Шварца ничем не походит на «всеобщее примирительное похмелье», над которым некогда насмехался Энгельс. Оберегая и защищая принципы нашей социальной общности, Шварц умел гневаться и ненавидеть, когда создавал образы Тени и Дракона, Голого короля и Бургомистра. Он умел воспитывать презрение к подлости и пошлости, непримиримость к насилию, обману и злу. Он был активным, атакующим гуманистом. И садясь за пишущую машинку, Шварц всегда — в произведениях из современной жизни и в «пересозданиях» чужих сюжетов — видел все свои решения в свете главной задачи: борьбы за советскую, социалистическую нравственность.

Евгений Львович был отличным товарищем. Он радовался успехам литераторов, приветливо встречал молодых, идущих в литературу. И при этом он был человеком требовательным, человеком безукоризненного вкуса.

Были у него, разумеется, и свои особые привязанности в литературе. Он чтил и любил С. Я. Маршака, ценил его подвижническую борьбу с педологами за право на сказку, воображение, условность. Он и сам в двадцатых годах выстрадал эту борьбу вместе с Маршаком, Чуковским, Брянцевым, Деммени, Лебедевым, Еленой Данько и другими талантливыми художниками. Когда в Ленинграде — незадолго до смерти Шварца — чествовали Маршака, Евгений Львович не мог выступить на этом юбилее, но продиктовал свою приветственную речь в магнитофон. То были слова признательности и любви.

Шварц нередко вспоминал товарища юных лет — покойного Н. М. Олейникова. Он любил повторять некоторые шутки этого «новейшего Козьмы Пруткова».

«Проходит в штанах обыватель, летит соловей без штанов», — процитировал как‑то Шварц Олейникова, увидев некоего кинооператора в стиляжных брючках, вывезенных откуда‑то из‑за границы.

Высоко ценил Шварц прозу А. И. Пантелеева за точные слова, за прекрасное знание детской психологии, за уважение к ребенку. Он и сам умел уважать маленького читателя и зрителя, взывая к тем чертам его сознания, которые предвещали в нем взрослого, и щедро «потрафлял» его любви к игре и зрелищу.

Он уважал литературу мужественную, без сантиментов и слащавой литературщины. Во многом сам романтик, он любил романтику, идущую от жизни, неотрывную от почвы действительности. В основе его поэтических «вымыслов» всегда лежала реалистическая, социальная, нередко острополитическая мысль. Его Ланцелот прямо, отважно смотрел в глаза Дракону, Ученый смотрел чистым, открытым взглядом в нечистые глаза своей Тени, — то были вызовы на битву. Шварц и в Андерсене любил поэзию жизни, прочно связанную с земной почвой.

Однажды я рассказал Евгению Львовичу, как моя маленькая дочка отозвалась об одной прочитанной ею новелле про Андерсена, в которой было много романтических условностей и сентиментальных мотивов (ночной дилижанс, таинственная спутница, вздохи и слезы — «маленькие алмазные капли»), но Андерсен нисколько не походил на создателя мудрых и сильных сказок. «Как грустно, — заметила девочка, — я думала, Андерсен совсем не такой».

Я рассказал про этот маленький эпизод Шварцу, и он, ни словом не отзываясь о новелле, сказал, что его «дорогой Ганс — Христиан» далеко не был ангелом и не носил крылышек. Потом он сказал, что искусство — всегда жизнь, а не колдовство и что его краски не должны быть такими красивыми, как на леденцах или в плохих цветных фильмах. Таким краскам не верят, особенно дети с их чистым, незамутненным, ненатруженным взглядом на мир и людей.

В молодости Шварц был актером. Став литератором, он никогда не порывал своих связей с театром. Все его пьесы написаны с точным сценическим «расчетом». На его пути ему посчастливилось встретиться с режиссером, который стал другом и истолкователем его пьес. Я говорю о Николае Павловиче Акимове.

Но и для Акимова встреча со Шварцем явилась важным событием. Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что «Тень» стала для Акимова таким же спектаклем, как для Вахтангова «Принцесса Турандот». Без этого спектакля, поставленного впервые еще в предвоенные годы, трудно представить облик Театра комедии. Акимов превосходно передал на сцене чудесный стилистический сплав этой пьесы — сказки, но сыграл ее прежде всего как сатирический спектакль с глубокими социально — реалистическими корнями.

Мне посчастливилось видеть и другую талантливую постановку «Тени», созданную ныне покойным Густавом Грюндгенсом в 1947 году в Берлине на Камерной сцене Немецкого театра имени Макса Рейнгардта. В этом спектакле была гораздо обстоятельнее, чем у Н. П. Акимова, прочерчена романтическая линия пьесы — линия Ученого и Аннунциаты. В ту пору я жил и работал в Берлине, бывал на репетициях «Тени» и мог убедиться на премьере, как восторженно была принята пьеса Шварца прогрессивно настроенными немцами.