Ян Отченашек - Хромой Орфей

• Название: Хромой Орфей
• Автор: Ян Отченашек
• Жанр: Проза

---

Зачем только я шел к ее двери, зачем нажал кнопку звонка? - думал Павел. Как-то неожиданно вдруг очутилась передо мной эта дверь... Без всякой явственной причины его вдруг охватило предчувствие чего-то неотвратимого! Избавления нет. Поздно!

Он вздрогнул и приподнялся на локтях.

- Не знаю, было ли у нас когда-нибудь настоящее начало, - сказал он.

- Наверно, не было. А ты считаешь, что я заслужила такое отношение?

- Прости, - сказал он глухо. - Но я ничего от тебя не скрывал.

Короткий смех в темноте заставил его вздрогнуть.

- Замечательно! Я должна бы еще поблагодарить тебя! Оценить твое благородство, а? Ты злой безумец! Чего я не выношу, так это твое вечное "прости", твою смешную и гнусную правдивость. Умыл руки, а? А сам молишься призраку! Неужели ты не можешь понять, Павел, что я тебя ни в чем не упрекаю? Я не обманутая служанка. В мире уже некого и не за что упрекать... И почему я тебя встретила, можешь ты мне это объяснить? Почему именно я? Ты ни в чем не виноват, ты и существуешь и не существуешь, ты просто рожден моим упрямым воображением. Не знаю, почему меня так забрало! Некоторых понятий я терпеть не могу. Любить - это значит иметь, и ничего больше. Ну и что? Я пыталась что-то преодолеть, я не узнавала самое себя, такая я была терпеливая, поверь. Наверно, я думала, что докажу это тем, что я жива. Но, видимо, этого мало... Знал бы ты, как мне плохо! Если я чему-нибудь не смогла научиться, так это покорности. Надо бы напиться, пока у нас есть время. Ведь его осталось так немного...

Он чувствовал на щеке прерывистое дыхание Моники. Она была в полном изнеможении. На улице прогрохотал грузовик, в окне задребезжали стекла.

- Сегодня я хотела тебе кое-что сказать, - услышал Павел через минуту. Кое-что ужасно важное, даже невероятное. Я назвала бы это чудом, если бы чудеса творились не только в сказках. А может, это даже и не чудо, а просто ошибка в прежнем диагнозе. Я была у врача. Есть надежда, Павел! И даже больше чем надежда - я бы сказала: уверенность, если бы я так во всем не изверилась. Ты слышишь меня? Я разревелась, как девчонка, когда услышала это. Ты будешь жить, твердила я себе целый день, будешь жить!.. И все вокруг меня изменилось... или я стала смотреть на все иначе. Понимаешь? Прежде все было по-иному - я боялась чего-нибудь хотеть, слишком крепко за что-то ухватиться. А теперь... теперь я уже не могу по-прежнему, не могу! Что ты на это скажешь?

Он поколебался с минуту, чувствуя, что это не к добру, но уж слишком ему стало грустно. Правду ли она говорит? Чудо! А что, если она лгала прежде, если вся эта обреченность была выдумкой избалованной, скучающей девчонки? Что он знает о ней? Ничего, хотя спал с ней много раз, хотя находил наслаждение в этом хрупком и жадном теле, хотя они упивались в объятиях друг друга. Чужие люди! У тебя нет на это права. Все гораздо проще. И действительно, с какой бы стати она призналась в этом? Он нашел и сжал ее руку.

- Я рад за тебя, Моника, - горячо сказал он, и это была не ложь.

- Правда?

- Моника, может, я тебя обидел... Может, вот и сейчас... - он запнулся. Но я страшно хочу, чтобы ты была счастлива... В самом деле... Я... ты знаешь...

Она вырвала руку и приподнялась.

- Ты, ты этого хочешь? - Она вздрогнула и хрипло рассмеялась. - Ты желаешь мне счастья, добрячок? Ты и врать-то как следует не умеешь!

- Моника! - взмолился он, но она не замолчала.

- Я тебе скажу, как ты ко мне относишься! Я тебе абсолютно безразлична! Абсолютно! Я для тебя ровно ничего не значу, словно меня и нет. Потому что ты думаешь о ней! Только о ней! Если бы я даже покончила с собой...

Павел нажал выключатель, и желтый свет упал на их обнаженные руки. Он встал, провел рукой по волосам, не отваживаясь взглянуть на нее. Что же я такое наделал?

- Пойду, - сказал он, не глядя на нее.

- Иди, я тебя не держу. Вот только идти тебе некуда, не так ли? Некуда! Иди к ней, дурак. Ничтожество! Я тебя ненавижу, понимаешь, я уже избавилась от тебя. Вот сейчас! Наконец-то!

У него не хватало сил прикрикнуть на нее. Он даже не узнавал ее - другая, незнакомая Моника сидела перед ним в гладких обтянутых брюках, поджав ноги, русые волосы переливались в свете лампы, круглые глаза, которые ему так нравились, глядели на него с ненавистью и страстью. Что сверкало в них? Злоба? Отчаянье? Отвращение? Гордость? Все вместе! Он испугался их. "Это конец, ты понимаешь?" Всем существом он ощущал это. Что она говорит? С ума она сошла? Он стоял над ней, опустив руки и отвернув лицо, чувствуя, что его начинает трясти.

- Будь ты хоть чуточку искренен... Если бы ты не боялся правды, ты признался бы по крайней мере самому себе, что ее уже нет в твоем сердце... что ты о ней даже не вспоминаешь! Не чувствуешь! И только уговариваешь себя, воскрешаешь ее в себе... Но напрасно. Ждешь ее, а сам... Нет, нет, не заставишь меня замолчать...

Он схватил ее за запястья, грубо стиснул изо всех сил - она даже вскрикнула. Она бессильно билась в его руках, продолжая говорить. Не слушать ее! Заставить молчать! Скорее, пока есть время! Инстинкт самосохранения властно требовал: зажми ей рот, ударь по лицу, убей ее, если надо, но останови этот торопливый, горячечный поток слов. Кто ты? Чего ты от меня хочешь? Зачем я тебя встретил? Чтобы ты убила меня? Ты смерть? Я не знал этого, когда обнимал тебя, не знал, что ты убиваешь словами, а не косой, не знал, что у смерти такое сладкое тело. Любовница-смерть! Ты пришла лишить меня иллюзий. Молчи!

- Зачем ты говоришь мне все это? - хрипло вырвалось у него. - Я запрещаю тебе так говорить... о ней! Ты не смеешь! Моника! Слышишь? Довольно!

- Запрещаешь? Теперь запрещаешь? Тысячи раз ты меня спрашивал об этом, мучал меня разговорами о ней, а теперь запрещаешь? Я скажу тебе, почему ты этого так боишься. Потому что сам понимаешь то, что я тебе скажу. Она мертва! Уже давно... Страшно давно! Она и той ночи не пережила, глупец! Ты хочешь решить квадратуру круга. Теперь ты знаешь! Излечись как можно скорей от этого!.. Тебе не удалось найти этот интеграл, и ничего ты тут не изменишь... как и я.

Ветер обрушился на оконные стекла и, казалось, многократно усилил безмолвие в комнате. Который час? Мне пора бы идти, но... Нет, нет! В душе Павла что-то вскрикнуло и умолкло. Он поник и смутно осознал, что все еще сжимает узкие запястья. Это показалось ему нелепым, но он не ослабил хватки, потому что еще не осознал с полной ясностью того, что услышал, не ощутил всей силы удара. Он в упор смотрел в лицо Моники, но не видел его. Земля под ним слегка колебалась... Смешно!

Павел покачал головой и сказал неправдоподобно спокойным голосом:

- Это неправда, Моника. Неправда. Пойми...

- Правда! Хочешь доказательств? Ведь ты любитель фактов. Могу доказать тебе на фактах, я разузнала это в твоих же интересах... Когда ты, наконец, поймешь, что она живет лишь в твоем сознании! Ты фантазер! А если не поймешь, так иди к ней, хотя бы на тот свет, потому что больше тебе нигде нет места... Даже около меня! Я живая, понял? Тронь меня, возьми меня, Павел, убедись, что реальна я, а не она, проснись же, ради бога!

Он сбросил с себя ее тонкие руки.

- Я ненавижу тебя, - сказал он, отвернувшись. И, уже не обращая на нее внимания, на ощупь схватил свое ветхое пальто и, не оборачиваясь, пошел к двери.

- Павел!

Нет, ничто не могло остановить его. Возглас, раздавшийся ему вслед, был заглушен стуком двери.

XII

...Можно поручиться, что это педераст. В лице на фотографии, которая закрывала часть деревянной стены, было что-то округлое, бабье. Гонза когда-то слышал, что среди нацистских вожаков немало таких, которые спят со своими шоферами... И что за чепуха лезет в голову в такой момент! Ты ведь здесь совсем не затем, чтобы раздумывать о всякой чепухе, - отсюда можно угодить прямехонько на виселицу или по крайней мере в тюрьму. Сосредоточься, хоть ты ничего и не знаешь! А как, собственно, это делается? Живо, живо, пока на тебя не обращают внимания! Ты щенок, которого взяли за шиворот и притащили сюда, вот ты кто! Щенок, который ничего не понимает!

Нередко, поднимаясь с постели, Гонза задавался вопросом: а что случится сегодня? Это действовало как заклинание - ничего не случалось. Но сегодня он забыл о заклинании. Я суеверен, как старый негр!

Они ехали с матерью в трамвае, она сидела рядом в своей шинели, разговаривала с ним, робко, как всегда, улыбаясь, и казалась ему помолодевшей и гораздо интересней, чем раньше. Ей тридцать восемь! Жизнь ее еще не прошла. Гонза подумал, что наконец-то он начинает понимать ее, не столько как мать, сколько как женщину, с которой судьба связала его какими-то странными отношениями. Это твоя мать. Что бы там ни было - она твоя мать!

Гонза чувствовал, что мать хочет ему что-то сказать. Смущенная, она кружила вокруг главного вопроса. Спросила, что он собирается делать после войны, и в конце концов осведомилась, любит ли он кого-нибудь. И когда услышала отрицательный ответ, замолчала. И все же Гонза дождался: неуверенным и виноватым голосом она спросила, не станет ли он возражать, если после войны она выйдет замуж.