Маркус Вернер - Над обрывом

• Название: Над обрывом
• Автор: Маркус Вернер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0582-9

Книга «Над обрывом» известного швейцарского писателя Маркуса Вернера — это роман-диалог. В неспешных застольных беседах два героя, два абсолютно не похожих человека, рассказывают друг другу о своей жизни. По сути, они живут в разных мирах, однако в конце концов выясняется, что их миры парадоксальным образом пересекаются: жена одного героя и любовница другого — по всей вероятности, одна и та же женщина.

Когда дочитаешь книгу «Над обрывом» до конца, то не хочется выпускать ее из рук и завидуешь тем, кому это удовольствие еще предстоит. Пусть нам простят банальное, но в данном случае точное выражение — это замечательная литература.

«Вельтвохе»

---

— Говорить по приказу нелегко, — заметил я. — Кроме того, я не знаю, что вы хотите от меня услышать.

Лоос наполнил бокалы.

— Я бы хотел перейти с вами на «ты», — сказал он. — Полагаю, нет необходимости говорить друг другу «вы» и таким образом соблюдать дистанцию.

Предложение Лооса прозвучало для меня настолько неожиданно, что я не сразу откликнулся.

— Но это вовсе не обязательно, — сказал он. — Это просто пожелание.

— Я был бы рад, — поспешил сказать я, хотя это не соответствовало действительности. На самом деле меня как раз радовало, что между нами есть дистанция, которую Лоос сейчас хотел сократить. Его, если можно так выразиться, гравитационное поле и так уже сильно действовало на меня.

— Меня зовут Томас, — сказал я.

Лоос на секунду задумался. Потом сказал:

— Я так и думал.

— Так и думали? Но почему же?

— Просто я вчера вечером прочитал табличку на двери вашего дома: «Т. Кларин», а на обратном пути попытался вспомнить, какие имена начинаются на букву «т». Вспомнил только восемь. И больше всего, по-моему, вам подходит имя Томас. Вообще-то нас кое-что связывает, меня зовут так же, как и вас, я хотел сказать, как и тебя.

— Томас?

— Да, Томас.

Прежде чем я успел высказаться по этому поводу, Лоос сообщил: когда он уходил, ему пришло в голову еще кое-что. Табличка с моей фамилией прикреплена рядом с другой такой же на левой стороне двери, а на правой он увидел третью табличку, латунную, покрытую патиной, но надпись на ней еще можно было разобрать. Если он не ошибся, там написано «Тассо», и это славное имя его очень удивило.

— Вы для меня загадка, — сказал я. — Ты для меня загадка. Как можно выпить столько, сколько выпил вчера ты, и при этом сохранить такую остроту зрения?

Его полнота ему это позволяет, ответил он и пожелал узнать, кто такой этот Тассо.

— Это был мой лучший друг, — сказал я. — Когда мы были студентами, то жили через стенку. Его уже нет. Домик в Агре принадлежал ему, он там скончался в возрасте двадцати шести лет.

— В отличие от меня ты умеешь выражаться лаконично, — заметил Лоос. — Только у тебя на костях нет плоти. Больше плоти, Томас, если мне дозволено об этом попросить! Может быть, этот Тассо был родственником прославленного и безумного поэта?

— Его часто спрашивали об этом, а он обычно скромно отвечал, что не знает. Родился он в окрестностях Неаполя, когда ему было пять лет, его родители погибли в автокатастрофе. Его перевезли в Швейцарию, в Берн, к сестре отца. Она была замужем за швейцарским инженером по фамилии Энгель, детей у них не было. Когда Тассо исполнилось тринадцать, Энгель упал в шахту лифта. Он оставил жене неплохое наследство, и среди прочего — домик в Агре, где она и поселилась после поступления Тассо в университет. Два года спустя она умерла, кажется, от рака лимфатических желез. И домик достался Тассо. Хорошо я рассказываю, Томас, или надо побольше подробностей?

— Покойников многовато, — заметил Лоос. — А так все в порядке, рассказывай!

— Ладно. Итак, в мансарде одного дома, принадлежавшего вдове пекаря, в самом начале своей студенческой жизни я нашел маленькую и недорогую комнату. Туалет приходилось делить с еще двумя квартирантами. Одним из них был прежде незнакомый мне Тассо. Он жил там уже давно, изучал историю и английский, заканчивал четвертый семестр, и то, что мы стали близкими друзьями, — почти чудо. Он был прямой противоположностью мне, и не только внешне, но и во всем остальном. То, что, по общему мнению, свойственно южанам — легкомыслие, свободное и непринужденное поведение, общительность и разговорчивость, быть может, также поверхностность, — все это было присуще мне, в то время как Тассо был серьезным и медлительным, совестливым и основательным. У него было то, чего недоставало мне, и наоборот. Представь теперь, какой захватывающей, но и непростой оказалась дружба между нами. Мы были так близки, что могли признаваться друг другу в чувстве взаимной ненависти. Например, я все время пытался утром встать раньше него, но мне это никак не удавалось, и я ненавидел его за свои поражения. Только значительно позже я научился рано вставать и вообще подчиняться дисциплине. А ненависть у Джованни — его звали Джованни — вызывала скорее моя интимная жизнь, мои беспорядочные связи с женщинами. Не то чтобы ему мешал шум за стеной, или он завидовал мне — нет, скорее ему было жаль женщин, к которым я относился столь безответственно. Ибо, по его мнению, женщины не заслуживали такого пренебрежения к себе. А иначе как пренебрежением это назвать нельзя было. Но, несмотря на все эти расхождения, нашей дружбе ничто не угрожало. Однажды Тассо постучался ко мне — было уже далеко за полночь — и тихонько спросил, сплю я уже или нет. «Дремлю, — сказал я. — Заходи». Он вошел, держа в руках книгу, и застенчиво сказал, что нашел там фразу про нас. А именно следующую: «Будь для своего друга жесткой подушкой». Тут я выскочил из кровати, откупорил бутылку кьянти, и наша дружба была освящена возлиянием.

— Неправильно, — заметил Лоос. — Там говорится не о подушке, а о неудобной раскладной кровати.

— Благодарю за уточнение, — сказал я, — но смысла это не меняет.

— Извини, — сказал он. — Я не столько филолог, сколько педант.

— Ладно. В общем, через какое-то время Тассо влюбился, причем впервые в жизни. Влюбился так горячо, как бывает лишь у людей с замедленной реакцией. Во всяком случае, теперь он говорил только о свадьбе. Правда, мне он доверительно сообщил, что целоваться, по его мнению, совсем не так просто, как это выглядит в кино. А еще он сказал, что единственная причина, почему он до сих пор не представил мне Магдалену, — это насмешливо-оценивающий взгляд, каким я смотрю на женщин. Нет, он не опасается, что его подруга не устоит перед этим взглядом, просто ему хотелось бы, чтобы я ей понравился. Я пообещал, что буду смотреть на нее, как на цветок. Но когда я впервые встретился с ней, то забыл про цветок. Я видел только женщину и понял, почему она так очаровала Тассо, хоть и заметил, что в ней было нечто непохожее на моих подруг, причем это «нечто» было каким-то непроницаемым, загадочным. Я чувствовал только, что не смог бы произвести впечатления на Магдалену, даже если бы она была свободна. Тем не менее она мне понравилась, мне показалось, что эти двое вполне подходят друг другу, и я отказался от намерения заставить Тассо притормозить, втолковать ему, сколько он потеряет, если женится на первой же своей девушке. Он вообще не желал слушать подобных разговоров и однажды смущенно объяснил: единственное, что порой заставляет его притормаживать, — это беспокойство, что он не сможет соответствовать физическим желаниям Магдалены. Как мне известно, хоть я этого и не понимаю, он в свои двадцать пять лет все еще, можно сказать, невинен, в то время как Магдалена уже имеет опыт, и есть опасения, что она сочтет его неловким и неумелым. «Ты что, еще не спал с ней?» — спросил я. Для него, ответил он, поцелуи — это уже чудо, с остальным он пока не спешит. Бог ты мой, сказал я, у вас вот-вот свадьба, а вы с постелью не спешите. Так и есть, сказал он.

Этот разговор был весной. Летом состоялась свадьба. Молодые поехали в Тессин и провели две недели в его доме. Потом Магдалена вернулась, она работала логопедом, а Джованни остался, чтобы закончить дипломную работу. Они ежедневно говорили по телефону, а на уик-энд она приезжала к нему. В конце августа она мне позвонила. Дело было в среду. Она сказала, что в воскресенье вечером уехала из Агры и с тех пор Тассо не объявлялся, а она не может к нему дозвониться. «Может быть, он у тебя?» — спросила она. «Нет», — ответил я и попытался ее успокоить, даже слегка высмеял. Если человек не откликается по телефону, это еще не повод для тревоги. Тем не менее она была встревожена. В четверг ей тоже не удалось связаться с Джованни. На следующий день она села в поезд и поехала к нему. Что она нашла в доме Тассо, превосходит всякое воображение. Это был такой несказанный ужас, что она даже потеряла сознание. Он лежал скрючившись на диване. По нему ползали муравьи, вокруг носились тучи мух.

Я сделал паузу и выпил.

— Ужасно, — пробормотал Лоос. — Убийство или самоубийство?

— Ни то ни другое, — ответил я. — Как было с точностью установлено, он умер естественной смертью, от паралича сердца. Скончался мгновенно. По всей вероятности, еще в понедельник, а причиной, скорее всего, был врожденный порок сердца. Страдать ему наверняка не пришлось — это было единственное утешение. Магдалена перенесла все с удивительной твердостью. А потом, через несколько недель после похорон Тассо, ей пришлось пережить еще кое-что, и от этого она сломалась. У Тассо была привычка носить с собой фотокамеру, легкую и компактную, которую он называл своей записной книжечкой. Мне редко попадались на глаза его снимки. Как правило, то, что он фотографировал, ничем не привлекало внимания. Он любил и умел подмечать незаметное. В общем, в этой камере осталась пленка, которую Магдалена отдала проявить: она хотела знать, что попалось ему на глаза в последние дни и часы его жизни. Счетчик кадров показал, что семь снимков были засвечены, а семь удалось проявить. На всех семи была изображена голая женщина, на одних спереди, на других сзади. Она лежала на диване, застеленном голубым покрывалом, — именно на этом диване Магдалена обнаружила мертвого Тассо.