Татьяна Шмыга - Счастье мне улыбалось

• Название: Счастье мне улыбалось
• Автор: Татьяна Шмыга
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-264-00510-9

Татьяна Ивановна Шмыга родилась в Москве, училась в Музыкально-театральном училище им. Глазунова, потом в ГИТИСе. В 1953 году поступила в Московский театр оперетты, где и работает до сих пор. Скромная Тоня и ослепительная Чанита; нежная Любаша и суровая товарищ Любовь; Лидочка из Черемушек и Нинон из Парижа; великая актриса Джулия и уличная цветочница Элиза… И еще целая череда женских образов и судеб, таких разных, таких неповторимых, объединенных только одним: душу в них вдохнула Татьяна Шмыга. Многие называют оперетту "легким", несерьезным жанром. Но многие ли знают, что стоит эта "легкость" актрисе, сколько труда, пота, а порой и слез скрывается за изящной арией и головокружительным каскадом? И все же актриса не променяет свою профессию ни на какую другую. Ведь она дарит зрителю ни с чем не сравнимое наслаждение, которое зовется — оперетта. Оперетта — уникальный жанр, предъявляющий своим артистам уникальные требования: петь, как оперный певец, танцевать, как солист балета, играть, как драматический актер. При этом обладать эффектной внешностью и неотразимым обаянием. Именно этот сплав и рождает примадонну. А неоспоримой примой российской оперетты вот уже несколько десятилетий остается Татьяна Шмыга. Впрочем, сказать о ней "примадонна" — мало, она символ, живое олицетворение оперетты. Каждый вечер она проживает на сцене целую жизнь. И только об этом можно было бы написать большую, интересную книгу. Но "Счастье мне улыбалось" — это не просто воспоминания актрисы. Это история Театра оперетты второй половины XX века, рассказ о его взлетах и падениях, горестях и радостях, а главное — о его людях, которые не уйдут в забвение во многом благодаря книге Татьяны Шмыги.

Литературная запись А. М. Даниловой

В книге использованы фотографии РИА-Новости, Г. Гладштейн, Л. Педенчук, из музея театра «Московская оперетта» и из личного архива автора

Дизайн серии Е. Вельчинского

Художник Н. Вельчинская

---

И сам С. Л. Штейн до конца жизни оставался большим ребенком с почти детским восприятием мира. Он до старости не утратил способности удивляться, видеть хорошее и главное — увлекать этим мировосприятием других. Его любили. Стоило ему только появиться — в студии, в училище, а потом и в нашем театре, где он ставил спектакли, — все невольно начинали улыбаться. Он был человеком с невероятной отдачей тепла. Такие люди, как Сергей Львович, в театральном мире встречаются редко. На первый взгляд, они даже кажутся незаметными, но их преданность театру возвышает их над многими их коллегами. Эти люди — не просто служители театра, они подвижники.

Другой наш педагог, Аркадий Григорьевич Вовси, по характеру, по темпераменту был совершенно не похож на Штейна. Это был неожиданный, непредсказуемый и, я бы даже сказала, несколько хулиганистый человек. Не стеснялся при случае и крепкого словца. Но когда требовалось как следует «проработать» ребят, Аркадий Григорьевич сначала говорил: «А ну-ка, Шмыга и Левитина, — за дверь!» Отправляя из аудитории нас с Лилей, самых стеснительных в группе, он тем самым берег наши нежные девичьи уши. А потом уже начинал разносить своих учеников за промахи, за неудачи… Но при этом человек он был чудный. Мы его очень любили.

Какими бы замечательными ни были педагоги, очень многое зависит от самого студента. А у меня поначалу ничего не ладилось. Я ходила в училище, но чувствовала, что ничего у меня не выходит, ничего я не могу делать. Сидела в аудитории в уголочке и думала лишь об одном: «Только бы меня не вызвали, только бы обо мне не вспомнили…» Мучилась я так месяца два, потом поняла, что не имеет смысла продолжать здесь учиться, и подала в деканат заявление об уходе.

И вдруг вечером после занятий меня оставляет в классе наш педагог Константин Константинович Михайлов. Он был актером Театра имени Моссовета, удивительно красивым человеком, настоящим красавцем мужчиной.

— Таня, вы что, подали заявление? Деточка, вы сами не понимаете, что делаете! Вы должны остаться!

Я сразу в слезы:

— Константин Константинович, у меня ничего не получается! На этюдах все что-то придумывают, а я что ни придумаю, мне кажется такой ерундой…

В общем, разговор наш закончился тем, что Михайлов запретил мне даже и думать о том, чтобы уходить из училища.

— Я буду с вами заниматься отдельно, оставаться по вечерам.

Когда мой педагог поговорил со мной так, я почувствовала себя немного уверенней… Ведь как важно вовремя подать руку начинающему.

Но, учась уже и на втором курсе, я не обрела особой уверенности в своих силах: была зажата, как говорят артисты. По своему характеру я была очень стеснительной, молчаливой. Мама даже говорила мне: «Молчунья ты наша». Я всегда чувствовала себя скованной: когда куда-нибудь приходила, то боялась, что, если со мной начнут разговаривать, я не смогу ответить на уровне. Ходила, опустив глаза. Ребята надо мной подшучивали: «Что ты там ищешь на земле? Пятак потеряла?» Перебирая недавно свои юношеские фотографии, я обратила внимание, что у меня почти на всех грустные глаза. И не потому, что меня что-то огорчало. Просто такой я тогда была — вся в себе, в своих мыслях, в каком-то своем мире…

Удивительно, что в детстве я была совсем другой — бойкая, живая. Мальчишкам во дворе не давала спуску. Была непоседа, дома времени проводила мало, в основном на улице, с подружками, с ребятами. Помню, какие мы были отчаянные — облазали в окрестностях все сарай, забирались на их крыши и потом без всякого страха прыгали вниз. Мы носились по всем ближайшим переулкам, а зимой, прикрепив к валенкам коньки-«снегурочки», цеплялись какими-то крючками к проезжавшим машинам и катили, пока нас не замечал водитель. В общем, вытворяли что хотели. А вот став девушкой, я сделалась стеснительной. Причем стеснялась не только мальчишек, но вообще всех незнакомых людей… Конечно, с таким характером учиться в «опереточном» училище было трудно…

Но постепенно я «опаивала». Много значили для меня и похвалы педагогов. Возможно, они знали об особенностях моего характера, поэтому старались поддерживать меня. У нас были уроки на внимание. Нас вызывали, мы садились на легкие кубы, из которых на занятиях можно делать подобие декораций. Кто-то из студентов разыгрывал мизансцену, а мы должны были смотреть, находиться в состоянии внимания. И вот на одном из занятий наш педагог Н. Ф. Титушин обратился к ребятам: «Посмотрите, как Таня слушает». Для меня это было так неожиданно. Все сидели, смотрели, и каждый делал это по-своему: один впивался глазами в того, кто играл этюд, другой сидел, подавшись в его сторону, а я просто смотрела и слушала. Даже думала при этом: «А я вот так не могу, как другие». И вдруг слышу от педагога похвалу…

Потом и руководитель нашего курса Иосиф Михайлович Туманов стал меня поддерживать — давал играть небольшие отрывки. То есть я хочу сказать, что для наших педагогов мы были как бы их детьми. Они не просто нас учили — они нас опекали, пестовали, растили, всячески поддерживали. И это подарок судьбы, что мы формировались в таком окружении. Наши учителя были очень разными, с разными судьбами, характерами, но их объединяла преданность делу, которому они себя посвятили. Что и говорить, атмосфера в училище была такая, что мы не могли не становиться теми, кого они хотели в нас видеть.

Училище имени Глазунова помещалось в небольшом особняке. Для занятий это помещение было не очень приспособлено, но мы его любили. Проводили в училище целые дни, с утра до вечера. На первом этаже там был вместительный вестибюль, где мы любили собираться в перерывах между утренними занятиями по теоретическим предметам и занятиями по актерскому мастерству, танцам, вокалу, которые начинались после обеда… Собирались все — старшие, младшие. Собственно, между студентами не было никакой особой разницы, никакой дистанции: старшие назывались так только в зависимости от курса, а по возрасту в основном все были ровесниками. Мы просиживали в вестибюле часами в бесконечных разговорах — что-то обсуждали, делились впечатлениями, так что время проходило не впустую.

В училище моим педагогом по вокалу была Вера Семеновна Олдукова. И она, и ее муж, Иван Иванович Ошанин, брат известного нашего поэта, были камерными певцами. На уроках у нее я пела в основном романсы, так любимые ею и мною. Когда мы с ней занимались, то под дверью нашего класса собирались студенты и слушали. Кого тогда я только не пела! И Чайковского, и Рахманинова, и Кюи, и Дворжака, и Франка, и Шуберта, и романсы, написанные для певцов-мужчин. И даже теперь, когда слышу, как кто-то исполняет романсы, я иногда подпеваю. Могу без ложной скромности сказать, что хорошо знаю романсовую литературу. А вообще-то дома для себя я не пою. И уж тем более никогда не пою за столом. Помню, когда я еще только начала заниматься пением, у нас в очередной раз собрались друзья моих родителей и кто-то из них попросил меня что-нибудь спеть. Я отказалась. Папа пошутил: «Пока не училась, щебетала с утра до вечера. Как стала учиться — звука не услышишь».

Я часто бывала у Веры Семеновны дома, где меня принимали как дочку. Помню ее маму, необыкновенно милую женщину. Жили они в самом центре, в Копьевском переулке. Напротив теперешнего Театра оперетты, там, где сейчас строится новое здание филиала Большого, стоял известный всей театральной Москве дом, где жил кое-кто из старых, еще «дореволюционных» артистов Большого, Малого…

В училище я не раз вспоминала врача Ивана Яковлевича, который в свое время сказал, что мне не надо петь. И действительно, у меня часто так случалось, что на одном уроке я хорошо спою, а потом две недели молчу. Таким певческим аппаратом наградила меня природа. В течение четырех лет учебы в училище на всех экзаменах по вокалу я получала пятерки, а вот на последнем экзамене не могла ничего спеть — пропал голос. И только когда нас после четвертого курса перевели в ГИТИС, Иосиф Михайлович Туманов отдал меня в руки профессора Доры Борисовны Белявской.

Когда я к ней пришла, то не могла взять ни одной ноты. Д. Б. Белявская благодаря свой методике «вытянула меня», «настроила» мой голос. В результате занятий с ней он окреп, и я пою до сих пор. Причем сейчас пою, как говорят другие, да я и сама слышу это по записям, лучше, чем раньше. Я и по сей день следую школе Доры Борисовны, продолжая регулярно заниматься уже с ее дочерью, Мариной Петровной Никольской, тоже замечательным вокальным педагогом, сохраняющим преемственность в преподавании. Марина Петровна — профессор в Театральном училище имени Щепкина, где занимается вокалом с будущими актерами.

Я считаю подарком судьбы, что в жизни мне встретилась такая удивительная женщина, такой крупный педагог, как Дора Борисовна Белявская. Среди ее учеников немало известных, выдающихся певиц. Достаточно назвать Елизавету Шумскую, Тамару Синявскую…