Клаудия Грос - Схолариум

• Название: Схолариум
• Автор: Клаудия Грос
• Издательство: Амфора
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2005
• ISBN: 5-94278-934-7, 3-423-20720-5

Кельн, 1413 год. В этом городе каждый что-нибудь скрывал. Подмастерье — от мастера, мастер — от своей жены, у которой в свою очередь были свои секреты. Город пестовал свои тайны, и скопившиеся над сотнями крыш слухи разбухали, подобно жирным тучам. За каждым фасадом был сокрыт след дьявола, за каждой стеной — неправедная любовь, в каждой исповедальне — скопище измученных душ, которые освобождались от своих тайных грехов, перекладывая их на сердце священника, внимающего горьким словам.

Город потрясло страшное убийство магистра Кельнского Университета, совершенное при странных обстоятельствах. Можно ли найти разгадку этого злодеяния, окруженного ореолом мистической тайны, с помощью философских догматов и куда приведет это расследование? Не вознамерился ли кто-то решить, таким образом, затянувшийся философский спор? А может быть, причина более простая и все дело в юной жене магистра?

Клаудии Грос удалось искусно переплести исторический колорит средневековой Германии с яркими образами и захватывающей интригой. По своей тонкости, философичности и увлекательности этот интеллектуальный детектив можно поставить в один ряд с такими бестселлерами, как «Имя розы».

---

— А зачем ей лгать? Чтобы выгородить саму себя?

— А если они все врут?

— Надеюсь, вы это не серьезно?

— Да, — тихо сказал Штайнер, — это я не серьезно… Что вы знаете о Ломбарди?

— Немного. Что он умен, магистром стал уже в двадцать лет. В Париже. Потом поехал в Прагу, потом в Эрфурт. Что питает слабость к Оккаму и Бэкону[31]. Убивает мужчин, которые пытаются надругаться над женщиной. Что он не слишком богат. Что красив и циничен…

— И что у него есть возможность водить нас всех за нос, — проворчал Штайнер.

Какое-то время они молча смотрели на детей, играющих на берегу, пока Иорданус не поинтересовался, а где же был Ломбарди в течение того получаса.

— У женщины, но имя я не спрашивал. Он полагает, что если я умею считать, то подозревать его в убийстве не стану. Он не обязан мне ничего рассказывать. Но вообще-то мне бы хотелось знать, у кого он был.

С противоположного берега донеслись удары колокола. Через час закроют городские ворота. Иорданус с ужасом подумал об обратном пути, и на лице у него появилась гримаса боли.

— У меня ноги не двигаются…

Штайнер ухмыльнулся:

— Значит, вам придется ночевать здесь, уважаемый коллега. Я слышал, что тут вполне приличные постели.

Иорданус поднялся.

— Огнем горят, — сказал он чуть ли не торжественно. — Жжет, как будто от тысячи свечей. Теперь я знаю, что испытывают мученики, которых охватывает пламя. О милосердие Божие, коснись меня…

Они отправились в путь. Иорданус решил снять башмаки и босиком трусил рядом со Штайнером. Приближающуюся по лугу повозку, запряженную быками, он заметил издалека. Наверное, торговец или крестьянин, спешащий попасть домой.

— Он просто обязан взять меня с собой! — Иорданус пришел в восторг. — Пусть довезет меня до лодки.

Он завопил так громко, как будто речь шла о жизни и смерти. Повозка остановилась, мужчина посмотрел на них. Иорданус призывно размахивал руками. «Слава Богу», — с облегчением подумал Штайнер, когда повозка наконец подъехала к ним.

Иорданус предложил вознице несколько монет, если тот поможет ему добраться до лодки, которая перевезет его на другой берег. Тот согласился, и Штайнер продолжил путь в одиночестве. Идти надо было еще добрых полчаса. И вдруг он услышал — по крайней мере так ему показалось — голос.

— Штайнер!

Он подскочил. Это мог быть только Иорданус, но ведь сейчас он сидит на тряской телеге, целиком и полностью посвятив себя своим ступням. Странно, ведь больше здесь никого не было.

Штайнер покачал головой и пошел дальше.

Софи родилась вне городской территории, так сказать за воротами Кёльна. Но потом город принял отца на работу переписчиком, семья переехала и получила бюргерские права. Теперь, когда Касалл умер, да и отец вот уже год как лежит в земле, мать потребовала, чтобы она вернулась домой. Но Софи отказалась. Она намерена принимать решения самостоятельно. Позади у нее двухлетний ад: брак с побоями и унижениями. Теперь все должно кончиться. Ей не хотелось переходить от одного хозяина к другому. Вообще-то сестры мечтали, чтобы Софи, как и они, стала крутильщицей нити, тогда она сможет вступить в цех и зарабатывать деньги, но к работе с нитками у Софи было ровно столько же таланта, сколько у Гризельдис — к супружеской верности. С Гризельдис Софи познакомилась в мастерской своих сестер, где та какое-то время тоже крутила нить. Гризельдис была полной противоположностью Софи: она всегда знала, чего хочет. Так что Софи даже не удивлялась тому, что она богатеет, торгуя своим телом, и при этом безо всякого ущерба для себя, Гризельдис рассказывала, что на все вопросы мужа она только пожимает плечами, и он верит, будто она до сих пор работает в мастерской. Дурачок, ничего не замечает. Он торговец и почти не бывает дома.

Софи хотела быть похожей на Гризельдис, тоже хотела стать проще и решительнее. Но ей не хватало бесстыдства. Она постоянно размышляла и регулярно натыкалась на моральные препоны. Ее натура требовала обдуманных действий: сначала необходимо взвесить все за и против, прикинув и так и этак. Вместо того чтобы принять решение, она целыми днями сидела у окна и считала лошадей на площади и удары кнутов.

— Как ты можешь говорить, что тебе противно, если ты даже не пробовала?

Гризельдис вынула из корзины сыр, хлеб и бутылку вина. Сдачу тоже выложила на стол.

— Этого надолго не хватит. Боюсь, тебе все равно придется крутить нить.

Софи кивнула. Крутить нить — это почтенная работа. Каторжная, но почтенная. Став крутильщицей, она найдет себе хорошего мужа. Такого, как Касалл, про которого отец когда-то сказал, что лучше просто не бывает. А не позволят ли ей выполнять какую-нибудь работу для факультета? Что-нибудь переписывать… По крайней мере, можно спросить, потому что от спроса никакого вреда не будет.

— Кто он? — спросила она.

— Я его не знаю. Молодой человек, не скупой. Этими деньгами можно оплатить квартиру за целый месяц; кроме того, у тебя будет хорошая еда и ты сможешь сделать первый юное кредиторам.

— А ты не чувствуешь себя грязной, Гризельдис?

Нет, грязной Гризельдис себя не чувствовала. Гризельдис родом из нищей семьи, так что постель оказалась для нее лестницей наверх. Софи прижалась лицом к стеклу. Там, внизу, взлетали и опускались кнуты лошадников. Удар, второй… Похоже, жизнь состоит из одних ударов.

Она даже не знала имени хозяина. Не знала она и названия переулка, в который ее, закутанную в длинную накидку, вела Гризельдис. В желудке обустроилась тошнота, похожая на мерзкую жабу. Мать вынуждала ее вернуться домой — если дочь откажется, то она не даст ни пфеннига. Скоро начнется новый месяц, и она не получит кредита. Или все-таки? Как вдова уважаемого магистра… Тоже можно было бы спросить, но она колебалась. Вся ее жизнь — нерешительность и колебания, и даже сейчас, когда ситуация сложилась весьма однозначно, она вышагивала настолько медленно, что Гризельдис разозлилась.

Дом, дверь, лестница, снова дверь, комната, аккуратная и чистая. Хорошая кровать у стены, окно, занавешенное легкой темной тканью, на столе — искусно изготовленные кубки, бутылка хорошего вина. Довольно мрачно, потому что горят всего две свечи. Вокруг тишина, словно здесь никто не живет.

— Час, — сказала Гризельдис, — и сними вуаль. Он уже заплатил, деньги получишь от меня. А теперь выпей.

Софи сняла вуаль, положила ее на кровать и закрыла глаза. Еще можно уйти. К матери, которая примет ее с распростертыми объятиями и пошлет в мастерскую. Возможно, она даже окажет ей услугу и сама спросит на факультете насчет переписывания…

Прочь отсюда, прочь! Она решительно встала. Тяжелые длинные юбки задели стоящий на полу кубок, и вино вылилось на дощатый пол. И тут она, замерев от ужаса, увидела, как открывается дверь. Медленно. Он даже не постучался.

Она остановилась и торопливо накинула вуаль. Он вошел и закрыл за собой дверь. Стройная фигура. Он снял перчатки и бросил их на стол. Энергичный жест. Лицо неразличимо в скудном свете свечей. Софи испугалась. Теперь это были не теоретические угрызения совести, не расплывчатое отчаяние, а конкретная боязнь конкретного мужчины. Камзол, остроносые башмаки, легкий летящий плащ.

— Вы хотите остаться под вуалью?

В голосе она уловила иронию. А еще этот голос показался ей знакомым. Где-то она его уже слышала. Но где?

— Мне это не мешает, — приветливо сказал он и бросил плащ на кровать. Потом подошел к окну и чуть-чуть отодвинул занавеску. Теперь Софи поняла, кто перед ней. Нужно немедленно бежать. Она поддернула юбку повыше и от всей души надеялась, что он не сдвинется с места. Но стоило ей добраться до двери, как он обернулся, схватил ее и снял с лица вуаль.

— Ломбарди…

Он опустил руки и вгляделся более внимательно. Бедный магистр и вдова его погибшего коллеги. «Откуда у него столько денег?» — промелькнуло у нее в голове. Какое-то время они молча стояли друг напротив друга, пока наконец он не сел на кровать.

— Я не мог знать…

— Нет, конечно же нет.

Для нее все было гораздо хуже, чем для него, потому что он просто мужчина, пришедший к проститутке, а она… она будет обесчещена, унижена и превратится в позор города и факультета, если только он обмолвится хоть словом. Он догадывался, о чем она думает.

— Я вас не выдам, — пробормотал он и уставился на носки своих башмаков. — Но мне бы хотелось знать почему. Вы настолько нуждаетесь?

— Касалл оставил мне одни долги, — тихо ответила она. — Представляете, сколько времени мне бы пришлось крутить нить, чтобы расплатиться? Я не хочу возвращаться к матери.

Из ее глаз полились слезы. Она почувствовала бесконечную усталость.

— Сядьте рядом со мной.

Кровать оказалась мягкой. Как ей хотелось его, этого Ломбарди, в тот раз, когда он приходил за книгой Касалла. Но здесь?! Она даже смотреть на него не могла.