Луиза Мишель - Нищета. Часть вторая

• Название: Нищета. Часть вторая
• Автор: Луиза Мишель
• Издательство: Амальтея
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7121-0250-1

Во второй части романа «Нищета» продолжается повествование о судьбе Бродаров и параллельно действие переносится в далекую Россию. Колоритно описывается здесь сибирская природа, леса, просторы и… жизнь ссыльных каторжников в этом живописном уголке России.

Повествование в романе ведется страстно, драматично. Авторы показывают исключительные ситуации, необыкновенные персонажи, что, на наш взгляд, не оставит читателей равнодушными к этой книге.

---

Девис-Рот почуял неладное и стал посылать письмо за письмом, настаивая на приезде Бланш; но та, исчерпав все предлоги, перестала отвечать.

— Решительно никому нельзя довериться! — возмущался священник. — Увы, куда девались времена святейшей инквизиции? Даже короли некогда трепетали перед угрозой отлучения от церкви, а теперь над этой карой и дети смеются!

И он потрясал кулаками, грозя грядущему…

Бланш де Мериа, которая приехала в Лондон следить за врагами церкви и послала Девис-Роту несколько донесений (впрочем, с малозначащими сведениями), та самая Бланш, что сыграла у Руссеранов и Сен-Сирга столь непривлекательную роль, теперь опротивела самой себе. Подобное чувство испытывал и ее брат, только в меньшей степени, ибо не был столь горд. Бланш перешла на сторону революционеров, за которыми еще недавно шпионила… Чем это могло кончиться? Ей было безразлично; она любила Михайлова, вот и все.

Ей не пришло в голову переменить имя. Она говорила всем, что приехала в Лондон давать уроки. Это казалось правдоподобным, так как в столице Англии учительнице легче найти работу, чем в Париже. Она отыскала Анну и ее друзей; по вечерам, когда Михайлов выступал в немецком клубе, Бланш приходила туда, чтобы упиваться его речами и глядеть на его лицо, порой неумолимо жестокое, как и то, о чем он говорил, порой пылающее вдохновением. Исполненная восторга, Бланш часами любовалась ничего не подозревавшим Михайловым и поздно возвращалась домой, где решительно все: письма, книги и даже платья, сшитые, как у актрисы, для выступлений в различных ролях — напоминало об ее ужасном прошлом рабы иезуитов.

Это позорное прошлое сейчас стало казаться ей отвратительным, но вовсе не потому, что Бланш начала задумываться над социальными вопросами, а потому, что она полюбила Михайлова, полюбила безгранично; она оказалась способной на такую любовь.

К несчастью, ее с самого детства приучили лицемерить. А между тем Бланш обладала и душевным благородством, и огромной энергией. Но от нее требовали беспрекословного послушания и под предлогом спасения души всю жизнь принуждали влачиться по грязи.

Однажды Бланш встретила Анну и долго разговаривала с нею, совсем позабыв, что еще недавно была шпионкой иезуита. Вернувшись домой почти в радостном настроении, она увидела письмо из Парижа, которое получила еще утром, но не успела прочесть — так далеко витали ее мысли. Бланш вскрыла конверт. Письмо было коротким, но ясным:

«Возлюбленная дщерь!

Если овечка Божья не перешла в лагерь свирепых волков, где ей грозит неминуемая гибель, пусть она немедля вернется в свою овчарню».

Бланш скомкала письмо и бросила в камин. Приняв окончательное решение, она сожгла и другие письма Девис-Рота, сборники псалмов, благочестивые брошюрки, вроде «Толкования святых таинств», и ей показалось, что она схоронила свое прошлое. На сердце у Бланш стало легко, как в дни юности, и она отправилась на Роуз-стрит, в немецкий клуб.

Михайлов говорил:

— Мы только разрушители; мы должны выкорчевать как можно больше зла. Сеять добро будут другие. Пусть там, где все сгнило, разверзнется пропасть. Закладывать фундамент нового строя выпадет не на нашу долю. Мы только ниспровергаем, и нам придется погибнуть самим. Пусть те, у кого хватит мужества и ненависти для борьбы с произволом, придут к нам!

Эта речь потрясла Бланш. Какое счастье! Теперь она вновь могла ходить с поднятой головой.

«И я с ними!» — подумала она.

Вдруг слушатели заволновались. Разнеслась весть, что полиция узнала имена членов тайного комитета. Лондонские агенты русской полиции получили эти сведения из Парижа.

Бланш вспомнила, что в первом письме Девис-Роту она назвала эти имена. Несчастная решила ограничиться этим и не разоблачать замыслов тех, за кем ей поручили следить; ей хотелось, не причиняя им особенного вреда, доказать иезуиту свое послушание. Да, она не ошиблась: этих людей предала она. Лондонская полиция получала указания из Парижа точно так же, как из Петербурга.

Бланш поняла всю тяжесть своей вины. Прошлое цепко держало ее в своих когтях… Подобно брату, она испытывала глубокое отвращение к самой себе; но, не в пример ему, у нее хватило мужества на смелую попытку выбраться из засосавшей ее трясины. Она попросила дать ей слово.

Когда Бланш проходила к трибуне, Анна протянула ей руку. Но, против обыкновения, Бланш не ответила на приветствие.

— Потом! — промолвила она. — Если вы еще захотите!

Наступил ее черед говорить. Глаза Бланш так пылали, на лице было написано такое отчаяние, что слушатели вздрогнули.

— Я знаю предателя, выдавшего членов комитета! — начала она.

В ответ послышался глухой ропот.

— Дело было точно так, как вы говорите. Провокатор — женщина, посещавшая ваши собрания.

— Как ее имя? — раздались голоса. Но Бланш как будто не слышала вопросов.

— Эту женщину послал в Лондон некий иезуит по имени Девис-Рот; в течение шести лет она слепо ему повиновалась. Раньше она была учительницей, но преследовала единственную цель: уничтожить все, чем вы дорожите. Однако, уезжая из Парижа, она уже колебалась: несчастная шпионка увлеклась тем самым, против чего она боролась; подавленная величием одушевляющих вас идей, она не стала разоблачать ваши планы, но назвала имена главарей…

Слушателей охватило негодование.

— Имя!.. Имя!..

Бледная, но спокойная, Бланш продолжала:

— Эта женщина мечтала о великой борьбе, о том, как она, не склоня головы, будет подвергаться преследованиям. Увы, это еще не все: злополучная сама полюбила изгнанника…

— Имя! Имя! — вновь раздались крики, но Бланш оставила их без ответа.

— Она больше не отвечала на письма Девис-Рота, несмотря на его постоянные угрозы. Однажды, не в силах больше влачить свои оковы, она решила их сбросить: сожгла все письма иезуита, все проклятые книги, так долго державшие ее ум во мраке… Она пришла в этот зал, думая, что освободилась… Но, как корни держат дерево, так человека держит прошлое. В тот самый момент, когда она заглянула в грядущее, призрак минувшего напомнил ей о тех, кого она предала…

Потрясенные слушатели больше не требовали, чтобы им назвали имя.

— Вы спрашивали только что, кто она? Я назову ее. Это я! Эта несчастная — перед вами.

Мертвенно-бледная, Бланш наконец умолкла и, низко опустив голову, сошла с трибуны среди глубокой тишины. Затем безмолвие сменилось шумом; по толпе словно пробежала зыбь, гул голосов наполнил зал. Внезапно смятение возросло, раздался крик, подхваченный сотнями людей. Михайлов упал, сраженный ударом кинжала.

Убийцу не удалось задержать, хотя его искали повсюду. По улице проехал роскошный экипаж; сидевший в нем изысканно одетый мужчина вытирал кинжал о кружевной носовой платок.

Михайлов, окруженный друзьями, приоткрыл глаза, прежде чем сомкнуть их навек. Его уложили на плащ, не решаясь куда-либо нести без перевязки. Врач, увидев на его спине глубокую рану, из которой ручьем лилась кровь, покачал головой и промолвил:

— Помощь бесполезна.

Раненый хотел что-то сказать, но не мог: он простился с друзьями взглядом.

Вне себя от отчаяния Бланш воскликнула:

— Михайлов, я любила вас!

Она выбежала. Умирающий захрипел. Анна и другие товарищи молча сплели руки над его телом. Он понял, что это — клятва, улыбнулся и испустил последний вздох.

Керван, пришедший на Роуз-стрит, был свидетелем этой сцены. Он не решался подойти к Анне, хотя узнал ее по описаниям Клары. Зная теперь, где ее найти, он вернулся в работный дом.

* * *

По набережной Темзы брела женщина в трауре, похожая на призрак. Перед нею вставал лес мачт, но она смотрела лишь на черную воду между судами.

Улицы опустели; в работных домах, в переулках, прямо на тротуарах, у подножий дворцов — всюду бездомные располагались на ночь, подостлав тряпье, и пытались заснуть. На перекрестках притаились чьи-то темные фигуры — не то полицейских, не то бандитов.

Навстречу женщине в трауре шла другая, в рваном платье с истрепанным подолом. Дырявые башмаки были надеты на босу ногу; видимо, она продрогла, ее походка стала неловкой. Из-под шляпки, тоже видавшей виды, выбивались пряди белокурых волос.

— Куда вы? — спросила первая.

— Топиться… А вы?

— Тоже топиться.

Они остановились.

— Что заставляет вас искать смерти? — спросила первая.

— Не все ли вам равно?

— А все-таки? Спешить нам некуда, раз мы собираемся умереть.

Луна, показавшись на миг, озарила лицо девушки в лохмотьях. Ей было лет шестнадцать, не более.

— Ну что ж, — промолвила она, — можно поговорить, но недолго. Вчера я не решилась… Вот уже вторая ночь, как я прихожу сюда. Хватит с меня скитаний по улицам!