Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

• Название: Вельяминовы. Начало пути. Книга 2
• Автор: Нелли Шульман
• Жанр: Историческая проза

---

— Спасибо вам, батюшка, — парень поднялся, и отец Никифор вдруг подумал: «Господи, и не узнать его, с Москвы-то. Вот как Сибирь-то людей растит, ровно кедры они здешние становятся — высокие да крепкие».

— Ну вот, — вздохнул Михайло, стоя на пороге своего дома, — маленького, в одну горницу, с узкими сенями и хлевом, — едва корова поместится. Он обвел глазами разбросанное по полу и лавкам охотничье снаряжение, лыжи, что он зачал мастерить, и грустно сказал: «Опять в путь».

Уже собравшись, он оглянулся на пороге и нежно подумал: «Колыбель-то из бересты можно сделать, али из шкуры оленьей, как у остяков».

Волк закрыл калитку в низком, едва по пояс, заборе, и, чуть насвистывая, ловя горячими ладонями падающие снежинки, пошел к воротам крепостцы.

Кучум махнул рукой свите и велел: «Стойте!». Сверху, с холмов, мчался всадник на гнедом, красивом жеребце. Темные, с едва заметной проседью, длинные волосы были заплетены в косу, что сейчас развевалась за ним на сильном ветру.

Мужчина, — высокий, смуглый, широкоплечий, осадил коня. Усмехнувшись, он спрыгнул на землю. Мускулистые руки были покрыты синими, причудливыми татуировками.

— Хан, — он коротко поклонился Кучуму.

— Ты что это один? — нахмурился тот. «Жизнь свою не бережешь».

Мужчина расхохотался, обнажив крепкие, крупные белые зубы. «Тут же стан твой, должно быть безопасно. Карача твой, — он кивнул на север, — еле тащится, и мои отряды тоже, мы же пешие. А я вот решил кровь разогнать, поохотиться немного, не зря ж ты мне такого коня подарил, — он ласково потрепал гнедого по холке.

— Поедем, — Кучум указал на виднеющиеся в отдалении юрты, — сейчас птицу на огне зажарят, барана зарежем, попируем всласть, а там и Карача подтянется. Новости хорошие у меня есть».

— Молодец твой Карача, я ему мешок золота подарил, — улыбнулся мужчина. «Сдох атаман Кольцо, в дерьме своем, смерти, как милости прося. Духи ему отомстили все-таки, за всех детей невинных и стариков беспомощных, что он в моих стойбищах вырезал. Пять сотен лучников я тебе веду, Кучум, сильных воинов, метких».

Хан потрепал его по плечу. «С помощью Аллаха, перезимуем, а там и на Тобол двинемся, навестим Ермака. Ходят слухи, что кое-какие остяки твои к нему переметнулись».

Мужчина скривился. «За водку продались, задницу русским лижут. Как Ермак умрет, так и они от него отпадут».

Хан помолчал и вдруг спросил: «Сыновей так и нет у тебя?».

Всадник рядом долго смотрел на играющий золотом зимний закат, и, наконец, вздохнув, ответил: «Нет у меня детей живых, Кучум. Ну, ничего, мне за сорок едва, может, родятся еще».

В юрте было жарко от горящего костра. Карача, откинувшись на подушки, обсасывая утиное крылышко, сказал: «Хан, а подстилка-то атаманова, — жива она?».

— Что за подстилка? — заинтересовался гость.

Кучум рассмеялся. «А, визирь тебе всем похвастался, а про одно не упомянул — русская, Кольца вдова, у меня тут, рабыней в стане. И дитя его носит».

Темные, миндалевидные глаза мужчины зажглись холодной, сильной яростью. «И ты до сих пор из чрева это отродье не вырезал, и сапогами не растоптал, хан? Не узнаю тебя. Мало отец его, нас в крови топил, так ты хочешь еще и сыну дать вырасти?».

— Я хочу, — усмехнулся Кучум, — когда она родит, ублюдка этого над костром изжарить, и плотью его мать накормить. А потом я ее продам, на юг, — она девка молодая, сильная, возьмут куда-нибудь для воинов шлюхой, при казарме жить. Хочешь, пока ты тут, у меня, гостишь, тебе ее отдам? — спросил он мужчину.

— Как она? — тот облизал пальцы.

Кучум рассмеялся. «Карача вон ее первым попробовал, как сюда вез, — признавайся, визирь, сколько раз-то ты ей ноги раздвигал?»

— Да я уж и не помню, — зевнул Карача. «Много».

— А потом она со мной лежала, — Кучум развязал пояс халата и почесался. «Нужник мой чистила, халаты стирала. Девка красивая, ртом хорошо работает».

— Задом тоже, — добавил Карача, и мужчины рассмеялись.

— Ну, ведите, — широкоплечий мужчина откинулся на кошму. «При вас ее на колени поставлю — русским всем там и место»

— Эй, там! — крикнул Кучум.

Охранник неслышно подошел к хану и стал что-то шептать ему на ухо.

— И этому успела дать? — удивился Кучум. «Так убейте его, дела — на мгновение, а разговоров — на день разводят».

Кутугай ласково поцеловал жену в шею, туда, где под его губами перекатывалась круглая косточка. «Будто камушек», — подумал татарин. Он шепнул: «Ты завтра начинай собираться-то, уйдем, пока Кучума нет, как он вернется, далеко уже будем».

Федосья кивнула, и, томно вздохнув, прижалась к нему вся — от стройных, смуглых плеч до нежных щиколоток. Кутугай опустил руку вниз и улыбнулся — опять она была горячей и влажной. Девушка застонала, и мужчина тихо сказал, приложив губы к маленькому уху: «Еще хочу».

Она устроилась удобнее, и Кутугай, держа одну руку у нее на животе, с шумом вздохнул.

«Сладкая ты, — сказал он сквозь зубы. «Самая сладкая!»

Он внезапно приостановился и приподнялся на локте: «Что такое?».

Он успел толкнуть Федосью под кошму и закрыть своим телом, как юрта упала под копытами коней.

Девушка закричала — истошно, обессилено, и почувствовала, как чьи-то грубые руки срывают с нее кошму. Она увидела тело Кутугая — с торчащей из спины стрелой. Из раны быстрыми, злыми толчками лилась кровь.

— Нет, — закричала Федосья. «Нет!»

— Вставай, русская, хан зовет! — кто-то дернул ее за руку.

— Я не пойду! — закричала девушка. «У меня муж есть, не пойду!».

— Этот, что ли, — один из охранников спешился, и подняв голову Кутугая за волосы, — мужчина еще жил и хрипел разорванными стрелой легкими, — медленно перепилил его шею ножом.

«Был, и нет его».

Кинжал натолкнулся на кость, и охранник, разозлившись, вырвав Кутугаю горло, швырнул мертвую голову на колени Федосьи. Та, увидев остановившиеся, мертвые глаза, что смотрели прямо на нее, — потеряла сознание.

— А, вот и подстилка наша, — рыгнул Карача. «Что-то вы долго, — нахмурился Кучум, глядя на дрожащую от холода, голую девушку, что стояла на коленях, опустив голову.

— Мы там сожгли все, — объяснил охранник, — и ее по дороге в ручей окунули, а то вся в крови была.

— Встань, повернись, — лениво велел Кучум.

Федосья, закрыв глаза, приказав себе не смотреть на них, выпрямилась во весь рост.

— И вправду носит, — раздался рядом низкий мужской голос. «Но хороша, да. На меня посмотри!», — велел ей мужчина, и. схватив сильными пальцами за плечо, толкнул вниз, на кошму. «На колени встань! — приказал он и вдруг замер. В свете свечей он увидел под своей рукой, на смуглой коже, синее пятнышко.

Он, холодея, наклонился вниз. Девушка глядела на него зелеными, полными слез глазами.

Пятнышко было деревом — маленьким, искусно нанесенным. «Семь, — пробормотал мужчина.

«По семь с каждой стороны».

Он вдруг вспомнил пухлые ручки, что тянулись к нему из перевязи, и нежный, младенческий голос: «Тятя!»

— Бельчонок, — мужчина быстро закутал Федосью в кошму. «Бедный мой бельчонок!».

— Что такое? — непонимающе спросил сзади Карача и упал на спину, хватаясь за разорванное кинжалом горло. Кучум было встал, но тут, же опрокинулся, зажимая руками окровавленный, сломанный нос.

Мужчина спокойно вытащил клинок из шеи умирающего визиря и сказал натянувшей луки охране: «Кто хоть пальцем ее тронет, живым отсюда не выйдет».

Федосья поежилась от резкого, бьющего в лицо, уже почти зимнего ветра. Над степью висели крупные, будто орех, белые, холодные звезды.

— Кто ты? — спросила она мужчину, что подсадил ее в седло и устроился сзади.

— Я твой отец, — коротко ответил Тайбохтой, мягко тронув коня.

Эпилог Западная Сибирь, февраль 1584 года

— Вот так, бельчонок, так быстрее будет, — Тайбохтой ласково поправил руки дочери, что держали скребок, и вдруг вспомнил изумрудные глаза Локки, что сидела так же, скрестив ноги, расправив на коленях шкуру. «Ягод я ей тогда принес, — Тайбохтой подавил вздох. «А потом на озеро поехали, оттуда бельчонка и привезли».

— Батюшка, а ты мать мою любил? — спросила вдруг Федосья. В чуме было жарко, гудело пламя костра, и девушка сидела в одном легком, из меха соболя, халате.

Тайбохтой повернул над огнем кусок оленины, и, помолчав, ответил: «Да я, бельчонок, кроме матери твоей, и не любил никого более. И уж не полюблю, наверное. Женщин брал я, конечно, и детей они мне рожали, однако…, - он не договорил и, махнув рукой, сняв оленину, выложил ее на доску.

— Ешь, а то остынет, — ворчливо сказал отец и Федосья, улыбнувшись, отложила скребок.

— Как внук-то мой сегодня? — смешливо спросил Тайбохтой. «Спать тебе дал, или опять всю ночь проворочался?».

— Федосья, посмотрела на свой низкий, большой живот: «Тихий. Матушка говорила, сие к родам уже знак».