Лоренс Даррелл - Жюстина

• Название: Жюстина
• Автор: Лоренс Даррелл
• Издательство: ВЕЧЕ, РИПОЛ
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1993
• ISBN: 5-7141-0157-Х

Замечательный роман на вечную тему — роман о любви. Блистательная «Жюстина» Лоренса Даррелла, не случайно названная так же, как и нашумевший в свое время роман маркиза де Сада: чувства в нем столь же изысканы, экзотичны, и он не менее глубок психологически и философски.

Можно только позавидовать читателям, которые впервые откроют для себя волшебный мир этого автора.

---

Наконец я зашел в пустое кафе, выпил чашечку кофе, поданную арабом настолько косоглазым, что все предметы двоились у него в глазах. В дальнем углу, примостившись на сундуке, неподвижно, настолько неподвижно, что ее почти не было видно, сидела чрезвычайно старая дама. Старуха курила кальян, время от времени издававший звук, похожий на голубиное воркование. Звук возникал каждый раз, когда сквозь жидкость прорывался пузырек воздуха. В этом кафе я вновь припомнил все с самого начала, со времени, когда еще не знал Мелиссу и до конца, который был близок — до самой смерти в этом городе, к которому не принадлежал. Я сказал, что припомнил все с самого начала, но странно, я припомнил все это не как собственную, близкую мне историю, полную личностных акцентов, а как часть исторического полотна города. Я вспоминал все как неотъемлемую часть поведения города, полностью совпадавшую со всем, что происходило прежде, и с тем, что будет происходить впредь. Случилось так, что мое воображение было как бы отравлено духом места и не могло более реагировать на личное. Я даже потерял способность чувствовать волнение опасности. Более всего я сожалел, что весьма примечательно, о путанице в записях манускрипта, которые могли остаться. Я всегда ненавидел незаконченность и фрагментарность. Я решил, что они должны быть уничтожены, прежде чем я сделаю свой следующий шаг. Я поднялся со стула и только тогда вдруг внезапно понял, что мужчина, которого я видел в кабинке, был Мнемджан. Как можно было не узнать эту бесформенную спину? Эта мысль преследовала меня все время пока я шел назад по той же улице, двигаясь по направлению к морю, навстречу городу. Я пересек мираж узких пересекающихся аллей, как некто бредущий по полю битвы, поглотившей друзей его молодости. В то же время я не мог не радоваться каждому звуку и запаху — радость уцелевшего. На углу разместился пламеглотатель, голова его была поднята к небу, время от времени он изрыгал столб огня, прожигающий дыру в ночном небе. Изредка он прикладывался к бутылке с бензином, потом вновь закидывал голову и вновь испускал двухметровый шлейф огня. Тени появлялись и исчезали на каждом углу, тени, полные человеческого опыта — грубые и лиричные одновременно. Очевидно, я достиг новой степени зрелости — я не был более заполнен чувством унижающей жалости к самому себе, меня переполняла подчиненность городу, растворенность в его тривиальной или трагической памяти — словно я сам желал этого.

Не менее симптоматично было и то, что когда я добрался до квартирки и распотрошил серые тетради, в которых были нацарапаны мои записи, я уже не хотел уничтожать их. Вместо этого я сел у лампы и принялся дополнять их, прислушиваясь к рассуждениям Помбаля, вещавшего из другого угла комнаты.

«Вернувшись к себе, я сидел молча, впитывая ее запах, составленный, видимо, из запахов плоти, испражнений и трав, образующих плотную ткань ее естества. Это любовь особого рода, ведь я не чувствую, что обладаю ею — более того, даже не желаю этого. Мы словно сливаемся в приступе обладания самими собой, становимся партнерами общего этапа роста. На деле, мы оскверняем любовь, ибо укрепляем оковы дружбы. Эти строки, кто бы ни прочел их, есть всего лишь усердное, пристрастное выражение моего взгляда на мир, в который я был рожден для того, чтобы делить с Жюстиной наиболее интимные моменты — моменты совокупления. Так близко к истине я еще не приближался».

«Недавно, когда по той или иной причине было трудно видеться, я так сильно скучал, что был вынужден поехать в эту даль, к Пиетрантони, чтобы купить флакон ее духов. Безуспешно. Радушная девушка-продавщица окропила мои руки всеми духами, какие были в магазине, и пару раз мне казалось, что я нашел, что искал. Но нет. Каждый раз чего-то не хватало, видимо — тела, запах которого лишь оттеняет парфюмерия. Не хватало аромата тела. Лишь когда я в отчаянии упомянул имя Жюстины, девушка вновь взяла в руки самый первый флакон. «Что же вы сразу не сказали?» — произнесла она с оттенком задетой профессиональной гордости. Казалось, все, кроме меня, знали, какими духами пользуется Жюстина. Запах невозможно было узнать. Все же я с удивлением обнаружил, что «Jamais de la vie»[34] не принадлежали к самым дорогим или экзотическим».

«(Когда я принес домой небольшую склянку, которую они нашли в жилетном кармане Когена, дух Мелиссы еще был заключен там. Ее еще можно было найти».)

Помбаль читал вслух длинный неудобоваримый отрывок из «Нравов», который назывался «Говорящий манекен». Во всех случайных встречах я никогда не знал раскрепощения, никогда не выпускал из клетки собственного мозга зверя, сидящего там, в какую бы бездну ощущений я не ввергал бы свое тело. В зеркале я всегда вижу отражение причитающей стареющей фурии: «Любовь промчалась мимо. Моя любовь, только моя… Себялюбие и любовь. Я проглядел ее. Я никогда не страдал, не знал простых человеческих радостей».

Он помедлил лишь для того, чтобы сказать: «Если это так, то ты лишь пользуешься болезнью, любя ее», и это замечание оглушило меня, как удар молота, нанесенный могучей и слепой силой.

Когда пришло время открывать охотничий сезон на озере Мареотис, на Нессима вдруг нашло чувство необыкновенного облегчения. Он наконец признался себе: что должно быть решено, то разрешится только в это время и никогда позже. Он имел вид человека, пересилившего долгий недуг. Ошибался ли он в своем заключении, даже если оно не отличалось особой осознанностью? Все годы супружеской жизни он каждый божий день твердил про себя: «Как я счастлив!» — эта фатальная фраза звучала, как удары дедовских часов, на которые извечно покушалось молчание. Но теперь он уже не мог повторять заученное. Их совместная жизнь с Жюстиной напоминала некий скрытый в песке канат, что необъяснимым образом, неожиданно, вдруг захлестнул их — втягивая в чужеродную непроницаемую темноту.

Сумасшествие само по себе, конечно, не принимало в расчет обстоятельств. Похоже, оно накладывалось не на сами характеры, измученные сверх всякой меры, а на ситуацию как на данность. По сути, мы все разделили ее, но только Нессим воплотил ее в себе в полной мере. До большой охоты на озере Мареотис тогда оставалось что-то около месяца, и для тех, кто плохо знал Нессима, он как будто бы оставался прежним. Заблуждения же множились, как раковая опухоль, — позднее это стало ясно из его дневниковых записей.

Загадочная серия шифрованных посланий, кодом которых служили названия улиц, неопровержимо свидетельствовали работу сверхъестественной агентуры; он ощущал угрозу наказания — для него ли, для кого-то другого рядом с ним. Трактат Балтазара, выцветающий на витрине книжного магазина, однажды оказался лежащим на могиле его отца на Еврейском кладбище, в соседстве с именами, вырезанными на плитах, что эхом разносят тоску изгнанного из Европы еврейства.

Затем — загадка с посторонними звуками в комнате за дверью; что-то вроде тяжкого вздоха и тотчас внезапная игра одновременно на трех пианино. Он знал, это все не иллюзии, но звенья одной — мистической — цепи, доступные разве что уму, преодолевшие рамки причинности. Становилось все труднее казаться нормальным: он проходил через опустошение, описанное Сведенборгом[35].

Вспыхивая, угли оживляли причудливые узоры — ландшафты и лица. Он вспоминал родинку на запястье Жюстины, она так же дрожала. Во время обеда он поймал себя на том, что страстно — до головокружения — хочет прикоснуться к ней.

Как-то раз, после полудня, на его глазах скомканная простыня наполнилась дыханием и с полчаса обрела объем, принимая форму тела, которое прикрывало до этого. Однажды ночью он проснулся от шороха огромных крыльев и увидел существо, наподобие летучей мыши с головой-скрипкой, покоющейся на спинке кровати.

Однако вскоре силы добра даровали ему послание, принесенное божией коровкой, присевшей на записную книжку в тот момент, когда Нессим писал: кроме этого, из соседнего дома каждый день, между тремя и четырьмя пополудни, доносились звуки фортепьянной версии «Пана» Вебера. Нессим чувствовал, как его разум стал полем сражения между силами добра и зла, а его задача заключалась в распознавании их, что было отнюдь не легко. Мир феноменов принялся разыгрывать его — так что его ощущения начали обвинять саму реальность в несообразности. Над ним нависла опасность умственного расстройства.

Однажды его жилет, висевший на спинке кресла, принялся тикать, словно заселенный колонией посторонних сердцебиений. Но при обследовании жилет затаился и отказался выдавать себя — вероятно, в угоду Селиму, призванному в свидетели. В тот же день он увидел свои инициалы, выведенные золотом на облаке, отражавшемся в витрине магазине на улице Св. Саба.

На той же неделе, за угловым столиком кафе «Аль Актар», всегда оставляемым за Балтазаром, сидел незнакомец и потягивал арак, — тот самый арак, который он, Нессим, намеревался заказать. Фигура незнакомца приобрела сильное, хотя и искаженное сходство с самим Нессимом, когда тот обернулся к зеркалу и в улыбке обнажил свои белые зубы. После этого Нессим не стал мешкать и поспешил к двери.