Михаил Алексеев - Ивушка неплакучая

• Название: Ивушка неплакучая
• Автор: Михаил Алексеев
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

"Оставив людям великое множество недоделанных дел, недосказанных сказок и недопетых песен, война в придачу ко всему понавязала такое же множество тугих узлов и петель в самих человеческих судьбах" — говорится в только что завершенном произведении советского писателя Михаила Алексеева.

Тому, как завязывались и развязывались эти узлы, и посвящен роман. Это были тяжкие испытания в военном, политическом, экономическом и нравственном смысле, и советские люди вышли из него с честью, морально не только не сломленные, но еще более окрепшие. Показано все это на конкретных человеческих судьбах, художественными средствами. С особым уважением в романе говорится о советской женщине-крестьянке, ее великом подвиге.

---

— Подняла вас нелегкая, — буркнул Тишка.

Слышалось, как в кухне он что-то объяснял ревнп-вой и недоверчивой жене, как от полушепота они перешли на крик и как в конце концов хозяину пришлось прибегнуть к более сильным выражениям, единственно способным охладить ярость не в меру разбушевавшейся супруги. Выйдя к трактористкам, перекипая все еще праведным гневом и будучи совершенно уверенным в том, что они слышали происходившее в доме, как бы подводя итог только что закончившейся словесной баталии, промолвил с неподдельной искренностью:

— Не из ребра Адамова вас, бабы, бог исделал…

Солдатки расхохотались. Маша Соловьева сказала:

— Видать, здорово она тебя, Тиша!

— Здорово, ничего не скажешь, — подтвердил Тишка. Помолчав, спросил: — А вас кой черт поднял в этакую рань?

— Тиша, милый! — горячо заговорила Феня. — Трактор надо как-то вытаскивать. Не дай бог нагрянет днем милиция, прокурор. Акты, допросы, следствия. Засудят девку! Тиша, родненький!

— Ладно, ладно. Не тараторь. Бегите заводите твой, Фенька, трактор, да и Степаниде передайте, чтоб тоже на своем к мосту подъезжала. А я трос поищу. Где-то у меня в сарае припрятан. Покамест больше никого не булгачьте. Лишние советчики нам ни к чему.

— Трос и у меня и у Стешки есть.

К утру вода чуть убыла; кроме глушителя теперь виднелись и часть трубы и баранка руля. Тишка, Феня, Маша и Степанида ходили по берегу и никак не могли приступить к делу. Пробовал Тишка подплыть к трактору на челноке, оставленном вечор Апрелем, глубоко погружал руку, отыскивая, за что бы зацепить трос, но до рамы и до крючка не мог дотянуться, к тому же вода была так студена, что руки мгновенно коченели.

— Дай-ка, Тиша, я попробую, — сказала Феня и прыгнула в челнок. Никто не успел опомниться, а она уже выгребала к утопшему трактору, накрепко привязала лодку к дереву, на котором вчера повисла по-обезьяньи бесталанная ее подруга, опробовала ногами устойчивость челнока. Все смотрели на нее и будто не понимали, что она собирается делать. Лишь когда Феня прыгнула в воду и оказалась в ней по самую шею, всех точно кнутом хлестанул режущий крик Маши Соловьевой:

— Феня-а-а!!!

Тишка не мог даже кричать. Он суетился на берегу, размахивал руками, и накопившаяся в груди брань буйно прорвалась у него только в тот момент, когда Феня вновь взобралась на лодку. Она слышала крики женщин и бригадирскую ругань, однако знала, что самое лучшее и верное в ее положении — это ни на что не обращать внимания, а быстро и, главное, спокойно делать задуманное дело. Сбросив шерстяной платок, она опять погрузилась в воду, и на этот раз — с головой, утянув туда и конец толстого проволочного троса.

— Феня-а-а!!! — вновь хлестнуло по воде, но это было уже совсем ни к чему, под водою голос Маши не был слышен.

Простоволосая, тяжко опрокинула она свое теЯо в лодку, долго глядела в светлеющее небо, набираясь сил. С трудом поднялась затем на ноги, не спеша отвязала лодку и, отталкиваясь длинным шестом, поплыла к берегу. Вбежавшие прямо в воду Тишка, Маша и Степанида подхватили, вынесли ее на берег. Женщины принялись целовать в посиневшие, дрожащие, холодные губы, в такие же ледяные щеки. Феня вяло сказала:

— Я пойду. Как бы того… не простудиться. Трос-то я закрепила. Вы только кустарник подрубите да сройте крутой берег, а то не вытащите.

И быстро пошла в сторону Завидова. Потом огляну-,лась, попросила:

— Маша, а ты забеги потом!

Аграфена Ивановна, не успев даже испугаться по-на-стоящему, постаскивала с дочери мокрое, помогла взобраться на печь, закутала ее там в сухое, горячее тряпье, пахнущее с детства знакомой поджаренной пыльцой, и, только дождавшись, когда Феня перестала дрожать и стучать зубами, принялась причитать. В короткие промежутки между аханьем и оханьем успела все-таки сообщить, что отца вызвали в правление к телефону, и вот уже другой час, как его нет и нет, а испеченные давно блины стынут, и баньку бы надо протопить для Фени, пропарить хорошенько, — глядишь, бог и милует, не простудится.

— Как бы в район отец не укатил. Там, чай, переполох теперя… — сказала Феня.

В район Леонтий Сидорович не укатил, но переполох там действительно подняли большой. И к телефону

Леонтия Сидоровича пригласил сам прокурор. И очень подробно расспрашивал, как потонул трактор. А когда председатель поведал обо всем, на том конце провода строгий голос спросил:

— Ну и как вы думаете, по чьей же вине?

Леонтий Сидорович промолчал.

— По чьей, я вас спрашиваю?! — грозно закричала трубка.

Леонтий Сидорович отвел ее от уха, зачем-то посмотрел на другой ее, точно бы в оспинках, издырявленный конец, поднес близко к губам, сильно дунул и лишь потом четко, с нужной в таких случаях паузой меж слов, громко сказал:

— Виновата моя дочь.

— Феня?

— Она… Она показала дурной пример.

— М-да… Ну хорошо! — И где-то далеко щелкнул рычажок, на который была брошена трубка.

— Тебе-то, может, и хорошо… — Леонтий Сидорович все еще держал трубку в руке и чувствовал, как она словно бы потеет. Рев моторов отпугнул невеселые думы, председатель выбежал на крыльцо и увидел, как два трактора, запряженные цугом, волокли за собою третий, с которого продолжала капать радужная водица. За рулем его гордо восседал Тишка с приклеенной к нижней губе самокруткой.

— Мать честная, вытащили! — закричал Леонтий Сп-дорович. — Степанида! Машуха! Стой!

Стешка резко остановила трактор, так что Маша едва не наехала на нее.

У председателя не хватило терпения на то, чтобы выслушать доклад Тишки. В одно мгновение вернулся он в правление и начал отчаянно крутить рукоятку телефона. Рядом в ожидании стояли трактористки и тихо улыбались.

Однако прокурора на месте не оказалось. Он ушел к первому секретарю райкома и теперь, вооруженный сведениями из самого что ни на есть первоисточника, сообщал обстоятельства завидовского дела. Федор Федорович в продолжение всего доклада ни единым словом ни разу не перебивал прокурора и кивком головы как бы даже поддерживал его доводы. Оставалось выслушать решение, которое намерен принять прокурор.

— Дело, Федор Федорович, яснее ясного. Трактор в канун самой посевной… в канун первой военной весны, когда каждая машина… Одним словом, трактор погиб.

— Погиб?

— Да, погиб. И погиб по вине председателевой дочери. И естественно, она должна нести ответственность по законам военного времени.

— Естественно, — повторил Федор Федорович и поморщился. — А вы с нею говорили?

— Я говорил с ее отцом.

— Ну и что? Что отец?

— Угрюмов сам сказал, что во всем виновата его дочь.

— Так. Ну, а как вы думаете, зачем она торопилась?

— Не знаю. Говорят, ребенок у нее малый в Завидове.

— Что ж, и тут можно было бы ее понять. Только это неправда, товарищ прокурор. Сына своего эта женщина оставила здесь, в районе, у родственницы. Итак, что же ее толкнуло на безрассудный с логической точки зрения шаг? Ну-с? Молчите? Так-то, дорогой мой! Ну, вот что. Вы продолжайте расследование, и об одном вас прошу самым настоятельным образом: не торопитесь с выводами. Подумайте. И тоже… по законам военного времени. — И вдруг широко, как-то по-домашнему, по-свойски улыбнулся, голос помягчел, утратил неприятную скрипучесть. — Женщип-то беречь надо, голубчик! Еще годик повоюем, одни опи с малыми детьми да старики останутся на селе. А ты — судить! Эх, голова, голова! Ну, ну, не дуйся. Иди, расследуй. Я б на твоем месте в Завидово все-таки съездил. Или погоди завтрашнего дня — поедем туда вместе.

Пока говорились эти слова, в самом Завидове дела шли своим порядком. До вечера пострадавший трактор был разобран, раздет до последней возможности, и теперь детали его, обсохшие за день на солнце и тщательно промытые в керосине, лежали на подстилке в сарае: все было приготовлено, чтобы с завтрашнего утра начать сборку. За то время, пока трактористки возились с машиной, Леонтий Сидорович вместе с главным сейчас своим помощником по дому, Павликом, жарко протопили баню. И.теперь окончательно пришедшая в себя Маша Соловьева охаживала взобравшуюся на полок подругу хорошо распаренным и крепко пахнущим веником.

— А ну, поворачивайся! Вот так, так! Еще, еще! Так, так! Грудь-то руками прикрой, а то исполосую, любить мужики не будут! Ну, ну, еще немного! Не ори! Спасибо потом скажешь!

Феня ворочалась, задыхалась нагнетаемым с каменки обжигающим воздухом.

— Ничего, ничего, девонька! Постеля-то у нас теперь холодна, хоть тут погреемся! Ух ты! Кажись, и я умаялась! Ну, будя с тебя, слезай, недотрога! Ох и худущая ж ты стала, Феня, на одних бедрах только и осталося чуток мяса, а то кожа да кости. На такую ни один мужик и глазом не глянет.

— А мне и не нужны твои мужики, — проговорила Феня, с величайшим блаженством развалившись на скользком полу, как бы куда-то уплывающем пз-под ее горячего, распаренного тела.