Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

• Название: Торговец тюльпанами
• Автор: Оливье Блейс
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-36024-4

«Торговец тюльпанами» ведет нас в Голландию XVII века. Страна во власти странного помешательства — страсти к тюльпанам. Редкие сорта продаются по неслыханным ценам: одна луковица Semper Augustus — легендарного тюльпана несравненной красоты — приравнивается по стоимости чуть ли не к дворцу. На рынке огромные состояния создаются и тают за считанные часы. Пристально исследуя человеческие страсти, Оливье Блейс на историческом материале тонко выписывает механизм, лежащий в основе современных финансовых пирамид.

Оливье Блейс, известный французский писатель, родился в 1970 году. Его книги отмечены престижными наградами, среди которых премия Французской Академии, и переведены на пятнадцать языков, в том числе португальский, корейский и китайский. Почитатели исторической прозы сравнивают романы Блейса с лучшими работами Артуро Переса-Реверте («Фламандская доска») и Трейси Шевалье («Девушка с жемчужной сережкой»).

---

— Да что он — из другого теста, что ли? — возмущались тюльпанщики. — Достанься мне хотя бы треть флоринов, которые ему предлагают, я сплясал бы гальярду на столе и угостил бы всех ужином!

Терпение собравшихся начинало истощаться. Ни один цветовод не мог припомнить ни таких долгих торгов, ни такого спора из-за одной-единственной луковицы. Служанка трижды долила масла в лампы, трижды перевернула песочные часы на стойке. То и дело открывали новый бочонок, и он тут же пустел: всех терзала жажда, а вино умеряло огорчение покидавших торги и помогало держаться тем, кто еще не выбыл из состязания. Непьющие курили трубки — у всех одинаковые — или шумно нюхали виргинский табак. Горшок с раскаленными углями переходил со стола на стол, пока не остынет, а стоило остыть, сидевший у камина слуга набивал его новыми головешками и снова запускал по кругу. Перемещения этого горшка отмеряли время лучше, чем песок в почти уже невидимых за облаками дыма часах. Тюльпанщики привыкли к кружению маленькой жаровни, и им начало казаться, что, может, она так и будет кружиться вечно и они так и вступят в мрачные пределы ночи, грея свои почерневшие трубки.

Никто, конечно, не ждал, что господин Хёйгенс подстегнет торги: он сидел так же тихо, как продавец, и весь вечер только и делал, что теребил бахрому на своей одежде. Каково же было всеобщее изумление, когда он вдруг выпрямился в кресле и очень отчетливо произнес тонким, нежным голосом:

— Моя цена — десять тысяч гульденов.

Один из его слуг записал сумму на грифельной доске и поднял доску повыше, чтобы никто не усомнился в серьезности предложения.

Все разволновались: дворянин не только вступил в состязание много позже других, он еще и ставку сделал непомерную. Да, конечно, стоимость луковицы к тому времени поднялась до восьми тысяч семисот тридцати гульденов, но росла-то цена по пятерке: тюльпанщики считали такой темп вытягивания у них денег правильным. А тут — сразу на тысячу двести семьдесят флоринов больше! Теперь луковицу оспаривали всего трое — Виллем и регент считались за одного. У Деруика, которому было поручено увеличивать ставку за учителя, свело руку от запястья до локтя, — слишком часто приходилось ее поднимать, — и теперь он так и держал ее задранной кверху, изредка опуская только затем, чтобы стереть цифры с доски.

— Последняя объявленная цена всего восемь тысяч! — тихонько напомнил секретарь, сунув за ухо перо, с которого капали чернила.

Девичьи ресницы Хёйгенса приподнялись, обозначая удивление человека, которого никто никогда не прерывает, ибо спорить с ним осмеливается лишь собственная совесть.

— Простите?

— Последняя сделанная ставка была намного ниже! — объяснил, набравшись смелости, самый бедный из цветоводов, еще заинтересованных в торгах: сам он поставил все, что у него было, и больше предложить не мог.

Вельможа поджал нижнюю губу, от чего бородка неожиданно встала дыбом, будто иглы дикобраза.

— Господа любители тюльпанов, пока вы тут ломаете копья из-за цветочной луковицы, песок успел пересыпаться в часах четыре раза. Похоже, время вы тратите куда охотнее, чем деньги, и вам не жаль потерять целую ночь на эту возню. Для меня же, наоборот, время ценнее золота. Завтра меня ждут в генеральных штатах, где сам статхаудер намерен обсудить со мной положение дел в стране, и я не могу явиться к его милости с затуманенным бессонницей умом! Помилуйте, господа, давно пора покончить с этим! Стало быть, я даю десять тысяч гульденов, они здесь, в моей карете, заперты в ларце с гербом, и я готов передать их вам, господин секретарь, в уплату за этот тюльпан. Думаю, больше не о чем спорить?

— Но ведь кто-нибудь может перекрыть вашу ставку, — возразил тот же человек, что вмешался раньше.

— Может? Тогда пусть выскажется! Почему он молчит? Ну же, господа, кто из вас надбавит к десяти тысячам флоринов?

Теперь вельможа улыбался, вертел головой вправо-влево, шевелил пальцами в воздухе — казалось, ему нравится смотреть на разгром тюльпанщиков, видеть, как они растеряны, как избегают его взгляда, его явно забавляли торги, где харлемцы ставили на кон все свое состояние, а некоторые и все свое будущее, происходящее в «Золотой лозе» было для него развлечением, вроде игры в кости или крокета. Даже слуги Хёйгенса это почувствовали, и им передалось хорошее настроение хозяина.

— Ну так как? Кто предложит больше? Я жду!

Секретарь только теперь заметил, что на его власть посягнули, но и у него не хватило духу возразить Хёйгенсу, более того — он благоразумно поддержал тайного советника принцев, поднеся мел к доске с намерением закрыть торги и проговорив при этом едва слышно:

— Господа, прошу вас поберечь время господина Хёйгенса! Согласимся ли мы с тем, что его ставка — высшая?

Он так жалко лебезил перед высокопоставленным господином, что это задело даже Паулюса, который живо повернулся к ученику:

— Виллем, мы что — промолчим? Хёйгенс ведь вот-вот получит Semper Augustus!

— Увы! Куда мне против него?

— Надо перекрыть его ставку!

— Это можете сделать только вы.

— Я? Я стану развязывать кошелек, когда ты должен мне десять тысяч флоринов?

— А что еще остается? Вклад Деруиков в банке не превышает тысячи двухсот гульденов.

— Зато у тебя есть имущество, которое стоит гораздо больше.

Берестейн не сказал, какое именно, но, отобрав у Виллема мел, начертил на грифельной доске квадрат, а на нем треугольник. Чертеж был прочитан без труда:

— Наш дом на Крёйстраат? Сударь, вы туги на ухо? Я же сказал вам, что он не продается! Отец не дал на это согласия.

— Корнелис далеко, а тебе, юноша, пора бы научиться дышать самому и перестать выпрашивать кормежку! Отец назначил тебя главой семьи, стало быть, дал полное право распоряжаться имуществом! Ну, так что же ты решил?

Перепалка между учителем и учеником была недолгой: в часах просыпалась всего щепотка песка, секретарь за это время успел бы разве что стереть записи с грифельной доски, а из крана на винной бочке вылилось бы едва ли больше бокала, и Виллем, прежде чем открыть свои намерения, еще чуть-чуть помолчал.

— Сожалею, мессир, — сказал он наконец, — но об этом не может быть и речи. Кроме того, цена нашему дому — самое большее — восемь тысяч гульденов, и пусть даже после ремонта за него могут дать девять, этого все равно мало!

— А разве на вашей крыше не свил гнездо аист? — насмешливо спросил ректор.

Мел вернулся на доску и пририсовал к крыше трубу.

— Откуда вы знаете?

— Да кому же это неизвестно: Харлем — город сплетников, и слухи от одного к другому летят быстрее, чем камешек от клюшки… Так вот, если на твоем доме свил гнездо аист, то он стоит теперь дороже любого другого в городе — восемнадцать или даже двадцать тысяч флоринов. Отвечай: хочешь ты его отдать за эту цену, купить луковицу Semper Augustus и породниться с нашей семьей или предпочтешь сохранить за собой, заодно с долгом, который признан твоим отцом. Ну! Выбирай, юный Деруик!

Секретарю не терпелось скорее со всем этим покончить, он уже занес руку с мелом, чтобы обвести кружком пять цифр последней — Хёйгенсовской — ставки, но голос регента его остановил:

— Придержи мел, секретарь! Мой друг хочет надбавить!

— Поздно, мессир Берестейн…

— Убери мел, тебе говорят, или я тебе его в нос затолкаю!

Разгневанный Паулюс заорал так громко, что задрожали стекла в окнах и всколыхнулось пиво. Всем было известно, что когда некоторые части тела Паулюса, в особенности шея, раздуваются, как горло у жабы, противоречить ему опасно. Сейчас был именно такой случай, и секретарь, выбрав из двух зол меньшее, отложил мелок и жалобно поглядел на Хёйгенса. В глазах его ясно читалось: «С этой скотиной ничего не поделаешь!» Тайный советник, казалось, придерживался того же мнения.

Виллем по-детски съежился, будто хотел стать маленьким и незаметным, чтобы спрятаться от хищника. А регент, только что ревевший, будто дикий зверь, вдруг сменил тон и сладким голоском прямо-таки промурлыкал свои доводы:

— Мальчик мой, я не только не собираюсь тобой управлять, но не хочу даже и просто влиять на твои убеждения… Конечно же, ты должен везде искать выгоды для своих родных и стараться их защитить, но разве я когда-нибудь отказывал тебе в совете? Ведь это я вытащил тебя, можно сказать, из грязи, это я всего за несколько дней вывел тебя в первый ряд сообщества тюльпанщиков. Я дал тебе золото, наряды, карету, и даже навлек этим на себя осуждение сына — он сразу почувствовал, что я отдаю тебе предпочтение. Так неужели все это ничего не стоит? Разве столькими благодеяниями я не заслужил права на твое доверие?

— Разумеется, заслужили, — еле выговорил Виллем, ощущая, как растет в его горле ком тревоги.

Берестейн удовлетворенно кивнул. Телом регент был крепок, выглядел внушительно, но сейчас он нарочно ссутулился и стал похож на безобидного старичка, у которого нет просто ничего общего с недавним чудовищем. Окончательно входя в образ, Паулюс пару раз кашлянул, сплюнул в платок и тут же его свернул — будто чахоточный.