Оливье Блейс - Торговец тюльпанами

• Название: Торговец тюльпанами
• Автор: Оливье Блейс
• Издательство: Астрель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-36024-4

«Торговец тюльпанами» ведет нас в Голландию XVII века. Страна во власти странного помешательства — страсти к тюльпанам. Редкие сорта продаются по неслыханным ценам: одна луковица Semper Augustus — легендарного тюльпана несравненной красоты — приравнивается по стоимости чуть ли не к дворцу. На рынке огромные состояния создаются и тают за считанные часы. Пристально исследуя человеческие страсти, Оливье Блейс на историческом материале тонко выписывает механизм, лежащий в основе современных финансовых пирамид.

Оливье Блейс, известный французский писатель, родился в 1970 году. Его книги отмечены престижными наградами, среди которых премия Французской Академии, и переведены на пятнадцать языков, в том числе португальский, корейский и китайский. Почитатели исторической прозы сравнивают романы Блейса с лучшими работами Артуро Переса-Реверте («Фламандская доска») и Трейси Шевалье («Девушка с жемчужной сережкой»).

---

Виллем не лукавил. Стоило его сбережениям увеличиться на тысячу флоринов, — как-никак, доходы отца за целых восемь месяцев! — он изменился, как меняется насекомое, сбрасывая весной прежнюю оболочку и обретая новую: вчерашняя гусеница превратилась в бабочку. Голос его стал более твердым, жесты — более уверенными, и даже поступь сделалась другой: широким шагом он напоминал теперь болотную птицу. Казалось, переполнявшая его новая энергия, энергия завоевателя, способствует и новому видению: тысяча флоринов представлялась ему не всем, чем он обладает, а зародышем будущего богатства. Каждому встречному он твердил, что деньги — к деньгам и что это его золото принесет ему золота больше, «чем пчелы несут в улей взятка».

Однако деньги продержались у Виллема недолго. Ему так не терпелось познать, каково это — быть богатым, и ему так нравилось хвастаться своим богатством перед соседями, что ушла от него тысяча флоринов почти так же быстро, как появилась. Ушла, поставив его перед фактом, неведомым людям его круга, да, впрочем, и всякому, кто честно зарабатывает свой хлеб: золото — это не только достояние, которое накапливают по зернышку и ценой изнурительного труда, золото, оно еще и вроде ветра — влетит в подставленные руки, наполнит их, а потом так же стремительно и унесется…

Каждый вечер старший Деруик выстраивал на столе в гостиной столбики из металлических кружочков, каждый вечер пересчитывал свои сокровища и каждый вечер удивлялся тому, насколько денег стало меньше. Он не мог понять, на что они потрачены, а иногда даже и не помнил, чтобы хоть что-то тратил вообще. Когда полновесная тысяча успела на четверть съежиться, уменьшившись до семисот тридцати четырех, а потом и до шестисот тринадцати? Куда подевались его деньги? Какие-то негодяи залезли в кошелек? Может быть, продавцы его обманывают или менялы обсчитывают? Он ужаснулся, подумав, что монеты выскальзывают через дыру в кармане, приказал Фриде укрепить дно этого просторного кармана, и та дважды его обшила. Два длинных ряда серых стежков изуродовали камзол, зато на душе у Виллема стало спокойнее.

Благодаря вспыхнувшей в старшем Деруике страсти к деньгам он узнал адские муки, знакомые каждому скряге, который то и дело подсчитывает свои сбережения. Виллем без конца складывал и вычитал, он перебирал счета от поставщиков до тех пор, пока не истреплются, и злился на то, что результаты все время совпадают, и на то, что суровые законы арифметики не оставляют никакой лазейки, позволяющей ускользнуть от постоянного роста расходов. Ничего не поделаешь — два плюс два всегда четыре, а не три. Не в силах это изменить, он нападал на младшего брата, которому была поручена окончательная выверка счетов.

— Говоришь, сто восемнадцать флоринов? Здесь точно ошибка! Уверен, что хорошо сосчитал?

— Уверен, братец, — вздыхал Яспер. — Никакой ошибки нет, да и в прошлый раз не было! Я извел на эти подсчеты два мелка, и свечка трижды нагорала… Какой смысл в том, чтобы снова и снова перепроверять верный расчет?

— Какой смысл? — неизменно ворчал в ответ Виллем. — Ты всерьез об этом спрашиваешь? Может, тебе вообще безразлично, что подсчеты неверны? Что не туда поставленная запятая отнимает у нас горсть флоринов? Зато мне не безразлично! Когда я расплачиваюсь по этим счетам — чувствую себя как больной, которому пускают кровь.

В защиту Виллема следует сказать, что распоряжался он своими деньгами рассудительно и осторожно, а если и тратил помногу, и всегда больше, чем хотелось бы, траты эти никогда не были легкомысленными. Так, он не обзавелся ни шитым золотом пурпуэном, ни крахмальными манжетами — носил все тот же потертый камзол, кое-где залатанный черным сукном. Проявив не меньшее благоразумие, он решил, что на платья и украшения для сестер деньги тоже тратить не стоит. Как свою собственную одежду он считал вполне подходящей для того, чем он занимается, так и девушкам, чтобы найти себе мужей, вполне должно было, по его мнению, хватить уже имеющегося гардероба.

— Если вы накупите драгоценностей и платьев, может случиться, что мужчина полюбит вас только из-за этих ухищрений, оставаясь же такими, какие есть, простыми и естественными, вы привлечете к себе лишь честные, открытые сердца — только тех, с кем можно создавать семью…

Эти разумные речи очень не нравились Петре, у нее были совершенно иные представления о том, на что следует потратить тысячу флоринов, и во многом эти представления были продиктованы свойственным ей кокетством. Увы! Виллем оставался глух к нытью и приставаниям сестры точно так же, как и к восторгам брата при виде лошадей на ярмарке или увиденных на улице новеньких, сверкающих ярко-красным лаком саней. Какой толк выряжаться или обзаводиться роскошным выездом, когда ночуешь под дырявой крышей? Здравый смысл подсказывал, что о доме следует позаботиться раньше, чем о нарядах.

Виллем прекрасно это понимал и на следующий же день после собрания тюльпанщиков нашел дюжих парней, которые поправили обваливающиеся дымовые трубы, заменили старую черепицу, отмыли фасад — и дом словно засветился. Затем настал черед балкона — его укрепили, расколовшейся балки — ее подперли стойками, и поседевших стен, с которых, чтобы их освежить, для начала соскребли штукатурку. Фрида, не любившая пыли, отчаянно протестовала против этих последних работ, но они-то и принесли семье Деруик нежданную выгоду. Никому, разумеется, и в голову бы не пришло торговать счищенной со стен селитрой, но Паулюс ван Берестейн, как-то раз по-дружески заглянувший к Деруикам посмотреть на ремонт, открыл ученику глаза на исключительные свойства, которые приписывают этому веществу некоторые цветоводы.

— Что, мешки утяжеляет? — усмехнулся Виллем, приняв его слова за шутку.

— А вот и нет, мальчик мой! Она раскрашивает тюльпаны! Тебе ведь известно, как любят у нас цветы с пестрыми лепестками и как презирают однотонные? Так вот, один из наших заметил, что, посыпая свои цветники посеревшей штукатуркой, почти всегда получает тюльпаны разнообразнейших оттенков! Говорят, такой же эффект дают еще и голубиный помет, и налет, который образуется на мусорных кучах… Как бы там ни было, теперь эти отбросы взвешиваются, оцениваются и находят спрос.

— Не вижу в этом ничего, кроме глупого суеверия! — вяло отозвался Виллем.

— А если даже и так? — уперев указательный палец ему в грудь, спросил Паулюс. — Тебе-то что? Разве цель торговца не в том, чтобы продать товар, и продать любой ценой? Уж такие они, последователи святого Мартина!

Паулюс подобрал кусок штукатурки и под насмешливыми взглядами рабочих раскрошил его на ладони.

— Просто отличная у вас селитра! — Паулюс даже присвистнул, разбирая обломки и раскладывая их в разные кучки: здесь помельче, там покрупнее, темные отдельно от светлых, — на то, что одежда покрывалась пылью, он внимания не обращал. — Вот это, стало быть, и есть пресловутое удобрение для тюльпанов? Я дам тебе за него… — он пошевелил пальцами в воздухе, словно перебрасывая костяшки на воображаемых счетах, — …тринадцать стёйверов. Согласен?

Один из рабочих, ахнув, перевел слова регента другому, и они стали оживленно переговариваться на своем родном фризском наречии, потом, пока первый рылся в карманах, второй вытащил из выдолбленного в деревянном башмаке тайника грязный носовой платок, а из него — почерневшие монетки, больше похожие на кусочки старой кожи. Берестейн наблюдал за сценой свысока, точно так же он смотрел бы на подравшихся пьяниц.

— Гляди, гляди, как им не терпится! — повернулся он к ученику. — Они так уверовали в ценность селитры, что через минуту предложат тебе за нее больше, чем я… Может, даже и шестнадцать стёйверов, свой двухдневный заработок!

Ректор потер руки, с них медленной струйкой потекла на пол старая штукатурка, и это привело рабочих в недоумение. Довольный их растерянностью Паулюс вышел в сад, Виллем двинулся следом за ним.

— Что за жестокая игра? — волновался старший Деруик. — Ведь эти бедолаги уже поверили, будто напали на золотую жилу!

— Какая разница, во что они поверили! Важно, что ты получил сейчас урок коммерции, юноша. И, надеюсь, понял, что выгода незнакома с чувствами… Впрочем, то, что я сказал о штукатурке, относится и к тюльпанам!

— Что именно?

— Кое-кого смущает их цена, они говорят, что мы сильно завышаем стоимость товара и что рассудительному человеку лучше вкладывать деньги в лес или сыр…

— А разве это противоречит здравому смыслу?

Брови ректора прогулялись вверх-вниз.

— Потише, Виллем, поосторожнее! Смотри, как бы твои слова не дошли до нашего брата, тюльпанщика! Ты рискуешь утратить свое положение среди торговцев и цветоводов. Как ты собираешься продавать тюльпаны, считая, что они слишком дороги? С такими мыслями дела не делаются! Меня-то лично ничуть не трогает участь стригаля или мельника, который до того влюбится в цветы, что заложит все свое имущество ради наших торгов! И если найдется дурак, желающий отдать сотню флоринов за обычный Switser — да что я говорю! За клочок бумаги с обещанием его луковицы… — зачем же мне лишать его этого удовольствия? Мне куда выгоднее удовлетворить его желание, пока этого не сделал кто-то другой. Да, вот так жестоко устроен мир, Виллем ван Деруик! И в этом суть моей науки.