Владимир Колесов - Язык Города

• Название: Язык Города
• Автор: Владимир Колесов
• Жанр: Языкознание
• Год: 1990
• ISBN: 5-354-01113-2

На большом лингвистическом материале, извлеченном из самых разных источников, автор повествует о судьбе и жизни русского слова на «стогнах града», преимущественно Санкт-Петербурга, не только его, но прежде всего его — новой столицы империи, в которой образовались условия для ускоренного развития нового языка, языка интеллектуального действия. Поучительные истории и малоизвестные факты помогают понять, как в большом городе перемалывается весь словесный материал, полученный из народных говоров, книжных текстов, непривычных иностранных разговоров и прочих форм человеческой речи, и на этой основе — в своем цветении — возникает великий литературный язык России. Возникает из смеси социальных групп, исторических традиций и тенденций развития, из художественных предпочтений и политических капризов моды.

Книга будет интересна как филологам и специалистам по истории языка, так и широкому кругу читателей.

Рецензенты:

доктор филологических наук Л. И. Скворцов, доктор филологических наук Ф. М. Березин

---

Поиски адекватного русского слова бывали подчас сложны. Слово факт в русскую речь «вводили» много раз. Впервые оно появилось в петровские времена, затем его использовал А. Н. Радищев, позже—журналисты 40-х годов XIX в. (Н. И. Греч уверял, будто именно он «пустил в оборот» это слово; и точно, в «Северной пчеле» оно постоянно выделялось курсивом). В 60-х годах это слово поминают с иронией: ирония относилась к расцветавшей тогда позитивистской науке, для которой «факт» стал сутью всего научного знания. Но все еще поминают как новое слово: «Я только констатирую, — как любят у вас выражаться в литературе, — факт* (M. Е. Салтыков-Щедрин); «Правда, это противоречие. Но тем не менее это, говоря языком нынешней науки, факт» (А. В. Никитен-ко). Констатировать факт становится настолько устойчивым словосочетанием, что попадает в развлекательную литературу. Деятели 60-х годов слову факты также предпочитали материалы, случаи или примеры — всё слова высокого стиля, но понятные, привычные, русские. После Октябрьской революции слово факт вошло в городское просторечие с новым значением — 'категорически утверждаемое слово'. Однако и в этом случае новизна сомнительна, поскольку еще в романе Н. С. Лескова «Некуда» слово факт употребляется в таком значении (в карикатурном изображении нигилистов 60-х годов).

Итак, несколько раз открытое слово обладало таким количеством значений, что всякий желающий мог использовать его по своему произволу. Каждый раз вводили в оборот не слово, а совершенно новый его смысл.

Заимствуя латинское слово factum 'сделанное' через посредство западноевропейских языков, постоянно осознавали множественность его значений в русском языке — в зависимости от источника заимствования. Например, в бытовой разговор слово факт 'истинное происшествие' пришло через польский язык; научный термин факт заимствован из французского языка. И долго существовал факт как термин публицистики. На основе постоянного соотнесения с русскими его эквивалентами развивались переносные значения этого слова, причем всякий раз в контексте выделялся особый оттенок, нужный в данном конкретном случае— и так вплоть до весьма экспрессивного факт! у шолоховского Давыдова. Русским же слово стало лишь после того, как в языке с помощью русских суффиксов стали возникать производные (ср.: фактический, фак-тизм, фактист у Белинского; фактология у Герцена; фактик, фактец), образовались новые синтаксические связи с другими словами, новые обороты (голый факт и др.). Формальное укоренение слова в языке сопровождается развитием заложенных в термине значений— и в широком спектре присущей ему семантики (восходит к латинской первооснове), и в общем ряду с другими русскими словами. .

В годы реформ, 1860-е, и звучание только-только заимствованных слов казалось еще непривычно чуждым, и значение этих слов — непонятным. Говорили: гигьена, гонорарий, рецедитив (т.е. рецидив), скиц (т. е. эскиз) и пр. Чужими считались еще слова базар (из персидского — у нас рынок),харч (из арабского — у нас съестные припасы), клецки (из немецкого), раж (из французского — по-нашему бешенство). Слова понимались непривычно узко: паразит — 'тунеядец', сеанс— 'заседание', солидарность — 'круговая порука', спекулянт — 'сметливый человек', энтузиазм. — 'исступление', фразёр — 'красноречивый человек, скрывающий свои мысли', фурор — 'восторг, доходящий до бешенства'... Подобных слов — сотни. Позднее в речи города все они подстроились под наш словарь, чуть-чуть подправили смысл, а не то так и стали научными терминами. А термин — не гипероним, у него одно лишь значение, и это значение необходимо знать.

Устойчивость узкого, научного значения слова оказывается весьма выразительной на фоне соответствующих русских слов, которые, постоянно варьируясь и сталкиваясь друг с другом, мешают точному осмыслению сути дела.

Не следует смешивать научный термин с ненужным заимствованием иностранного слова в разговорной речи. Специальной терминологии вообще не место (во всем ее объеме) в разговорной речи. 

ПЕТЕРБУРГСКОЕ ПРОСТОРЕЧИЕ

...Ибо если чувства и убеждения национальны, то знание — одно для всех и у всех.

И. А. Гончаров

Итак, именно в Петербурге — столице и культурном центре страны — яснее всего обозначились социальные грани языковых различий — в их взаимном столкновении, которое отражало все условия общественной жизни России. В единоборстве сошлись здесь самые разные, пока еще не совпадающие по многим признакам жаргоны, стили, речения, — сошлись, чтобы войти в соприкосновение на общей территории и при общности судьбы. Даже формы и способы образования новых слов у иных из них совпадали, а слова — вообще были общерусскими.

Слова-то общие, но отношение к ним разное.

Переносные значения слов развиваются различным образом, и не у всех (у чиновников, скажем, нет). Серый или зеленый в речи публициста, деревенского мужика или мазурика часто понимаются в противоположном смысле. Многозначность слова существует объективно, но она не сведена в многозначность обаятельного для всех литературного слова, «разнесена» по социальным группам.

Синонимы, столь необходимые литературному языку, также оказываются излишними в просторечии; и только в составе отдельных выражений, перебирая определения из разных жаргонов, мы можем составить последовательный их ряд: долгий, длинный, дальний ящик — и какой там еще? Получая формулу речи в долгий ящик, представитель иной языковой группы немедленно подставляет свой эквивалент. Смысл общий, форма — каждый раз своя.

Отношение к иностранным словам также совершенно разное. Их заимствуют без разбору или, напротив, намеренно и весьма расчетливо. Какие именно слова и в каком их значении — тоже важно. Просторечию в целом заимствования чужды, оно искажает их облик, доводя слово до абсурда (шашй, марша, облизьяна).

Способы образования слов с помощью суффиксов тоже различны. Кто-то предпочитает суффикс иностранный, кто-то славянский, а кто-то и свой деревенский. Оттенки слов, неизбежно возникающие при этом, усложняют общение, и тогда смысл слова узнается приблизительно, по корню, который при всех катаклизмах речи сохраняется.

Фраза и оборот совершенно различаются в речи представителей разных социальных групп — вот где раздолье для мысли! Но просторечию, похоже, чуждо развитие и совершенствование мысли. По сравнительным оборотам видно, как варьирует форма выражения. Сравнение вводится и традиционными словами: как, точно, будто, словно, и но-выми: научным типа и просторечным вроде. Опять-таки в каждом жаргоне по-своему: если и ежели, потому что и ибо... Традиция?

В крестьянских говорах разлшчие ясно — по отдельным словам (или избах, или дом, или хата). В городском просторечии различше идет то по форме, то по значению., а иногда и по (относительной заачи.-мости слова. Система языка одна, но отношение к ней — разное у каждой социальной группы городского населения.

Однако возникает какая-то вшутренняя готовность к объединению речевых усилий^ к созданию нового типа городского просторечия, шли, как говорили когда-то, койне. Пока это толыко модель, и каждый жаргон существует сам по себе аз городе, который возник недавно и собрал на своих зулицах пеструю смесь речений и наречий. Единства негт, поскольку, как заметил Б. А. Ларин, «именно прротив остальных каждая языковая „партия" в горюде (как в фокусе государства) отстаивает „свой" язгык, т. е. тот, какой наиболее привычен ее членам. Одним-единственным диалектом располагают разве дика)ри».

Это вынужденное многообразие определяется исторически, условиями развития русского языка. Сам по себе лексикон слишком велик, чтобы всякий знал все русские слова. Достаточно, что в ходу некий средний запас слов, необходимых для общего пользования, а остальными словами «владеют» те, кому это нужно по роду деятельности, по рождению, по значению в обществе. Единство по общности языка (в данном случае — словаря) и создает нацию, поскольку нация в целом владеет этим богатством, но только при учете всех социальных групп населения.

С XVIII в. в результате все большего расслоения населения по самым различным признакам специализация в языке расширяется. В каждой социальной группе перерабатываются собственные формы речи, В речи отдельных социальных групп проверяются разные способы чистоты произношения, семантического обогащения слов, словообразования, развития синтаксических средств, необходимых для создания новых форм мышления, и т.д. Значительную работу удалось исполнить в кратчайший срок, практически за один век, и снова, завершив этот языковой эксперимент, вернуться к синтезу форм национального языка, совершенствованию на основе полученного материала современного литературного языка. То, что в масштабах столичного города мы описали как дробность социальных жаргонов (арго), на самом деле явилось исторически важным этапом в развитии литературного языка. Дробность форм взывала к общности смысла.