Андрей Дай - Поводырь

• Название: Поводырь
• Автор: Андрей Дай
• Жанр: Альтернативная история

Помер губернатор томской области, да и стал… губернатором Томской губернии 19-го века. Перед этим, правда, какое-то время в Чистилище помаялся, где кой чего для себя понял. Что воровать не надо, властью злоупотреблять в корыстных целях, ну и что просто так власть не даётся – только для пользы окружающим. Хорошо ли, плохо ли понял, но когда ему второй шанс пожить предоставился, попытался это своё понимание в жизни воплотить. Вот тут сказке и начало… Вычитано и отредактировано. Версия 2.0

---

Андрей Дай Поводырь

От почтовой станции в селе Еланском, что Тобольской губернии, до Усть-Тарки уже губернии Томской по Московскому тракту тридцать три с половиной версты. Тридцать три с половиной версты заснеженной, ветряной, унылой – когда белая пустынь сливается с неприветливым бесцветным небом – степи. И лишь темная ниточка наезженной колеи выдает некоторое присутствие человека в тех почти безлюдных местах.

И букашка широкого и валкого, поставленного на полозья, угловатого дормеза, запряженного тройкой исходящих паром, утомленных лошадей. Возница, по заиндевелые брови закутанный в обширную овечью доху, едва держащий застывшие вожжи – куда денешься из траншеи натоптанного тысячами копыт тракта, — еле слышно мурлыкающий какую-то заунывную стародавнюю ямщицкую дорожную песню. Глухо поскрипывающая упряжь и три сиплые, непривычные к тяглу лохматые неказистые лошадки.

И скрип снега, снега, снега…

И сведенные судорогой ужаса до хруста зубовного челюсти пассажира теплой кареты. Забившееся в угол сознание бывшего хозяина молодого и крепкого тела, тихо подвывающее рваные слова молитв на латыни.

И я. Торжествующий, вновь почувствовавший биение жизни, дышащий, потеющий в богатой бобровой шубе. Я – захватчик. Я – давным-давно умерший в несусветном для этого мира будущем, целую вечность обретавшийся в бесцветном Ничто, среди стенающих от безысходности осколков человеческих сущностей. И наконец, я – пробивший незримую пелену, просочившийся, страшной ценой прорвавшийся к жизни, к свету, к искуплению…

Глава 1 19 февраля

От почтовой станции в селе Еланском, что Тобольской губернии, до Усть-Тарки уже губернии Томской по Московскому тракту тридцать три с половиной версты. И через каждую из них у дороги, черными и белыми полосами из сугроба, кланяясь немилосердным ветрам и лихим людям, вкривь и вкось торчали верстовые столбы. Кому – знаки отчаянья: все дальше и дальше уносит дорога от родимой стороны. Кому – пища для нетерпения: все ближе и ближе конец пути.

Тридцать три с половиной версты. Из них двадцать две по Тобольской земле. А уж остальное – по Томской.

Завозился, заерзал возница на облучке тяжелой кареты, разглядев знакомые цифры. Сунул нерешительно локтем в кожаную стену дормеза, а потом и, выпростав руку в рукавице, застучал по крыше. Закашлял. Обмахнул сквозь облако пара рот, перекрестил да и гаркнул так, что лошадки вздрогнули и побежали живее:

— Прибыли, барин! Уж теперя до дома чуть осталося. Томска губерня началася!

И степь, на сотни верст безликая и однообразная, придавленная саженными сугробами, тут же изломалась утесами, изогнулась промоинами истоков знаменитой реки, на берегах которой хранит зимние квартиры русского сибирского войска генерал-губернаторский Омск. А вдали, на самом горизонте, да с облучка-то разглядишь, уже завиднелась тонюсенькая полоска Назаровского леса.

"Слышь, как-тебя-там, — мысленно обратился я к бывшему единоличному хозяину тела. — Мы куда едем-то?"

— Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззакония мои, — шептали мои губы. Наверняка ведь слышал вопрос, а ответить побрезговал. Пришлось приложить усилия и запретить губам бормотать всякую ересь.

"Омой меня от всех беззаконий моих, и от греха моего очисти меня. Ибо беззакония мои я знаю, и грех мой всегда предо мною. Пред Тобой одним согрешил я, и злое пред Тобою сотворил я, так что Ты прав в приговоре Своем и справедлив в суде Своем. С самого рождения моего я виновен пред Тобою; я – грешник от зачатия моего во чреве матери моей", — продолжились причитания страдальца внутри нашей общей головы. Причем у меня создалось стойкое ощущение, что произносится молитва уж никак не на русском языке.

— Едрешкин корень, я что это! Нерусь какой-то?

— Schlafen Sie, Hermann. Dieser unendliche Weg… — густым грудным басом вдруг заявил спящий было на диване напротив благообразный седой старик. Приоткрыл мутные выцветшие глаза и тут же вновь засопел, вызвав у меня нервное беззвучное хихиканье. Я прекрасно понял старца. "Спите, Герман. Эта бесконечная дорога…" – вот что он сказал! А уж Deutsche ни с каким другим языком точно не спутаешь!

Мама моя родная! Я вселился в немца, и путь мой лежал в Томскую губернию.

"Высочайшим повелением его императорского величества назначен исправляющим должность начальника губернии Томской", — самодовольно протиснулась мысль туземного разума сквозь шелуху лютеранских псалмов. И в тот же миг я понял, вспомнил, осознал, что зовут меня теперь Герман Лерхе. Дворянин. Батюшка, Густав Васильевич, из обрусевших прибалтийских немцев, служит в свите какого-то герцога в столице. Старший брат, Мориц, по воинской стезе пошел. Сейчас в Омске, готовит свой отряд к летней кампании… А я, Герман Густавович Лерхе, двадцати восьми лет отроду, а уже стараниями отцовыми действительный статский советник – вроде генерала. И новый губернатор Томска.

Ну конечно! Почему я решил, будто у Него нет чувства юмора? Вернуть меня в то же кресло, из которого я уже однажды отправился в другой, скорбный мир. Отошел прямо с рабочего места, так и не исполнив предназначения, Им мне уготованного. И был возвращен на дьявол знает сколько чертовых лет назад, но, по сути, в то же самое место. Усмешка Судьбы? Вот только не нужно побывавшему Там рассказывать про судьбу! Скажи это поганое слово – и пара миллионов лет в мире без времени тебе обеспечена…

От одного воспоминания зябко становилось, и живот подводило…

Господи! Хорошо-то как! У меня вновь был живот!

"Кто ты такой, дьяволов слуга, что так смело поминаешь имя Господне?" – робко поинтересовался туземный разум с самой грани.

Дьявол? Ну какой я, к чертям собачьим, дьявол? Если уж начать разбираться, то выйдет, что я скорее ангел небесный… Ну или почти ангел. Исправляющий обязанности, так сказать! Хи-хи. Поводырь я! Душу твою вести стану к… Ну, считай, к лучшей доле. Так что сиди и не дергайся, пассажир! Поделись памятью и получай удовольствие. Мне еще искупить предстоит… Ошибки прежней жизни нас злобно гнетут, едрешкин корень…

"А я? Моя бессмертная душа…"

Он не успел выплакаться до конца. Тяжелая пуля, по дыре в стенке кареты – этак граммов под сорок – пребольно чиркнула по щеке. И ушла в стенку переднюю. Прямо в спину вознице.

— Schweinerei, wie schwer ist es, ohne Revolver zu leben![1] – каркнул я, но подумал совсем другое. Вот это и был ответ на не до конца высказанный вопрос прежнего обитателя этого замечательного молодого тела. Божий Промысел, блин.

Между тем дормез принялся мотаться из стороны в сторону. Все говорило о том, что экипажем больше никто не управлял.

Старик неожиданно сноровисто для его-то седин спустился на пол кареты. Из раскрытого саквояжа полетели прочь носовые платки, связки бумаг, какие-то лакированные коробочки и шелковые мешочки. Пока белому свету не был предъявлен изрядно поцарапанный, явно оружейный ящик.

— Револьвер Beaumont-Adams, — прогудел старый, как я теперь знал, слуга. — Батюшка ваш настоял. Сказывал – в дороге неминуемо пригодиться может. Дикие края…

Можно было бы поспорить с престарелым Гинтаром. Все-таки дорожный грабеж – какой-никакой, а признак цивилизации. Да только представители этой самой "дорожной" субкультуры, осмелевшие настолько, что посмели стрелять в карету царева наместника, меня занимали гораздо больше. А ведь еще следовало разобраться с этим Beaumont-Adams. Что-то я не припоминал среди знакомых мне изделий господ Калашникова да Макарова чего-то с франко-аглицким именем. Пресловутый наган – и тот только в музее видел.

Кто сказал, что глобализация – изобретение двадцать первого века?! Это я, конечно, уже после выяснил, но топорно сработанный английский пятизарядный пистоль с надеваемыми на штырьки внешними капсюлями оказался бельгийского производства. На патронах четко различались русские буквы, а на капсюлях – французские. Такая вот дружба народов, к Великому уравнивателю применительно.

Благо желтенькие цилиндрики оказались уже надетыми на запальные трубки. Сомневаюсь, что сходу сообразил бы, как это делается, мотаясь от правой дверцы к левой по обширному кожаному дивану внутри кареты.

— Merci. Tu nous a sauvé, ansien serviteur![2] – Разрази меня гром, но в той непростой ситуации я почему-то перешел на французский. Причем был уверен – Гинтар поймет. Экий мне слуга-полиглот попался. В той-то жизни я из всех иностранных языков только русский-строительный знал. Он же – русский-военный.

В дюймовую дыру в задней стенке дормеза злодей не просматривался. В малюсенькие, да еще и затянутые толстенным слоем изморози окошки различался только силуэт скачущего на лошади рядом с экипажем человека. Вероятность, что этот незнакомец – герой боевиков, спешащий на помощь попавшему в беду губернатору Томской губернии Российской Империи, я счел исчезающее малой. А потому ничтоже сумняшеся долбанул из своего пистоля в кавалериста прямо сквозь стену.