Виктор Гребенников - Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве.

• Название: Письма внуку. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве.
• Автор: Виктор Гребенников
• Жанр: Биографии и Мемуары

Виктор Степанович Гребенников. ПИСЬМА ВНУКУ. Документальный автобиографический роман. Книга вторая: Ночь в Емонтаеве.

Воспоминания сибирского писателя и художника, представляют собой художественно достоверный и исторически ценный документ эпохи тридцатых-сороковых годов.

---

VI. Став высококлассным мастером по зажигалкам, я изготовил «штучные» замысловатые зажигалки кой-кому из школьных друзей, а для дома — «семейную», для зажигания не только керосиновых ламп, но и для растопки печи, и латунный овальный её баллон вмещал более стакана бензина. А ещё отец изобрёл этакие керосиновые лампочки без стёкол; дело в том, что эти специальные стёкла разных определённых размеров, дававшие тепловую тягу и придававшие пламени яркость и широкую форму, прекратили в военной стране делать; оставшиеся в домах эти стёкла полопались и побились, а ламповый фитиль без стекла горел очень тускло и невероятно дымил. Отец долго экспериментировал, мастерил, и, наконец, добился изрядного толку: на плоскую трубку с фитилём, сосущим керосин из жестяного вместилища, надевалась ещё одна трубка, скользящая по первой, и несущая на себе два неких широких жестяных же лепестка-обтекателя, наподобие округлостей у буквы «Ф», но не сомкнутых сверху, а с некоим пространством, в каковом как раз находился низ пламени. Это обеспечивало усиленное поддувание уже нагретого воздуха снизу и давало тот же эффект, что и стеклянная труба с расширением, если не больший, и сказанные лампочки светили весьма преярко. Фитиль в трубке двигался обычным простым механизмом — некоей самодельной же зубчаткой на оси с этакой ручечкой, и регулировать пламя любым манером можно было и ею, и подвижкой сказанного ползунка с обтекателями. Вместо фабричных фитилей в эти наши лампы можно было вставить полоску из старого шинельного сукна, с тем же эффектом. Мы выпускали от крохотных лампадок такого рода до весьма мощных светильников о трёх широченных фитилях, дававших свет как сороковаттная электролампа, или как тогда говорили, в сорок свечей. Все эти изделия спаивались нами из консервной лужёной жести, коей «тары» было всегда предостаточно. Сказанные некоптящие световые наши многорожковые агрегаты ещё и преизрядно грели помещение, хотя и керосина ели немало; именно у такого светильника я учил уроки, читал книги и писал свою всякую юношескую, конечно же, не сохранившуюся, писанину.

VII. Нередко к нам в мастерскую попадали чьи-нибудь стенные часы, ходики, будильники; пришлось освоить нам ремонт и этих, в общем-то нехитрых, механизмов. И много всякого другого приходилось нам делать-творить в те труднейшие времена, когда производство разных нужных вещей и вещиц почти полностью прекратилось, и вся промышленность страны работала, притом с величайшим напряжением, на оборону, ибо враг уже взял в кольцо Ленинград, подступил вплотную к Москве и вот-вот грозил уже оказаться по другую сторону матушки-Волги. Как раз в эти самые тяжкие военные времена отец наладил производство иголок, весьма прелюбопытное, которое поэтому потребует отдельного рассказа тоже в одном моих последующих к тебе писем.

Письмо пятьдесят третье: ОБЛАВЫ

I. О всеобщем патриотизме, весьма высоком и благородном, охватившем всю нашу страну от Арктики до Памира и от Чёрного моря до Тихого океана писано-сказано немало, равно как и о многочисленных добровольцах, старавшихся любым образом попасть на фронт, дабы бить ненавистного врага. Всё это действительно было так и мне добавить к сказанному ими нечего. Райвоенкомат работал без выходных чуть ли не круглосуточно, и Исилькульский район Омской области регулярно и бесперебойно выдавал на запад эшелон за эшелоном мужчин, а потом совсем уж молоденьких парнишек и седовласых дяденек — под плач и причитания жён, матерей и невест, и эти вокзальные сцены были претягостными; а иначе мы ту страшную войну не выиграли бы. Но были и дезертиры, укрывающиеся от призыва, большей частью не по каким-то там политическим соображениям, каковых мыслей в те годы у простолюдья на уме и быть не могло, — а просто из-за трусости, боязни быть убитым, покалеченным или взятым в плен. Эти трусливые, но хитроумные людишки поодиночке или небольшими группами скрывались, большей частью, в глухих лесах и болотах; я не знал ни одного из них; а как они там, в этих лесах и болотах, существовали, могли бы рассказать многочисленные о них анекдоты и частушки, бытовавшие в то время. К сожалению, фольклор такого рода я почему-то не запоминаю; впрочем, один куплетик помню: «Шёл я лесом, видел чудо — дезертир кашу варил: котелок на нос (?) повесил, а из зада (?) дым валил…» Так что дезертирство, как видишь, было тоже «всенародным» явлением, и всенародно же презиралось. Но в лесах месяцами безвылазно не усидишь, и надо и подкупить кое-что, и в кинишко сходить; тут-то их и ждала ловушка в виде так называемых облав. Закончится, бывало, киносеанс в стареньком бревенчатом кинотеатришке, и публика устремляется к выходу: ан тут уже ждут патрульные с красными повязками на рукавах, пропуская беспрепятственно на улицу всех зрителей женского пола, у мужского же — тщательно проверяли документы; те, у кого таковых не оказалось, или в чём-то подозрительные, были конвоируемы в военкомат, где с ними «разбирались». Говорили, что существовал некий план по отлову дезертиров и поставке добровольцев; очень может быть, что оно так и было, потому что весьма уж рьяно усердствовали патрули и военкоматщики, буквально заталкивая в вагоны, идущие прямиком на фронт, отловленных, среди коих были и явные инвалиды, и работники, имеющие бронь (то есть работающие на особо важных производствах или должностях), вся вина коих заключалась лишь в том, что они позабыли положить в карман «документ». На вокзале их пытались отбить рыдающие родственники и сотрудники, принёсшие сюда эти самые «документы», потрясая которыми, они старались прорваться за оцепление, но тщетно: их отгоняли прикладами, а «дезертиров» запихивали в вагон; я видел такое несколько раз.

II. А однажды сам попал в облаву на базаре, куда мне зачем-то потребовалось сбегать буквально на минутку (жил я тогда ещё по Омской улице у дядюшки Димитрия, это рядом с рынком), и я не взял с собою школьного удостоверения, — «Облава!» — вдруг раздался чей-то вопль, за коим последовали пронзительные свисты. Народ, как всегда в этих случаях, заметался: патрули с винтовками уже встали в каждом из пяти входов в ограде, окружающей рынок; другие патрульные стали оттеснять людей от сказанной ограды, щёлкая затворами и действуя прикладами, ибо уже были случаи, когда застигнутые врасплох люди, оказавшиеся тут без бумаг, перемахивали через невысокий забор и были таковы. Несколько военных с красными повязками уже прочёсывали внутренность базара, дабы активизировать выход с него искомых «добровольцев»; ни продающей, ни покупающей сторонам, разумеется, было теперь ни до какой торговли, и разношёрстная базарная толпа в панике струилась, галдела, завивалась в этакие людские водовороты; немедля смолкли обычные для рынков тех времён гармони. Я запаниковал: вон он дом, совсем рядом, и там лежит та проклятая бумажка, служащая пропуском; что делать?! Наконец, патруль оттеснив нашего брата бездокументников к южным воротам рынка, куда уже были пригнаны группы, выведенные из остальных входов, коих входов в базарной ограде было пять. Всего нас набралось десятка два — от пацанов моложе меня, 15-летнего, до хромых стариков в драной одёже. И тех и других старший патрульный, поносно матерясь на них и на своих подчиненных, отогнал, а остальных, коих было, вместе со мною, с дюжину, повели в тот треклятый военкомат: солдаты с винтовками наперевес шли по бокам улицы, спереди и сзади, а мы, как небольшое, но плотное стало баранов, брели, понурив головы, посреди дороги. «Вот они, голубчики, дезертиры проклятые, — слышалось то справа, то слева, — паразиты, ещё и спекулировать да воровать на базарах повадились!» «Правильно, что мать их растак расперечетырежды этак, ловите, ребята, нечего с ними разбираться, ведите их прямо на станцию, в вагон, да и на передовую, в штрафбат, а ещё лучше — пришлепнуть их, гадов, вот тут же!» Дико голосит пожилая женщина, потрясая только что мол полученной похоронкой на сына, и пытается прорваться к нам выместить на ком-либо из нас своё неутешное горе. Плохо дело, думаю, влип; что предпринять? Бежать — всё равно догонят, вон какие они здоровые, и публика поможет им, схватит, да тут же и печёнки отобьёт, как это в подобных случаях уже повелось.

III. Пригнанные в большое мрачное бревенчатое здание военкомата (оно цело и сейчас), мы были заперты в одной из комнат до прихода начальства. Поскольку я был сильно перепуган тем, что, попав в дезертиры, буду завтра же отправлен на фронт в штрафбат, то «сокамерников» своих я не запомнил — разве что седого подслеповатого дядьку с драной сумкой, который, истово крестясь, рыдательным голосом бормотал некие спасительные молитвы. Ну а вызволила меня из этого заведения мать, которой сказала о моей поимке — на базарной облаве — соседка, увидевшая меня в группе «дезертиров», изловленных на базаре в то злополучное утро. Доказывать военкоматскому начальству мою непричастность к дезертирству ей пришлось целый день, дважды бегая домой за подтверждающими документами. С тех пор я, разумеется, не расставался с этим паршивым удостоверением, будь оно четырежды неладно, а затем и с паспортом, каковой получил через год.