Григорий Карев - Твой сын, Одесса

• Название: Твой сын, Одесса
• Автор: Григорий Карев
• Издательство: Маяк
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1990
• ISBN: 5-7760-0162-5

В основе героической повести события, происходившие в Одессе в годы Великой Отечественной войны. Книга рассказывает об обороне города, борьбе одесского подполья. Она написана на документальной основе.

В центре произведения — герои-партизаны, комсомолец Яша Гордиенко, разведчик и связной, чекист В. А. Молодцов-Бадаев, руководитель отряда одесских партизан, и многие другие — люди мужественные, несгибаемой воли, до последней капли крови преданные советской Родине.

---

Марцишек хотела возразить ей, но подумала: надо торопиться, пока блондинка не вернулась в комнату.

— А я пришла к тебе жить, Ляля. Насовсем жить.

— Ко мне?! Ты с ума сошла! В коммунальной квартире? Да нас с тобой завтра заберут.

— У меня нет другого выхода, Лялечка. Заберут, так завтра, а не сегодня.

— Не губи, Галочка! — взмолилась Ляля. — Бери, надевай, что хочешь: шубку, ботики теплые, все, все отдам. Пропади оно пропадом! Тебе тепло будет!.. Ну где-нибудь переночуешь… в разрушенном доме… Только уходи!

— Я больна, Ляля. Мне нельзя в разрушенном доме. Если не у тебя, то есть только один выход: на Короленко, 15 живет Мария Николаевна Стрежень. Она обещала подыскать мне квартиру, временную. Но туда я пойти не могу, ты знаешь почему. Так вот: пока мы с твоей блондинкой будем чай пить, ты сходишь к ней и передашь, что я жду ее в шесть вечера на углу Садовой и Петра Великого. Да не вздумай, пожалуйста, выкинуть какой-нибудь фортель — я предупредила товарищей, что иду к тебе, если со мной что случится, они тебя найдут. Вот и все. Сходишь?

Ляля не успела ответить: открылась дверь и вошла блондинка с кипящим чайником в руках.

Ляля подала посуду, вынула из тумбочки несколько кусочков сахара, крохотный кубик маргарина и булку белого хлеба. Настоящего ситника, с розовой крохкой корочкой, какого Марцишек не видела с первого дня войны.

— Ах, ах! — вдруг спохватилась Ляля. — Уже четыре, в половине пятого аптека закрывается, а у меня не получено заказанное лекарство!

— Я схожу, Ляля Карповна, — поднялась из-за стола блондинка.

— Нет, нет! Что ты, Линдочка! Тебе не дадут. Я сама, быстренько. А ты уж поухаживай тут за гостьей.

Галина Марцишек налила себе чаю, отрезала большой ломоть хлеба и, преодолевая желание сразу впиться в него зубами, начала намазывать маргарин. Девушка сидела не шелохнувшись, не спуская с Галины больших синих глаз.

— Тебя зовут Линдой? — спросила Галина, чтобы как-то начать разговор, нарушить гнетущее молчание.

— Меня? — будто очнувшись от оцепенения, ответила девушка. — Нет, это для них я — Линда…

— Для кого для них? — стараясь сохранить спокойствие и сдержать предательскую дрожь в руках, спросила Галина.

— Для них, для всех!.. У меня есть мое имя — Лена… Лена Бомм… у меня брат в катакомбах… Я слышала ваш разговор. Я не хотела подслушивать. Но чайник еще не кипел, и я вернулась было в комнату. А потом… потом боялась отойти от двери, чтобы кто-нибудь посторонний не подслушал…

26. Побег

— Мягче, мягче! — настаивал Ионеску. — Снимите с него кандалы. Дайте ему поверить, что он и в самом деле останется жив. Пусть передают ему все, что хотят: продукты, одежду, даже книги, конечно, не политические. Пусть пишут ему записки, только копии этих записок должны поступать к вам, майор Курерару… И надо подорвать к нему доверие остальных арестованных.

Распоряжения Ионеску и Курерару сбивали с толку охрану тюрьмы и надзирателей. Жандармы начали смотреть на Яшу с опаской — молодой, видать, да ранний. Даже Нинину авоську проверяли все реже и менее тщательно: не дай бог, пожалуется девчонка начальнику следственного отдела, ни зубов, ни ребер не досчитаешься!

И шли двумя потоками письма Яши из тюрьмы.

Открыто:

«Спасибо за передачу. Как здоровье бати? Не унывайте, у нас все хорошо. Привет тете Домне, Лене. Принесите молока, хлеба, черные брюки…»

Через потайную щель в ручке авоськи, в загибе камышовой корзинки или под двойным дном сумки:

«Как дела на фронте? Правда ли, что наши отбили Харьков? В бутылке с ряженкой можно спрятать пилочку для резки металла. Нина, разбери пол в мастерской под моим станком, там пистолет и патроны. Пистолет зашейте в дно сумки и передайте мне. Патроны — в ряженку. Самогон закрасьте молоком, для них годится. Это ничего, что будет запах, все равно пить его будут надзиратели и охранники. Они знают…»

— Ты бы хоть писульку мою когда-нибудь передал для Юльки, — попросил однажды Яшу Алексей.

— Нужна она тебе сейчас, Юлька-то, вертихвостка! — ответил за Яшу Чиков.

— Нужна — не нужна, а хоть одну из своих девчонок повидать сейчас, все легче… — вытер рукавом Алексей кровь на разбитых во время допроса губах. — Ты же, Саня, знаешь: в мирное время куролесил я — дай бог всякому, девчонки за мной аж пищали. Любой моргну — моя будет. А потом, в подполье, я во как зажал себя, кроме как о деле, думать ни о чем не хотел. Встретила как-то Юлька на Новом базаре, в толчее, при всем честном народе влепила мне поцелуй в самые губы. «Лешенька, — шепчет, — приходи, ждать буду». У меня — аж искры из глаз, а сдержался, не пошел… А сейчас… — Алексей так горько вздохнул, что ребята переглянулись. — Всего недотанцованного, недоцелованного жалко…

— Что же ты свою Юлечку в подполье не привлек? — не отвязывался Чиков.

— Юльку? Юльку к груди привлечь можно, Юльку в жены взять можно, а в подполье… На меня, Санечка, так в подполье я не взял бы и многих из тех, кого уже взяли.

— Вот выпутаемся, налюбишься еще со своей Юлькой. А сейчас — нельзя, — решительно отрезал Яша. — О записках только Нина да мать, да еще, кому надо, знать должны.

— Думаешь, выпутаемся?

— Надо выпутаться.

— А выпутаемся, так я… Ох, похрустят фашистские косточки! Мы им покажем желто-зеленую жизнь!

— А Юлька?

— Что Юлька? Юлька — девчонка что надо! Тебе это еще не понять. Без таких, как Юлька, жить скучно…

…Шли передачи Яше в тюрьму.

Бутылки с ряженкой (на дне патроны), бутылки с самогоном; в потайных щелях — листовки, расклеенные партизанами в городе, записанные городские слухи о сводках Совинформбюро, о настроениях населения, о том, что в Николаеве будто бы вспыхнуло восстание рабочих, перешедшее в уличные бои… В Усатове был большой бой партизан с карателями…

Живы катакомбисты! Сознание того, что не все арестованы, что в катакомбах сохранился отряд, придавало сил, будоражило мечту о побеге. Заряженный пятью патронами пистолет уже лежал в кармане Яшиного бушлата. Планы побега обсуждали шепотом, после полуночи, когда надзиратели выключали свет в камере. Планов было много. Их принимали — и тут же отвергали. О них спорили до головной боли… После долгих споров решили попроситься у тюремного начальства на работу, пилить дрова для бани. Обычно для этой работы назначали троих: двое пилили, один придерживал бревно. Старшему тюремщику — толстому, обрюзгшему румыну, дали бутылку самогону, переданного Ниной. Вторую бутылку распили жандармы — коридорные.

Решили в первый раз ограничиться разведкой: посмотреть двор, прикинуть, где, когда и как лучше будет разделаться с конвоирами, перебраться через забор. Пошли Яша, Шурик Хорошенко и Саша Чиков.

Двор оказался захламленной и грязной дырой метров в тридцать в длину и столько же в ширину. С трех сторон поднимались высокие глухие стены каменных зданий — ни щели между ними, ни окна, рукой зацепиться — и то не за что. С четвертой стороны двор отгораживался от соседнего двора высоким дощатым забором, вдоль которого была натянута колючая проволока. На самом дворе — беспорядочные штабеля дров, кучи тонких и толстых бревен, какие-то ящики, доски, разбитые дверные рамы, сломанные барабаны из-под кабеля.

Конвоировали ребят два пожилых румына. Один сразу же куда-то ушел, второй, рябой, седоусый толстяк в короткой шинели и высокой папахе, похожий на дядьку-молдаванина, торговавшего на «Привозе» домашним вином, взобрался на поломанную телегу, стоявшую недалеко от ворот, положил на колени автомат и дремал, пригретый мартовским солнцем, как ленивый кот на припечке.

Ребята без кандалов (конвойные сняли их на время работы) будто новые силы обрели — потрудились на славу: напилили столько колод, что вернувшийся к концу работы высокий и черный, как жук, конвоир довольно прищелкнул языком и, похлопав ладонью Шурика Хорошенко по широкой спине, что-то весело сказал по-румынски своему напарнику. Может, ему, работяге, крестьянину из Молдовы или лесорубу из Добруджи, по душе пришлись сильные работящие парни. Может, ему и самому хотелось в этот весенний день скинуть к дьяволу шинель, засучить рукава да попотеть над любимым делом.

У трудового человека всегда, а ранней весной особо, к работе руки чешутся, и не вина его, а беда его была в том, что в работящих руках — автомат, а не лопата виноградаря или топор лесоруба.

Когда вернулись в тюрьму, высокий конвоир что-то сказал старшему тюремщику, показывая на заключенных. Тот кивнул ему в ответ головой, а ребятам сказал по-русски:

— Хвалит вас. В следующий раз, если захотите проветриться, снова пошлю.

Ребята всю ночь шептались, обсуждая детали побега. Добряк Хорошенко предложил:

— Может, не надо губить конвойного? Обезоружим, свяжем, кляп в рот заткнем и все? А?..