Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут

• Название: Собрание сочинений. Том 2. Отважные мореплаватели. Свет погас. История Бадалии Херодсфут
• Автор: Редьярд Киплинг
• Издательство: ТЕРРА— Книжный клуб
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-275-01589-8

Джозеф Редьярд Киплинг (1865–1936) — классик английской литературы, лауреат Нобелевской премии по литературе 1907 г., обязанный своей славой прежде всего романтике, которой овеяны его поэтические сборники.

Во второй том собрания сочинений вошли: роман «Отважные мореплаватели» (1897), одно из немногих произведений писателя, основу которого составляет американский материал: история перерождения сына американского миллионера после общения с простыми тружениками моря; во многом автобиографический роман «Свет погас» (1890), посвященный жизни талантливого военного художника; а также рассказ «История Бадалии Херодсфут». Творческую манеру писателя отличает жесткая точность прозы, лаконизм, блестящий стиль.

---

Дик подавил крепкое словцо, просившееся у него с языка. Он все еще не научился терпению с этой девушкой, для которой ее работа была выше всего.

— Ты потеряешь несравненно больше времени, если будешь стараться использовать каждый солнечный час. Переутомление действительно убийственно для работы, много хуже всякой лени. Будь же благоразумна, моя милая. Завтра я заеду за тобой рано, после завтрака.

— Но ты, конечно, пригласишь…

— И не подумаю никого приглашать. Мне нужна только ты одна, и никто другой. А, кроме того, она также ненавидит меня, как я ее. Она даже не пожелает поехать с нами. Итак, до завтра! Моли Бога, чтобы день был солнечный.

Дик ушел в восторге, и по этой причине в этот день ничего не делал. Он подавил в себе дикое желание заказать особый поезд, но купил большую накидку из серого кенгуру, отделанную блестящим черным мехом, и затем погрузился в размышления.

— Я завтра еду на весь день за город с Диком, — сказала Мэзи рыжеволосой девушке, когда та вернулась, усталая и измученная беготней по рынку.

— Он вполне заслужил это, — отозвалась та. — Я завтра прикажу хорошенько вымыть полы в нашей мастерской, пока вас не будет здесь. У нас очень грязно.

Мэзи уже в течение нескольких месяцев не знала ни отдыха, ни развлечений, у ней не было праздничных дней, и потому она предвкушала предстоящую поездку не без удовольствия, но вместе с тем и не без опасений.

«Никто не может быть милее Дика, когда он бывает благоразумен и говорит рассудительно, — думала она, — но я уверена, что он будет непозволительно глуп и станет приставать ко мне с разными глупостями, я же не могу сказать ему решительно ничего такого, что было бы ему приятно и что он желал бы услышать от меня. Если бы он только мог быть рассудителен и благоразумен, я любила бы его гораздо больше».

Глаза Дика сияли радостью, когда он на следующее утро явился к Мэзи и застал ее в сером ульстере и черной бархатной шляпе, ожидающей его уже в прихожей. «Мраморные дворцы, а не грязные деревянные стены должны были бы служить фоном для такого божества», — подумал Дик, а рыжеволосая девушка втащила ее на минуту в студию и торопливо поцеловала на прощание; брови Мэзи поднялись почти до самых волос при таком необычайном проявлении нежности, к которому она вовсе не привыкла.

— Осторожнее, пощади мою шляпу! — сказала она, спеша уйти, и бегом спустилась с лестницы к Дику, который ждал ее внизу у наемного экипажа.

— Достаточно ли тебе тепло, Мэзи? Ты уверена, что достаточно поела и не чувствуешь голода? Прикрой себе колени вот этой накидкой.

— Благодарю, мне совсем хорошо. Но куда мы едем, Дик? О, Бога ради, перестань напевать, ведь люди подумают, что мы с тобой сумасшедшие…

— Пусть себе думают, если эта работа не повредит им. Они не знают, кто мы, а я уж, во всяком случае, нисколько не интересуюсь тем, кто они. Честное слово, Мэзи, ты очаровательно мила!

Мэзи смотрела прямо перед собой и не ответила ни слова. Свежий утренний ветерок ясного морозного зимнего утра вызвал легкий румянец на ее щеках, а над их головами бледно-палевые облачка дыма таяли одно за другим на фоне бледно-голубого неба, и беззаботные воробушки, срываясь стайками с водосточных труб или телеграфных проводов, громко чирикали о приближении весны.

— За городом погода будет превосходная, — заметил Дик.

— Но куда же мы едем?

— Подожди, увидишь.

Они приехали к вокзалу, и Дик отправился за билетами.

Одну секунду у Мэзи, удобно расположившейся у камина в зале для пассажиров, мелькнула мысль, что гораздо приличнее было бы поручить носильщику или рассыльному взять билеты, чем проталкиваться самому к кассе сквозь толпу. Дик усадил ее в большом пульмановском вагоне 1-го класса потому только, что здесь было тепло; а она взглянула на эту излишнюю роскошь удивленными, серьезными, почти строгими глазами, в то время как поезд уносил их за город.

— Я желала бы знать, куда мы едем? — повторила она уже чуть ли не в двадцатый раз. Но вот хорошо знакомое ей название станции промелькнуло у нее перед глазами в тот момент, когда поезд стал подъезжать к ней, и Мэзи поняла наконец.

— О Дик, дрянной, негодный мальчик!

— Ага! Я так и знал, что ты будешь рада увидеть эти места! Ведь ты не была здесь с тех пор?

— Нет. Я никогда не имела желания повидать миссис Дженнет, а, кроме нее, тут ничего не было.

— Не совсем так. Взгляни сюда, в эту сторону: видишь, вот там ветряная мельница на картофельном поле; здесь еще не настроили вилл на каждом шагу. Помнишь ты, как я запер тебя в этой мельнице?

— Да, и как она тебя била тогда за это! Я ей так и не сказала, что это сделал ты.

— Но она догадалась. Я сунул палку под дверь и сказал тебе, что хороню заживо Амомму, и ты поверила мне. Ты была доверчива в то время.

И оба они рассмеялись и высунулись в окно, чтобы видеть знакомые места, вызывавшие в них множество воспоминаний. Дик уставился своим жадным горячим взглядом на щеку Мэзи, находившуюся теперь так близко от его щеки, и внимательно следил, как кровь приливала к ней под тонкой прозрачной кожей. И мысленно он поздравлял себя с удачной мыслью и рассчитывал, что этот вечер вознаградит его за многое.

Когда поезд остановился, то они вышли из вагона и совершенно новыми глазами взглянули на старый и хорошо знакомый им городишко. Прежде всего, они посмотрели издали на дом миссис Дженнет.

— Предположим, что она бы вышла сейчас и увидела нас, — сказал Дик. — Что бы ты сделала? — спросил он с напускным ужасом.

— Я сделала бы ей гримасу.

— Ну-ка, покажи какую, — подхватил Дик, невольно впадая в прежний ребячий тон.

И Мэзи скорчила страшную рожу по адресу жалкой маленькой виллы, а Дик громко и весело рассмеялся.

— Это непристойно! — сказала Мэзи, передразнивая миссис Дженнет. — Мэзи, вы сейчас же отправитесь домой и выучите мне наизусть тропари, молитвы, Евангелие, и послание на три последующих воскресенья! Дик всегда учит вас всяким глупостям и шалостям… Если ты не джентльмен, Дик, то ты мог, по крайней мере… — и на этом фраза вдруг оборвалась. Мэзи вспомнила, когда и при каких обстоятельствах эти слова были произнесены в последний раз, и замолчала.

— …Постараться вести себя как джентльмен, — проворно договорил за нее Дик. — Совершенно верно! Ну а теперь мы позавтракаем хорошенько и отправимся к форту Килинг, если только ты не предпочтешь поехать туда в экипаже.

— Нет, мы должны пройти пешком из уважения к этому месту. Как мало все здесь изменилось!

И они направились к морю по знакомым, совсем не изменившимся улицам, невольно поддаваясь настроению далекого прошлого. Вот они проходят мимо кондитерской, которую они некогда удостаивали большим вниманием, в ту пору когда их соединенные фонды достигали крупной суммы — один шиллинг в неделю.

— Дик, есть у тебя несколько пенни? — спросила Мэзи скорее про себя.

— Только три; и если ты воображаешь, что отдам тебе из них два для покупки пеперментов, то ты весьма ошибаешься. Кроме того, ты знаешь, что она говорит, что есть пеперменты для барышни неприлично!

И оба они весело рассмеялись, и снова краска прилила к щекам Мэзи, и кровь заклокотала в жилах счастливого Дика и прилила ему к сердцу. Сытно позавтракав, они пошли на берег, к форту Килинг, через большой пустырь, на котором свободно разгуливал ветер и который никто не счел нужным использовать для постройки. Свежий зимний ветер дул с моря и со свистом проносился мимо них.

— Мэзи, — сказал Дик, — кончик твоего носа становится цвета чистой берлинской лазури! Держу пари на что угодно, что я тебя обгоню на каком угодно расстоянии!

Она осторожно оглянулась и, смеясь, пустилась бежать так быстро, как только ей это позволял ее длинный серый ульстер, и бежала, пока не запыхалась.

— А ведь мы, бывало, бежали целые мили, — проговорила она, с трудом переводя дыхание. — Как это глупо, что теперь мы уже не можем так бегать!

— Старость, дорогая моя. Вот что значит ожиреть и облениться в городе. Когда я, бывало, хотел дернуть тебя за волосы, ты бежала целых три мили, визжа во весь голос. Это я хорошо помню, потому что твои крики должны были привлечь внимание миссис Дженнет, которая появлялась вооруженная палкой и…

— Полно, Дик, я никогда умышленно не подводила тебя под наказание и ни разу в жизни не накликала на тебя побоев.

— Нет, никогда. Но, Боже мой, взгляни, какое море!

— О да, оно совершенно такое же, как всегда, — сказала Мэзи.

* * *

От мистера Битона Торпенгоу узнал, что Дик, побрившись и принарядившись, ушел в половине двенадцатого из дома с дорожным пледом на руке. В полдень зашел Нильгаи поболтать и поиграть в шахматы.

— Дело обстоит даже хуже, чем я воображал, — сказал Торпенгоу.