Александр Розен - Полк продолжает путь

• Название: Полк продолжает путь
• Автор: Александр Розен
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1961

Александр Розен — автор многих повестей и рассказов о Советской Армии. Некоторые из них, написанные во время Великой Отечественной войны и в послевоенные годы, собраны в настоящей книге. В рассказах А. Розена раскрывается душевная красота советских воинов («Военный врач», «Легенда о пулковском тополе»), их глубокая вера в победу и несокрушимую мощь советского оружия. С большим мастерством автор отобразил совершенствование военного искусства советских офицеров («Фигурная роща»), передал динамику наступательного боя, показал громадную силу боевых традиций советских воинов («Полк продолжает путь»). В рассказах А. Розена подкупает умение автора с тонкой наблюдательностью подметить в обычном и повседневном — большое и значительное, раскрыть характерные, неповторимые черты жизненных явлений.

---

Мне не повезло. Погода была отвратительная. Никаких просветов в небе. Вокруг все мутно от мелкого частого дождя. В рейсовом автобусе Ленинград — аэропорт пассажиры, поеживаясь, острили по поводу беспощадного ленинградского климата.

Наконец мы выехали на хорошо знакомое мне шоссе. По этому шоссе осенью сорок первого шли наши танки к линии фронта, в Пулково… Автобус взял вправо, к аэропорту, а мне надо было прямо. Я выскочил, и попутная машина подобрала меня.

На развилке дорог я сошел. Отсюда начинался забор питомника. Ворота были открыты, я прочел надпись: «Питомник управления садов и парков города Ленинграда». Здесь когда-то проходил передний край Ленинградского фронта… Вокруг меня сейчас был лес. Мощные дубы перемешались с новыми посадками, длинно тянулся старый густой боярышник.

Человек, шатающийся здесь без дела, да еще по такой мокроте, быстро привлекает внимание. Ко мне подошел молодой человек в ватнике и черной кепке и спросил, что мне здесь надо. Я объяснил, как мог.

— Ну, прежде всего вам надо посушиться, пойдемте в Управление.

Я не возражал. Молодой человек оказался агрономом, и к тому же весьма толковым. Он подробно мне рассказал о новых посадках. В этом году они особенно велики: свыше миллиона сеянцев, черенков и семян!

Мы дошли до Пулковского ручья.

— Митя! — крикнул агроном через ручей. — Отправили уже машину к Агееву?

Я остановился. Фамилия эта показалась мне очень знакомой. Агеев… Ведь я что-то знал о нем. В памяти возникла уютная квартирка Шестаковых…

— Какой Агеев? — спросил я. — Сержант Агеев?

— Почему сержант? — удивился агроном. — Юрий Александрович Агеев — бывший наш работник, а теперь директор городского парка.

Юрий Агеев… Это, конечно, могло быть случайное совпадение. Молодой агроном очень удивился и даже сдвинул кепку на затылок, когда я вдруг повернул и пообещал заехать на днях. Вскоре я уже был в городе, а еще через полчаса вошел в парк.

— Агеев? — переспросила меня девушка в книжном киоске. — Он на территории, только что проходил. Не знаете его? Ну, как увидите самого высокого и самого худущего, это и будет наш директор.

По этому признаку я и нашел Агеева недалеко от лодочной станции. Длинный брезентовый плащ был ему короток, красные руки торчали из обшлагов.

Неудобно мне было прямо начинать с интересующего меня вопроса, но другого выхода не было. Да, Юрий Александрович Агеев действительно служил на Ленинградском фронте, под Пулковом. Да, в звании сержанта…

— Подождите меня минуту — и я в вашем распоряжении.

Я сказал Агееву, что́ меня к нему привело. Едва я назвал фамилию Новинского учителя, как Агеев перебил меня:

— Шестаков? Помню его, конечно. Чистенький такой, кругленький, покушать «не любил»… Значит, жив? Это хорошо, просто прекрасно! Мы ведь целый год вместе служили. Подумать только — Шестаков!.. Это от него пошло: тополиные черенки…

Часом позднее я уже знал все. Мы пошли с Агеевым в его маленький холодный кабинетик, и там он повторил мне рассказ Шестакова и прибавил, что как раз в то время, когда Шестаков был ранен, пришло новое пополнение. Среди них был один красноармеец, замечательно проявивший себя потом: Томилин Алексей.

— Так вот, — продолжал Агеев, — Алеша видел, как Шестакова укладывали на носилки, и слышал, как тот попросил обломить черенок. Он это запомнил… А в январе сорок четвертого, перед наступлением, Алеша срезал черенок с нашего тополя: приду, говорит, с войны, взгляну на сухую ветку и сразу Пулково вспомню. По его примеру и другие бойцы нарезали себе черенки. И я сам… Меня и комроты спрашивал: ну как, тополиное отделение… не подведете?

— Но ведь Алексей Томилин погиб?!.

— Погиб. В деревне Виттолово. Знаете, наверное, с километр вправо от Пулкова… А мне довелось на его родине воевать. Нашу часть вскоре на Украину перебросили. Воевали на Буге. Деревня Борки. Ужасно, что там гитлеровцы понаделали. Все разрушено было. Вроде нашего Пулкова. Какой-то мальчонка показал мне место, где раньше томилинский домик стоял: одно пожарище. Вот я и решил… Надежда, конечно, слабенькая была, что привьется мой черенок: все же почти месяц прошел, как я его срезал… В наших условиях, в питомнике, мы в январе черенки режем, а в марте сажаем, но ведь храним не как-нибудь… Так, говорите, вырос тополь? Неужели все-таки вырос?

— Укоренился…

Агеев меня провожал. Мы шли по главной аллее парка. Дождь перестал, но воздух был сырой, и все было как будто покрыто влажной сеткой. Только высокие гладиолусы, белые, розовые, голубые, словно высеченные из мрамора, верными рядами стояли по бокам. Да где-то пенились яркие астры.

Я заметил, что к некоторым деревьям прибиты железные листы, и спросил, что это значит.

— А это пулковские питомцы, — объяснил мне Агеев. — Многие из них в войну пострадали. Встречали вы такие — без листьев, голые сучья торчат? Ну вот… мы эти сучья срезали, лечили дерево, и цвет возвращался. А стволы, побитые осколками, самое то есть дупло, промывали особым раствором. И посейчас эти старые раны бережем, закрываем железом. Вот этот пулковский тополь тоже бывший раненый…

Я смотрел на дерево, выдержавшее военное ненастье.

Агеев угадал мое желание. Он нагнул ветку, обломил черенок и дал его мне…

Ну вот, собственно, и все, что я хотел рассказать. Час назад я простился с Ленинградом. Я снова в пути. В моем купе на столике стоит стакан с водой. В нем черенок пулковского тополя. Я пишу, время от времени отрываюсь от бумаги и гляжу на стройную веточку…

СЛУЖБА ВРЕМЕНИ

Когда Сереже Аксенову исполнилось двенадцать лет, он сделал важное открытие: городок, в котором Сережа родился и вырос, расположен на знаменитом Пулковском меридиане. Вернее сказать, Пулковский меридиан проходит через Чистов, как раз через Дом пионеров, где Сережа всю зиму занимался в кружке юных математиков.

Впрочем, математика сама по себе никогда Сережу не увлекала. По призванию он был астроном и небесными наблюдениями начал заниматься еще в прошлом году. Тогда же им был сооружен телескоп. Конструкция его за это время менялась не раз, но основные элементы оставались неизменными: стекло из очков Екатерины Прокофьевны, Сережиной мамы, лупа, подаренная Вовкой Меньшовым, другом и однокашником, и труба из плотного картона. Этот телескоп давал увеличение значительно меньшее, чем школьный, но зато был своим собственным астрономическим инструментом. Благодаря ему Сережа чувствовал себя независимым от десятиклассников, известных насмешников и эгоистов.

Было немного обидно, что открытие сделано в каникулы. Преподаватели разъехались — кто на курорт, кто на сессию заочников, а десятиклассники готовились к экзаменам в вузы и держались особенно замкнуто. Сверстники Сережи с восторгом приняли его сообщение, но этого для славы было совершенно недостаточно: чтобы оценить открытие, надо понимать, какие трудные пути ведут к нему.

Определить меридиан, на котором ты находишься, или, как говорят астрономы, свою долготу, не так-то просто. Надо знать местное время и сравнить его с московским. Солнечные часы, по которым Сережа установил местное время, были вторым астрономическим инструментом его обсерватории, разместившейся в садике среди розовых кустов, резеды и анютиных глазок, заботливо высаженных Екатериной Прокофьевной.

Отец Сережи погиб в первые дни войны, и Екатерине Прокофьевне пришлось самой воспитывать детей. Старшему уже было двадцать четыре года, он работал на крупной стройке в Сибири, дочь училась в Москве, в Тимирязевской академии, и только Сережа был еще малыш, требовавший постоянного присмотра и материнского глаза.

К астрономическим увлечениям сына Екатерина Прокофьевна относилась не очень одобрительно. Такая самодеятельность хороша летом, а Сережа ведь и зимой торчит возле своей трубы. Шубейка-то у мальчика не ахти какая!..

Со своим Пулковским меридианом Сережа перебаламутил весь дом. Он упрекал мать в равнодушии, горько сетовал на отсутствие настоящей поддержки.

— Понимаешь мама, Пулково — астрономическая столица мира, а наш Чистов на одном с нею меридиане! В Пулкове работают замечательные ученые. Например, профессор Русанов… Он написал книгу «Увлекательное путешествие». Не читала, нет? — Сережа кинулся к своей полочке. — Вот, смотри: «Профессор Русанов, работает в Пулковской обсерватории…»

— Так ведь то в обсерватории, а не у нас в саду, — резонно замечала Екатерина Прокофьевна.

Сережа бормотал что-то о судьбах Галилея и Джордано Бруно и убегал в свою обсерваторию. Ложась спать, он мысленно представлял себе далекое Пулково. Маленький Чистов и астрономическая столица мира были теперь надежно связаны.

Приятель Сережи Вовка Меньшов не разбирался в астрономических тонкостях. В классе он считался видным специалистом по вопросам военной стратегии и тактики и в ответ на сообщение Сережи сказал коротко: