Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

• Название: Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
• Автор: Вера Бокова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03367-2

На основе дотошного изучения и обобщения обширных архивных документов, воспоминаний и дневников московских старожилов, трудов историков, записок и сочинений писателей, журналистов и путешественников, как отечественных, так и зарубежных, автору удалось воссоздать многомерную и захватывающую панораму Москвы, сложившуюся после великого пожара 1812 года. Вторая столица предстает как город святой и древний, красивый и уродливый, но постоянно обновляющийся, город «нелепия и великолепия», с такой же, как он сам, контрастной и причудливой повседневной жизнью московских обитателей и обывателей всех сословий — дворян, купечества, мешан, мастеровых и фабричных, студентов и священников, нищих, юродивых и святых. Из книги также можно узнать о городском хозяйстве и властях — от будочника до генерал-губернатора, о семейных торжествах царствующего дома, религиозных традициях, праздниках и увеселительных садах, театральных и ярмарочных действиях, студенческих пирушках и волнениях, спорте.

---

Все увеселительные заведения в период Великого поста закрывались; театры не работали. Начиная со второй недели дозволены были камерные концерты и — выступления иностранных гастролеров. На них, как на иноверцев, русские традиции не распространялись, поэтому в Великий пост Москву наводняли разного рода большие и малые знаменитости — певцы, трагики, гипнотизеры, чревовещатели и иллюзионисты, отбиравшие хлеб у отечественных актеров. Частичное разрешение спектаклей в театрах (за исключением первой, четвертой и Страстной недель поста) произошло уже в двадцатом веке, после ухода К. П. Победоносцева с поста обер-прокурора Святейшего синода.

При всех произносимых в храмах проповедях о духовном значении поста Москва в великопостные дни была озабочена не только говением, но и… едой. Набожный москвич считал, что более всего важно в пост, чтобы не было на столе скоромного, в постном же себя не ограничивал. Поэтому хотя особо благочестивые горожане питались весь пост без масла, а часто и без горячего, на стол все же ставили обеды в 15 блюд.

Кухарки и хозяйки изощрялись в приготовлении постных кушаний, с ними соревновались бесчисленные трактиры, и Москва ела, ела и ела без конца — квашеную капусту и кислые щи с грибами, гороховую, картофельную и грибную похлебки, грибную ботвинью, соленые грузди и рыжики, картофельные котлеты с черносливом и грибную икру, и тертый горох, и клюквенный кисель, моченые яблоки и пшено с медом, и грибы белые, и грибы серые, и винегрет, и чай с кислым клюквенным морсом или миндальным молоком, с баранками, и с сайками, и с мармеладом, и с мятными пряниками, и с «постным» (фруктовым) сахаром (считалось, что обычный сахар очищается через фильтр из толченых костей, а значит, скоромится), ну и, разумеется, поглощали редьку во всех видах — «редьку териху, редьку ломтиху, редьку с маслом, редьку с квасом и редьку так», как шутили в Москве.

Обильная постная еда вызывала потом ностальгические воспоминания: «Самый тяжелый пост — в среду и пятницу на Страстной неделе. Он действительно тяжел: кислая капуста, похлебка из крупы, вареный картофель — все без масла, взвар из сушеных фруктов. Все остальные дни легче — с маслом, конечно, постным — подсолнечным. Какие вкусные пироги с гречневой кашей и луком, с рисом, сушеными грибами и луком, с морковью! Картофельные котлеты с грибным соусом или мелким зеленым горошком, солянка на сковороде из кислой капусты с грибами, кисели на третье — горячие, сладкие, ягодные, или холодный гороховый кисель с подсолнечным маслом, который подается до супа. Кислая капуста, рубленая или кочанная; пышные пирожки с вареньем. Щи или борщ грибные, грибной бульон с ушками, а ушки — мелкие поджаренные и подсушенные пирожки (похожие на вареники) с начинкой из рубленых грибов с луком — кладутся в тарелку с супом и там наполовину размокают. По праздникам в пост — стол роскошный: прозрачная, янтарного цвета, душистая уха, к ней — пирожки, или жирная солянка из красной рыбы с огурцами, маслинами, лимоном, кулебяка с рыбой, вязигой, рисом. Рыба жареная или разварная. Постные кремы, муссы или сладкие открытые пироги — теплые, рыхлые, с разным вареньем и покрытые решеточкой из теста»[338].

Первым из праздников в пост было Благовещение (25 марта по старому стилю), когда полагалось печь и есть «жаворонков» — особые булочки-витушки с изюмными глазками (ими были в этот день завалены все булочные), а также обязательно отпускать на волю птичку. С последней целью москвичи устремлялись на Лубянскую площадь или на Трубу на птичий торг, приобретали там синичку или голубя в клетке и там же, на базаре, торжественно их из клетки вытряхивали.

Заморенные заточением птички, как уверяли, отлетали недалеко — до деревьев ближайшего бульвара, где их ловили мальчишки и снова засовывали в клетки, чтобы вновь продать.

В среду на четвертой неделе поста полагалось обязательно сказать кому-нибудь: «Вы слышали, какой треск сегодня был?» — «Нет, а что такое?» — спрашивали в ответ. «Так ведь пост ломается!» И действительно, половина поста оказывалась позади. Вскоре наступала и его последняя, Страстная неделя. Ей предшествовал второй великопостный праздник — Вербное воскресенье (Верба), ознаменованное в Москве обязательным гуляньем и предпасхальным базаром на Красной площади.

На Страстной с понедельника по среду в домах производилась основательнейшая генеральная уборка: мыли окна, двери, стены, выколачивали от пыли мебель, драпировки и ковры, обметали потолки, натирали полы, отмывали до блеска посуду и т. д. Киоты с иконами бережно приводили в порядок все образа обтирали, а оклады ярко начищали; лампады мыли и заправляли свежим маслом. К вечеру среды в доме устанавливалось предпраздничное настроение: пахло свежестью, воском, лампадным маслом, мастикой для пола и цветами — на подоконники составляли горшочки с нежно благоухающими гиацинтами или розами, к которым в последующие два дня добавлялись букеты махровой сирени, тюльпанов и ландышей, и даже в домах попроще старались вырастить к Пасхе хоть молодую травку в цветочном горшке. В эти же дни главы московских семейств старались рассчитаться с мелкими долгами, сведя расчеты с лавочниками, пирожниками, сапожниками, портными, приказчиками и т. д.

Уже в четверг обычная для поста благоговейная тишина нарушалась шумом и оживлением — начинались основные предпраздничные закупки. На улицах возобновлялась суета. Тверскую и Кузнецкий мост, не говоря уже об Охотном ряде, Гостином Дворе и Рядах, заполняла предпраздничная толпа. В лавках Охотного ряда выставлялись куличи, пасхи, красные яйца, туда стекались хозяйки, повара, дворецкие и кухарки. Нужно было пережить Великий пост, чтобы так от души радоваться предстоящему пасхальному изобилию. «Нигде этот праздник праздников столь не заметен, как в благочестивой Москве, — вспоминал современник. — Недаром же не только мы, русские, но и некоторые иностранцы издалека стекаются сюда к этому дню, чтобы только встретить его и насладиться духовно… По мере приближения к празднику уличная жизнь становится шумливее и разнообразнее, усваивая какой-то особый, приличествующий этому дню характер: магазины широко распахивают свои двери, не успевая принимать и выпускать посетителей; в окнах булочных и кондитерских появляются пасхальные атрибуты; Охотный ряд кишит разною живностью, предназначенною для объемистых утроб изнуривших свою плоть москвичей… Все это движется, волнуется, шумит…»[339]

В четверг полагалось красить пасхальные яйца. Их покупали — смотря по количеству домочадцев — сотню или сразу несколько сотен (по 1 руб. 30 коп. и 1 руб. 50 коп. за сотню) и окрашивали сандалом, луковой шелухой или разноцветными линючими лоскутками в красный или мраморный цвет. К крашеным яйцам должна была быть подана особая, так называемая четверговая соль. Готовили ее так обычную соль заворачивали в тряпочку и бросали в печку, в самый жар. Через некоторое время вынимали черный спекшийся сгусток, толкли в ступке и просеивали. Остатки четверговой соли хранили весь год: она считалась важным оберегом и лечебным средством.

Еще одним непревзойденным оберегом считалась четверговая свеча. После службы в Страстной четверг нужно было донести до дома из церкви горящую свечу. Считалось, что тот, кому это удастся (то есть свеча не потухнет по дороге), счастливо и благополучно проживет потом весь год. Но даже если свечу все-таки задувало ветром, ее можно было вновь зажечь у кого-нибудь из родных или знакомых. Совсем без огонька явиться домой не полагалось, ведь от четверговой свечи зажигались все домашние лампадки перед иконами. Оставшийся огарок также тщательно берегли и зажигали потом, если кто-нибудь из домашних заболевал или случалось еще что-то экстраординарное: родины, например, или пожар — в Москве, впрочем, как и везде в России, были уверены, что четверговая свеча способна спасти и дом от огня, и всех домашних от напастей.

В пятницу готовили пасхи: протирали через решето творог, мешали его с сахаром, яйцами, сметаной или сливками, толченым миндалем, коринкой (мелким изюмом без косточек, черного цвета), ванилью, сиропом и т. п., помещали в четырехгранную разъемную форму с вырезанными углубленными буквами «ХВ» и разными растительными узорами. Получались высокие, в виде четырехгранных пирамид, пасхи: творожные, шоколадные, малиновые, с цукатами, с изюмом. Делали и соленые пасхи — на любителя.

Управиться с пасхами полагалось до полудня. В 2 часа дня шли в церковь на вынос плащаницы. После службы ставили куличи — из лучшей муки, с большим количеством яиц и сахара. У каждой хозяйки был собственный, их фамильный рецепт. Куличи долго вымешивали, иногда до 4–6 часов, привлекая к этой трудоемкой работе по очереди все домашнее народонаселение. Тесто получалось плотное, тяжелое, ярко-желтое от обилия шафрана, подходило долго, трудно, капризно, и все в доме ходили на цыпочках: от малейшего шума или тряски тесто могло опасть, и тогда прощай, праздничное лакомство! За ночь хозяйка несколько раз поднималась и ходила в кухню смотреть, все ли в порядке. Рано утром в субботу — еще затемно — куличи пекли и тогда же, в корке из ржаного теста, запекали в русской печи свиные окорока. Волнений при этом была масса: пропечется ли кулич, не останется ли сырой ветчина… Готовые куличи осторожно раскладывали на пуховые перинки: до полного их остывания оставался риск, что опадут, и снова все осторожно ступали по дому и говорили вполголоса.