Вера Бокова - Повседневная жизнь Москвы в XIX веке

• Название: Повседневная жизнь Москвы в XIX веке
• Автор: Вера Бокова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03367-2

На основе дотошного изучения и обобщения обширных архивных документов, воспоминаний и дневников московских старожилов, трудов историков, записок и сочинений писателей, журналистов и путешественников, как отечественных, так и зарубежных, автору удалось воссоздать многомерную и захватывающую панораму Москвы, сложившуюся после великого пожара 1812 года. Вторая столица предстает как город святой и древний, красивый и уродливый, но постоянно обновляющийся, город «нелепия и великолепия», с такой же, как он сам, контрастной и причудливой повседневной жизнью московских обитателей и обывателей всех сословий — дворян, купечества, мешан, мастеровых и фабричных, студентов и священников, нищих, юродивых и святых. Из книги также можно узнать о городском хозяйстве и властях — от будочника до генерал-губернатора, о семейных торжествах царствующего дома, религиозных традициях, праздниках и увеселительных садах, театральных и ярмарочных действиях, студенческих пирушках и волнениях, спорте.

---

Очень много продавали на Толкучке краденого, причем, как рассказывали, для склада такого товара у местных лавочников были понаделаны подземные кладовые с тщательно замаскированными входами, и что там хранилось, ведали только сами владельцы. При желании найти на Толкучем рынке можно было все.

Когда в Кремле неизвестные злоумышленники украли одну из французских пушек, стоящих вдоль Арсенала, обнаружила ее полиция тоже на Толкучке, и в Москве говорили тогда, что здешние торговцы не побрезговали бы принять и Царь-пушку, вздумай ее украсть какой-нибудь прощелыга.

В 1890-х Толкучку передвинули к Яузскому мосту на Комиссариатскую набережную, и она быстро пришла в упадок.

Впрочем, без вещевых развалов Москва не осталась. Помимо собственно Толкучки подобные же торжища функционировали по воскресеньям на Сухаревском и Смоленском рынках.

Сухаревский рынок, или просто Сухаревка, наиболее известный из всех московских торговых мест девятнадцатого века, находился возле Сухаревой башни, между Сретенкой и Странноприимным домом графа Шереметева (нынешним Институтом им. Склифосовского). В будни работал как обычный, хотя и очень большой продовольственный рынок, а по воскресеньям с 5 утра до 9 вечера торговал всем на свете — и разрастался при этом неимоверно, захватывая значительный кусок Садового кольца чуть ли не до Красных ворот.

Территория вокруг Сухаревой башни занята была в основном провизией. За ней, если идти вдоль Садовой в сторону Странноприимного дома (иначе — Шереметевской больницы), начинались вещевые ряды, прежде всего «красного товара». «На каких-то высоких рогульках висят перчатки, шарфы, сапоги, кушаки, галстуки, фуфайки, „веселого цвета“ косынки и вязаные детские костюмчики, — рассказывал современник. — Далее — палатки готового платья, шелковых юбок, платьев, сшитых „на всякую моду“, тут же платки, пледы, миткаль, коленкор, ситцы и материи, иногда с таким „узорчиком“, что, как говорят, простолюдины, „бык забодает“; тут же шапки, шляпы, сарафаны, кучерские поддевки, игольный товар, мыло, одеколон, духи, помада, пуговицы, гребенки. И все это брак, дешевка, товар с изъяном»[237]. Здесь торговали как в розницу, так и небольшим оптом — партию брюк можно было купить в цену от полутора до семи рублей.

По другую сторону Садовой, параллельно «красному» ряду, тянулась толкучка — «распродажа с плеча», как ее называли в Москве. «С плеча» здесь торговали честенько в буквальном смысле. Какой-нибудь малый с опухшим лицом вполне мог прямо при вас стащить с себя жилетку или пиджак и продать за смешные деньги, объясняя, что он «только что из острога» и ему «надоть опохмелиться». В основном же на толкучке торговали старьем, иногда настолько потерявшим форму, что уже непонятно было, кому и на что это может сгодиться, но, что удивительно, — и такой товар как-то находил своего покупателя. В этой части Сухаревки особенно много шныряло разносчиков с апельсинами и яблоками, огурцами, сбитнем, «грешниками», блинами, квасом и пр.

Возле Шереметевской больницы торговали мебелью и всякими хозяйственными принадлежностями — сундуками, кадками, ведрами, топорами, новой посудой, матрасами, самоварами, а в летний сезон также рассадой и всевозможными семенами.

Еще дальше тянулись палатки с ситцем и лотки железников и серебряных и золотых дел мастеров. За ними начинались ряды старьевщиков, антикваров и букинистов, своего рода Блошиный рынок. В этой части рынка продавались вещи в приличном состоянии и купить можно было в принципе все: какую угодно книгу, лампу, чернильницу, бронзу, посуду из фарфора и фаянса, китайского болванчика, бархатный пиджак, саблю, бинокль, оловянную ложку, туалетный стол из карельской березы, старинную французскую куклу, кресло-качалку и т. д., вплоть до самоварных кранов, винтов, пустых пузырьков, свечных огарков и вытертых щеток, — другое дело, что для поиска их следовало приложить немало усилий.

О сухаревских антиквариях в Москве рассказывали массу былей и небылиц. Простаки приходили сюда в уверенности, что непременно обнаружат в куче хлама картину Рубенса или античный мрамор. «Как же! — был случай, когда вот так купили головку девушки за 6 рублей, а оказалось — Ван Дейк», — но подобная удача если и случалась, то была исключительно редкой.

Зато в достатке ходило поддельных «Рубенсов». Рассказывали, что когда богач и чудило М. А. Морозов, знаменитый впоследствии своим собранием современных, особенно русских художников, начал заниматься коллекционированием, он предпочел сперва европейских мастеров и то и дело приносил «из-под Сухаревочки» то «Рафаэля», то «Рембрандта». Никаких сомнений в подлинности у него не возникало, так как торговец обязательно показывал ему где-нибудь в углу или на обороте полотна подпись автора. Однажды Морозов решил стереть пыль с очередного шедевра — уж очень тот был грязен: слегка намочил тряпку, протер всю картину, и… ненароком стер «подпись мастера». Срочно вызванные эксперты посоветовали ему отправить собранную коллекцию на помойку: она ничего не стоила. Вот после этого, как говорили, Морозов и стал собирать только современников, часто покупая едва просохшие картины, буквально с мольберта, чтобы уж никаких сомнений в подлинности не возникало.

Гораздо реальнее всемирного шедевра на Сухаревке было приобрести картину какого-нибудь малоизвестного старого русского мастера, допетровскую церковную утварь, приличную гравюру, даже довольно редкую, интересный образец оружия или фарфора, действительно ценную книгу или рукопись, — добротные и не запредельно дорогие вещи, значение которых с годами должно было значительно возрасти. Поэтому на Сухаревке постоянно «паслись» известные московские собиратели и любители древностей: П. И. Щукин, А. П. Бахрушин, И. Е. Забелин, С. В. Перлов и др., потихоньку формируя интереснейшие и действительно ценные коллекции. Особенное раздолье коллекционерам было в первые годы после реформы 1861 года, когда на рынок хлынули потоком ценнейшие предметы из усадеб разоряющегося дворянства, но эти вещи довольно быстро кончились, и искать шедевры на Сухаревке снова стало трудно: жемчужное зерно скрывалось в куче чудовищного хлама. В первую очередь в глаза лезли бесконечные «Вечера», «Речки», «Утра», «Рощи», состряпанные безвестными живописцами и пленяющие глаз беспримерной яркостью красок («сковорода, где размазана яичница с луком и ветчиной», — острили знатоки), плохие копии Айвазовского и Клевера ценой в 15–20 рублей штука, аляповатые портреты государей и гипсовые статуэтки кошек, попугаев, Пушкиных и Наполеонов. Колоритны были и развалы букинистов, где мирно соседствовали учебники алгебры, «новейшие сонники», последний том «Графа Монте-Кристо», «История России» Иловайского, растрепанный Мольер, «Разбойник Чуркин», трактат о циррозе печени и журнал «Живописное обозрение» за неизвестный год (поскольку обложка от него была оторвана).

На Сухаревке тоже сбывали краденое, бессовестно жульничали, обвешивали, продавали подделки и фальсификаты, обсчитывали. Здесь постоянно работали целые бригады воров-карманников и мошенников, умело «впаривавшие» покупателям денежные «куклы», — словом, место это было по-московски пестрым, довольно опасным и в то же время бодрящим, доставлявшим посетителям гарантированную порцию адреналина. Ни одну купленную на Сухаревке вещь торговцы обратно не принимали.

Покупатель на Сухаревке (кроме отдела книг и антиквариата) был в основном «серый» и «черный», невзыскательный и бывалый, любивший поглазеть и потолкаться в давке, ввязаться в скоротечную ссору или потасовку, с кем-нибудь от души «полаяться»: «Эй, каналья, на ноги не наступай! Эй, городовой!» — «Я не наступаю, да и вы, господин, не извольте выражаться… И городовым не испужаешь. Кому городовой, а нам — братец родной…» «Здесь бранятся не столько по злобе, сколько по обиходу, — говорил современник, — по привычке, „за милую душу“, как говорится. Московскому простолюдину быть без ругани — что без хлеба или… без водки»[238].

Смоленский рынок, располагавшийся вокруг Смоленской площади и в части прилегающих переулков, имел схожий с Сухаревкой характер, но был скромнее и меньше и притягивал к себе почти исключительно бедноту.

«Смоленский торг не имеет характера веселого сборища. Здесь серьезно и сосредоточенно торгуют <по воскресеньям> дешевым и старым одеянием, старой обувью, мебелью, съестными припасами и материями»[239].

Неказистый вид имели здесь и покупатели, и продаваемые товары, да и сами продавцы и разного рода ремесленники, предлагавшие торговой публике свои услуги.

Здесь можно было встретить, например, «торговок, обвешанных мехами, различными лоскутками материй… На голове этих промышленниц, сверх повязки, обыкновенно надета какая-нибудь изношенная женская шляпка, а иногда и мужская; стразовые серьги необъятной величины, какой-нибудь значок, кольцо…»[240]. Под стать им были и здешние мастеровые. «Взгляните, например, на эту фигуру в шапке, — писал современник, — свалившейся немного на бок, в сером, местами изодранном армяке, подпоясанном кушаком, к которому не совсем живописно подвязан кожаный мешок с гвоздями: молоток и костыль, на одном конце которого находится железная лопатка, доказывают нам с первого взгляда, что это подметочник»[241].