Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных

• Название: В кварталах дальних и печальных
• Автор: Борис Рыжий
• Издательство: Искусство-XXI век
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98051-092-3

Борис Рыжий (1974–2001) родился поэтом. За его короткую поэтическую жизнь на свет появилось более 1000 стихотворений. В сборнике «В кварталах дальних и печальных» представлены стихи 1992–2001 годов. Читая их, понимаешь, почему творчество Бориса Рыжего оценивают столь полярно, называя его поэтом рубежа эпох, певцом «лихих 90-х» и даже «последним советским поэтом». А между тем он — Поэт вне рамок и времени, «для всех и всегда». Десятилетие, прошедшее после его гибели, принесло ему небывалые для нашего не поэтического времени известность и признание. Строки его стихотворений разошлись цитатами и афоризмами по блогам и ЖЖ, десятки его стихов положены на музыку, о нем снимают фильмы, в театре «Мастерская П.Фоменко» идет культовый спектакль «Рыжий».

Предлагаемый сборник, включающий также прозаическое произведение «Роттердамский дневник», адресован любителям и ценителям современной поэзии.

В стихах сохранена пунктуация и орфография автора.

---

Вдоль канала

Когда идешь вдоль черного канала
куда угодно, мнится: жизни мало,
чтоб до конца печального дойти.
Твой город спит. Ни с кем не по пути.
Так тихо спит, что кажется, возможно
любое счастье. Надо осторожно
шагать, чтоб никого не разбудить.
О, господи, как спящих не простить!
Как хочется на эти вот ступени
сесть и уснуть, обняв свои колени.
Как страшно думать в нежный этот час:
какая боль еще разбудит нас…

1996, июнь

Царское село

Александру Леонтьеву[28]

Поездку в Царское Село
осуществить до боли просто:
таксист везет за девяносто,
в салоне тихо и тепло.
«…Поедем в Царское Село?..»

«…Куда там, Господи прости, —
неисполнимое желанье.
Какое разочарованье
нас с вами ждет в конце пути…»
Я деньги комкаю в горсти.

«…Чужую жизнь не повторить,
не удержать чужого счастья…»
А там, за окнами, ненастье,
там продолжает дождик лить.
Не едем, надо выходить.

Купить дешевого вина.
Купить, и выпить на скамейке,
чтоб тени наши, три злодейки,
шептались, мучились без сна.
Купить, напиться допьяна.

Так разобидеться на всех,
на жизнь, на смерть, на все такое,
чтоб только небо золотое,
и новый стих, и старый грех…
Как боль звенит, как льется смех!

И хорошо, что никуда
мы не поехали, как мило:
где б мы ни пили — нам светила
лишь царскосельская звезда.
Где б мы ни жили, навсегда!

1996, июнь

Мщение Ахилла

1.

Издевайся как хочешь, кощунствуй, Ахилл,
ты сильней и хитрей, мчи его вокруг Трои.
Прав ли, нет ли, безумец, но ты победил —
это первое, а правота — лишь второе.
Пусть тебя не простят, но и ты не простил.

2..

Пусть за телом притащится старый Приам.
Но отдав, не в содеянном ты усомнишься.
Ты герой, ты не крови боишься из ран —
чужды слезы героям, и слез ты боишься,
хоть и плакал не раз, обращаясь к богам.

3..

Не за то ли ты с жизнью-уродкой на ты,
что однажды на ты был со смертью-красоткой?
…Ночь целует убитых в открытые рты
голубые, пропахшие греческой водкой,
и созвездья у них в головах — как цветы…

1996, октябрь

«Ангел, лицо озарив, зажег…»

Ангел, лицо озарив, зажег
маленький огонек —
лампу мощностью в десять ватт —
и полетел назад.
Спят инженеры, банкиры спят.
Даже менты, и те —
разве уместно ловить ребят
в эдакой темноте?
Разве позволит чертить чертеж
эдакий тусклый свет?
Только убийца готовит нож.
Только не спит поэт:
рцы слово твердо ук ферт.
Ночь, как любовь, чиста.
Три составляющих жизни: смерть,
поэзия и звезда.

1996

«Я жил как все — во сне, в кошмаре…»

Я жил как все — во сне, в кошмаре —
и лучшей доли не желал.
В дубленке серой на базаре
ботинками не торговал,
но не божественные лики,
а лица урок, продавщиц
давали повод для музыки
моей, для шелеста страниц.
Ни славы, милые, ни денег
я не хотел из ваших рук…
Любой собаке — современник,
последней падле — брат и друг.

1996

«Еще вполне сопливым мальчиком…»

Еще вполне сопливым мальчиком
я понял с тихим сожаленьем,
что мне не справиться с задачником,
делением и умноженьем,
что, пусть так хвалят, мне не нравится
родимый город многожильный,
что мама вовсе не красавица
и что отец — не самый сильный,
что я, увы, не стану летчиком,
разведчиком и космонавтом,
каким-нибудь шахтопроходчиком,
а буду вечно виноватым,
что никогда не справлюсь с ужином,
что гири тяжелей котлета,
что вряд ли стоит братьям плюшевым
тайком рассказывать все это,
что это все однажды выльется
в простые формулы, тем паче,
что утешать никто не кинется,
что и не может быть иначе.

1996

Московский дым

Тяжела французская голова:
помирать совсем или есть коней?
…Ты пришёл, увидел — горит Москва,
и твоя победа сгорает в ней.
Будешь ты ещё одинок и стар
и пожалуешься голубым волнам:
— Ведь дотла сгорела… Каков пожар!..
А зачем горела — не ясно нам.
Разве б мы посмели спалить Париж —
наши башни, парки, дворцы, дома?
Отвечай, волна, — почему молчишь?
Хоть не слаб умом — не достать ума…

И до сей поры европейский люд,
что опять вдыхает московский дым,
напрягает лбы… Да и как поймут,
почему горим, для чего горим?

1996

В ресторане

Нашарив побольше купюру в кармане,
вставал из-за столика кто-то, и сразу
скрипач полупьяный в ночном ресторане
пространству огранку давал, как алмазу,
и бабочка с воротничка улетала,
под музыку эту металась, кружилась,
садилась на сердце мое и сгорала,
и жизнь на минуту одну становилась
похожей на чудо — от водки и скрипки —
для пьяниц приезжих и шушеры местной,
а если бы были на лицах улыбки,
то были бы мы словно дети, прелестны,
и только случайно мрачны и жестоки,
тогда и глаза бы горели, как свечи, —
но я целовал только влажные щеки,
сжимал только бедные, хрупкие плечи.

1996

«От ближнего света снег бел и искрист…»

От ближнего света снег бел и искрист,
отрадно, да лезет с базаром таксист
с печатью острога во взоре,
ругается матом, кладет на рычаг
почти аномально огромный кулак
с портачкой[29] трагической «Боря».

1996

«…Врывается, перебивая Баха…»

…Врывается, перебивая Баха,
я не виню ее — стена моя тонка.
Блатная музыка, ни горечи, ни страха,
одно невежество, бессмыслица, тоска.
Шальная, наглая, как будто нету смерти,
девица липкая, глаза как два нуля.
…И что мне «Браденбургские концерты»,
зачем мне жизнь моя, что стоит жизнь моя?

1996

«С работы возвращаешься домой…»

С работы возвращаешься домой
и нехотя беседуешь с собой,
то нехотя, то зло, то осторожно:
— Какие там судьба, эпоха, рок,
я просто человек и одинок,
насколько это вообще возможно.
Повсюду снег, и смертная тоска,
и гробовая, видимо, доска.
Убить себя? Возможно, не кошмар, но
хоть повод был бы, такового нет.
Самоубийство — в восемнадцать лет
ещё нормально, в двадцать два — вульгарно.
В подъезд заходишь, лязгает замок,
ступаешь машинально за порог,
а в голове — прочитанный однажды
Петрарки, что ли, душу рвущий стих:
«Быть может, слёзы из очей твоих
исторгну вновь — и не умру от жажды».

1996

Музыка

Что ж, и я нашел однажды —
в этом, верно, схож со всеми —
три рубля, они лежали
просто так на тротуаре.
Было скучно жить на свете.
Я прогуливал уроки.
Я купил на деньги эти
музыкальную шкатулку.
— Это что? — спросила мама. —
И зачем оно? Откуда?
Или мало в доме хлама?
— Понимаешь, это — чудо,
а откуда — я не знаю.
…Ну-ка, крышечку откроем,
слышишь: тихая, незлая,
под нее не ходят строем…

1996

«Всех денег — н а две папироски…»