Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных

• Название: В кварталах дальних и печальных
• Автор: Борис Рыжий
• Издательство: Искусство-XXI век
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98051-092-3

Борис Рыжий (1974–2001) родился поэтом. За его короткую поэтическую жизнь на свет появилось более 1000 стихотворений. В сборнике «В кварталах дальних и печальных» представлены стихи 1992–2001 годов. Читая их, понимаешь, почему творчество Бориса Рыжего оценивают столь полярно, называя его поэтом рубежа эпох, певцом «лихих 90-х» и даже «последним советским поэтом». А между тем он — Поэт вне рамок и времени, «для всех и всегда». Десятилетие, прошедшее после его гибели, принесло ему небывалые для нашего не поэтического времени известность и признание. Строки его стихотворений разошлись цитатами и афоризмами по блогам и ЖЖ, десятки его стихов положены на музыку, о нем снимают фильмы, в театре «Мастерская П.Фоменко» идет культовый спектакль «Рыжий».

Предлагаемый сборник, включающий также прозаическое произведение «Роттердамский дневник», адресован любителям и ценителям современной поэзии.

В стихах сохранена пунктуация и орфография автора.

---

Музыка

Что ж, и я нашел однажды —
в этом, верно, схож со всеми —
три рубля, они лежали
просто так на тротуаре.
Было скучно жить на свете.
Я прогуливал уроки.
Я купил на деньги эти
музыкальную шкатулку.
— Это что? — спросила мама. —
И зачем оно? Откуда?
Или мало в доме хлама?
— Понимаешь, это — чудо,
а откуда — я не знаю.
…Ну-ка, крышечку откроем,
слышишь: тихая, незлая,
под нее не ходят строем…

1996

«Всех денег — н а две папироски…»

Всех денег — на две папироски
и на дорогу в никуда.
Херово в городе Свердловске
не только осенью, всегда.
Мою подругу звали Юля
— от предрассудков далеки —
мы пили с ней «Киндзмараули»
в облезлом парке, у реки.
Жужжали жирные стрекозы,
летели птахи по прямой.
А мы мешали смех и слезы —
нас ждали дома, боже мой.
Провинциального пейзажа
размах тревожил и саднил,
но я любил ее и даже
стихи об этом сочинил.

1996

Прощание с друзьями

За так одетые страной
и сытые ее дарами,
вы были уличной шпаной,
чтоб стать убийцами, ворами.
Друзья мои, я вас любил
под фонарями, облаками,
я жизнью вашей с вами жил
и обнимал двумя руками.
Вы проходили свой квартал
как олимпийцы, как атлеты,
вам в спины ветер ночь кидал
и пожелтевшие газеты.
Друзья мои, я так хотел
не отставать, идти дворами
куда угодно, за предел,
во все глаза любуясь вами.
Но только вы так быстро шли,
что потерял я вас из виду —
на самом краешке земли
я вашу боль спою, обиду.
И только вас не позову —
так горячо вы обнимали,
что чем вы были наяву,
тем для меня во сне вы стали.

1996

«В том доме жили урки…»

В том доме жили урки —
завод их принимал…
Я пыльные окурки
с друзьями собирал.
Так ласково дружили —
и из последних сил
меня изрядно били
и я умело бил.
Сидели мы в подъезде
на пятом этаже.
Всегда мы были вместе,
расстались мы уже.
Мы там играли в карты,
мы пили там вино.
Там презирали парты
и детское кино.
Нам было по двенадцать
и по тринадцать лет.
Клялись не расставаться
и не бояться бед.
…Но стороною беды
не многих обошли.
Убитого соседа
по лестнице несли.
Я всматривался в лица,
на лицах был испуг.
…А что не я убийца —
случайность, милый друг.

1996

Бал «Трибунал»

…В баре «Трибунал»,
в окруженьи швали,
я тебе кричал
о своей печали.
…А тебя грузин
пригласил на танец —
я сидел один,
как христопродавец.
Как в предсмертный час,
музыка гремела,
оглушала нас,
лязгала и пела:
«Чтобы избежать
скуки или смерти,
надо танцевать
на печальной тверди
в баре «Трибунал»,
в окруженьи швали…»
Ребра бы сломал,
только нас разняли.

1996

Осенью в старом парке

Осенью в старом парке
листик прижат к плечу.
Ах, за Твои подарки
я еще заплачу.

Это такая малость —
пятнышко на душе.
Летом еще казалось,
что заплатил уже.

Облачко на дорожке,
пар от сырой земли.
Кожаные сапожки
в синий туман ушли.

Долго стучал — как сердце —
крошечный каблучок.
Стоит лишь оглядеться,
видишь, как одинок.

И остается росчерк
веточки на ветру —
я этот мелкий почерк
в жизни не разберу.

1996

«Так просидишь у вас весь вечер…»

Так просидишь у вас весь вечер,
а за окошко глянешь — ночь.
Ну что ж, друзья мои, до встречи,
пора идти отсюда прочь.
И два часа пешком до центра.
И выключены фонари.
А нет с собою документа,
так хоть ты что им говори.
…Но с кем бы я ни повстречался,
какая бы со мной беда,
я не кричал и не стучался
в чужие двери никогда.
Зачем, сказали б, смерть принес ты,
накапал кровью на ковры…
И надо мной мерцали звезды,
летели годы и миры.

1996

«Утро, и город мой спит…»

Утро, и город мой спит.
Счастья и гордости полон,
нищий на свалке стоит —
глаз не отводит, глядит
на пустячок, что нашел он.
Эдак посмотрит и так —
старый и жалкий до боли.
Милый какой-то пустяк.
Странный какой-то пустяк.
Баночка, скляночка, что ли.
Жаль ему баночки, жаль.
Что ж ей на свалке пылиться.
Это ведь тоже деталь
жизни — ах, скляночки жаль,
может, на что и сгодится.
Что если вот через миг
наши исчезнут могилы,
божий разгладится лик?
Значит, пристроил, старик?
Где-то приладил, мой милый…

1996

Новый год

Жена заснула, сын заснул —
в квартире сумрачней и тише.
Я остаюсь с собой наедине.
Вхожу на кухню и сажусь на стул.
В окошке звезды, облака и крыши.
Я расползаюсь тенью по стене.

Закуриваю, наливаю чай.
Все хорошо, и слава богу…
Вот-вот раскрою певчий рот.
А впрочем, муза, не серчай:
я музыку включу и понемногу
сойду на нет, как этот год.

Включаю тихо, чтоб не разбудить.
Скрипит игла, царапая пластинку.
И кажется, отчетливее скрип,
чем музыка, которой надо жить.
И в полусне я вижу половинку
сна: это музыка и скрип.

Жена как будто подошла в одной
рубашке, топоток сынули
откуда-то совсем издалека.
И вот уже стоят передо мной.
Любимые, я думал, вы уснули.
В окошке звезды, крыши, облака.

1996

«Через парк по ночам я один возвращался домой…»

Через парк по ночам я один возвращался домой —
если б все описать, что дорогой случалось со мной —
скольких спас я девиц, распугал похотливых шакалов.
Сколько раз меня били подонки, ломали менты —
вырывался от них, матерился, ломился в кусты.
И от злости дрожал. И жена меня не узнавала в
этом виде. Ругалась, смеялась, но все же, заметь,
соглашалась со мною, пока не усну, посидеть.
Я, как бог, засыпал, и мне снились поля золотые.
Вот в сандалиях с лирой иду, собираю цветы… И
вдруг встречается мне Аполлон, поэтический бог:
«Хорошо сочиняешь, да выглядишь дурно, сынок».

1996

«Не потому ли Бога проглядели…»

Не потому ли Бога проглядели,
что не узрели Бога, между нами?
И право, никого Он в самом деле
не вылечил, не накормил хлебами.
Какой-нибудь безумец и бродяга —
до пят свисала рваная дерюга,
качалось солнце, мутное как брага,
и не было ни ангела ни друга.

А если и была какая сила,
ее изнанка — горечь и бессилье
от знанья, что конец всего — могила.
Не для того ли Бога и убили,
чтобы вина одних была громадна,
а правота других была огромна.
…Подайте сотню нищему, и ладно,
и даже двести, если вам угодно.

1996

«Скажи мне сразу после снегопада…»

Скажи мне сразу после снегопада —
мы живы, или нас похоронили?
Нет, помолчи, мне только слов не надо
ни на земле, ни в небе, ни в могиле.
Мне дал Господь не розовое море,
не силы, чтоб с врагами поквитаться,
возможность плакать от чужого горя,
любя, чужому счастью улыбаться.
…В снежки играют мокрые солдаты —
они одни, одни на целом свете…
Как снег — чисты, как ангелы — крылаты,
ни в чем не виноваты, словно дети.

1996

Петербург