Григорий Аросев - Шестнадцать карт [Роман шестнадцати авторов]

• Название: Шестнадцать карт [Роман шестнадцати авторов]
• Автор: Григорий Аросев
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012

---

— Это — Маркарян, — наклонившись ко мне, прямо в ухо прошептал Лембоев.

— Кто? — одними губами, без звука спросил я, не понимая, о чем он.

Лембоев покосился на даму с дробовиком и шепнул:

— А ты думал, настоящий Маркарян — мужчина? Вот тебя и провели, прошлец ты наш, — издевательски хихикнул Лембоев.

— Иннокентия, — дама с дробовиком протянула мне руку для рукопожатия. — Так вот вы какой, Антон…

Руку я пожал, но что сказать в ответ — не нашелся.

Между тем оказалось, что Вахид-Вагиф уже не держит карту в руках, а положил ее на стол, рядом с чугунком картошки, моей грязной тарелкой и алюминиевой кружкой.

— Ваху не вернуть, — грустно пояснил он.

Все остальные — Шерстобитов, Павел, Лепота, лже-Маркарян, Варский, Светочка — уставились на этот клочок бумаги и смотрели на него завороженно, даже загипнотизированно или, я бы даже сказал, как зомби. Не знаю, как со стороны выглядел я сам. Но внутри у меня снова появились самые разные мысли. Например, я отчетливо понимал, что сейчас, вот именно сейчас все и решается. Что кто-то должен взять эту карту и… И хрен его знает, что с ней делать. Хранить, как я, постоянно бегая, как заяц, боясь всего на свете. Или использовать ее. Правда, неизвестно как. Или уничтожить ее. Или, как объяснял ассенизатор, отправиться через портал в неизвестность. Мне казалось, что на мне есть некая ответственность за этот клочок бумаги, но судьбы мира — это было для меня чересчур.

— Я возьму, — тоном, как будто она делает всем одолжение, заявила Светочка и взяла карту.

— Бери, — согласилась Наташа.

— Бери, бери, — в один голос подтвердили ее решение Лембоев и Иннокентия Маркарян.

— Раз мы не знаем, чего хотим, то я просто буду ее хранить, — пояснила Светочка и обратилась напрямую ко мне: — А ты, Антон, прости, конечно, все-таки дурень. Лох. Добрый, искренний, бескорыстный, но все-таки лох.

И тут я понял, что она права. И… мне стало легко и весело. Я понял, что мне так надоело играть в супергероя, что я хочу быть самим собой. Антоном Непомнящим, корреспондентом газеты “Невская звезда”. Писать дурацкие — но веселые и беззлобные — статьи, пить по пятницам пиво с друзьями, по субботам ходить в кино с Аленой, а потом гулять по набережным и болтать обо всем на свете, как это было когда-то… Поэтому я вовсе не рассердился на Светочку. Я даже был ей за это благодарен. И если совсем честно, я вспомнил про бубен. Может, теперь хранить надо именно его?..

— Отлично! Какой сюжет! — пришел в себя Варский, засуетился, вытащил откуда-то из кармана цифровую мыльницу. — Светлана Иванова — какая у тебя, Светочка, замечательная русская фамилия! — встань, пожалуйста, на фоне шкур и сетей. Светлана Иванова спасает мир!

Светочка послушно встала позировать, а Варский начал отчаянно жать на кнопку фотоаппарата.

— Хотя на самом-то деле Иванова я по бывшему мужу. А в девичестве — Гольденберг, — вдруг решила восстановить справедливость Светочка.

— Ну вот, как всегда, — почему-то расстроился Варский и стал фотографировать уже как-то сдержанно…

— Я, между прочим, тоже хочу спасать Россию, — неожиданно и почему-то обиженным тоном заявил Иван Лепин, он же — Лепота. — Я хочу, чтобы… чтобы…

— Чтобы наши дети ходили по чистым, а не загаженным улицам, и чтобы их не страшно было отпускать на эти самые улицы, — неожиданно влез в разговор молчавший до этого Павел.

— Чтобы их не били смертным боем за порванные штаны нищие, озлобленные родители. Чтобы даже в маленьких городах работали театры и музеи, бассейны и ледовые дворцы, чтобы дети ходили туда, а не на улицу, — поддержала его Маркарян.

— Чтобы по улицам не бродил нищий, озлобленный пролетариат, чтобы мне выгодно было платить этому пролетариату нормальную человеческую зарплату! — снова вступил Лепин. — Да! Я хочу, чтобы не было кругом отчаявшегося быдла, а все были бы культурные, и чтобы было уважение к труду и чужой собственности.

— И чтобы дети нормально питались, носили красивую одежду, ходили в кружки. И занимались спортом не из-под палки на уроке, а в той секции, которая им по душе. Чтобы родители их работали на любимой работе, по образованию, по велению души, если угодно, и получали нормальную зарплату, и дома бы у них царили мир и уверенность в завтрашнем дне, — вернулась к своему Маркарян и грустно подытожила: — И тогда не надо будет изо всех сил, насильно, отводя на это половину учебного времени, учить детей любить Родину…

— Да что вы меня все перебиваете! Беспредел какой-то! — снова обиделся Лепота. — Я тоже этого хочу. Вот, в натуре, возьму, возьму… Возьму и уеду в родной Урюпинск, и буду баллотироваться там в городской совет, и…

— И выдержишь полгода в лучшем случае, — мрачно перебил его Шерстобитов. — Потому что зарплата у тебя будет 50 000, и никаких других доходов тебе будет нельзя иметь. Это с одной стороны. С другой — дефицитный бюджет, прогнившие коммунальные сети, загаженные улицы и озверевший пролетариат в неприватизированных, также насквозь прогнивших бараках. И все они будут стоять перед тобой с протянутой рукой. А с третьей стороны будут стоять с протянутой рукой те, кто, как бы это сказать, над тобой. И придется делиться, чтобы выжить. А с четвертой стороны будет стоять большой бизнес. Который делится сам понимаешь с кем, а потому имеет полное право сказать тебе: мне нужно это, вот это и вот то. И вот те бараки снести, а землю в центре города — мне. Одним словом, все тебя будут иметь во… кхе-кхе… Понятно, в общем. Что ты так на меня смотришь, Ваня? Я пробовал… Поэтому и нельзя у нас никак по-другому. Только с картой-фигартой. С колдуном-ассенизатором, — он кивнул на Лембоева. — Чудом. Потому что это — система. И она сильнее меня, тебя, его. А вот вы, товарищ правозащитник, — Андрей Валентинович повернулся к Иннокентии Маркарян, — правильно делаете, что с дробовиком ходите. У нас только у того есть права, у кого дробовик в руках…

— Это реквизит для школьного спектакля, — обиделась Маркарян. — Это — во-первых, а во-вторых, вы все-таки не правы. Спасать Россию, спасать Россию… А что такое Россия, вы вообще понимаете? Это березки, что ли? Это люди! Это Евдокия Лембоева, которой восемьдесят лет. А нам вот удалось добиться для нее как малолетней узницы льготы на покупку дров, и это уже — наша маленькая победа.

— Да, она — хваткая баба, всем помогает, — радостно подтвердил слова Иннокентии Лембоев.

— Система, говоришь… — снова вступил Лепота. — Сильнее тебя, меня, его, ее… Но не нас всех, ведь так? Базар о том, у кого хата с краю, а у кого — нет, — и он с интересом уставился на Шерстобитова.

— Да, хочу я спасать Россию, хочу, — почти взвыл в ответ на его слова тот. — Евдокию Лембоеву спасать хочу, — и вдруг схватился за голову: — Господи, что я несу?

— С меня хватит, — неожиданно для всех заявил лже-Маркарян и решительно вышел из горницы, хлопнув дверью.

Все почему-то растерялись.

— Анекдот вспомнила, — вдруг всплеснула руками Светочка. — В больнице висит реклама: “Доктор Прохин, лечу от всех болезней”, больной проходит мимо: “Лети, лети, далеко не улетишь…”

— У-а-ха-ха! — единственный из всех, загнулся от смеха оленьеводьевский ассенизатор.

И тут же за окном раздался звук поднимающегося в воздух вертолета.

Я не хотел, но тоже немного глупо хихикнул. Хотя, если разобраться, с уходом самого главного злодея — черта, как про него сказал колдун-Лембоев, — мне стало, мягко говоря, не по себе. А твердо говоря, я почему-то перепугался до смерти. Ибо уже если черти начинают во всем разочаровываться, то что же тогда нам остается?..

Между тем Наташа уже вытащила откуда-то огромный самовар, нащепала лучинок, собрала безумный русский агрегат, выведя самоварную трубу в общедомовую, и, собственно, засамоварила сам чай. Лембоев охотно помог ей собрать на стол.

— Какие же вы странные, странные люди… — Шаманка сама первая уселась перед самоваром, опершись о столешницу и подперев щеку рукой. — Что-то вам вечно надо хранить, кого-то спасать, верить в сверхъестественное… Да вы садитесь, чайку попьем.

— Да ладно тебе, Наташка, хватит, может, над людями издеваться, а? — по-свойски толкнул ее локтем в бок Лембоев. — Межевой терминал-то работает. Силищи-то сколько — ё-моё.

В первое мгновенье я не понял, о какой силище говорит Лембоев, а во второе меня накрыло. Я чувствовал себя сильным и… добрым. Это было именно ощущение доброты. Любви ко всему живому. Мне хотелось всех спасти. Я всё и всех любил. Я обвел глазами комнату и вдруг понял, что не только я переживаю подобные чувства, но и все остальные…

— Спасите себя для начала. Сделайте счастливыми своих близких. Помогите с дровами старушке Лембоевой. А потом, глядишь, и мир изменится, — улыбнулась Наташа. — Да они и сами начинают это понимать.