Фаддей Зелинский - Сказочная древность Эллады

• Название: Сказочная древность Эллады
• Автор: Фаддей Зелинский
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1993

---

Кефисодор грустно опустил голову.

— Обвинительницу мы выслушали; выслушаем и свидетеля. Ион, сын Эолида, что знаешь ты о своем происхождении?

— Аполлон дал меня сыном царю Ксуфу, — скромно заявил Ион, — это я знаю со слов царя. Сам я этой чести не добивался; если я царице неугоден, я вернусь под сень бога. Прощаясь со мной, Пифия, которая была мне в Дельфах вместо матери, дала мне эту корзинку. «По ней, — сказала она, — ты узнаешь свою настоящую мать». — «Когда?» — спросил я. И она ответила: «Когда захочет бог».

— Передай корзинку суду, — сказал Кефисодор.

Ион повиновался. Креуса, все время смотревшая на расселину Паркета, тут впервые обратила внимание на нее. Ее сердце судорожно забилось.

Кефисодор развязал веревки, снял покрышку и заглянул внутрь. «Нероскошное же наследие оставила тебе твоя мать», — сказал он с улыбкой юноше.

Действительно, все наследие состояло из куска белой ткани, с виду напоминавшего детские пеленки. «А впрочем, — продолжал судья, — в женских работах она была мастерицей. Смотрите, что здесь вышито: поверженный гигант, над ним голова Горгоны. Жаль, что державшая ее рука Паллады оторвана».

Креуса подбежала к судье. Не помня себя от волнения, она бросилась к; пещере и тотчас вышла оттуда с хитоном в руках. Она — развернула хитон: «Смотрите, вот рука Паллады. Видите? Все подходит, вся вышивка цела — вышивка моей матери Праксифеи».

Она взглянула на Иона. «Судьи, судьи! Теперь я сама прошу оправдать обвиняемого. Я много выстрадала, но этот миг искупает все: Аполлон вернул мне моего сына!»

Все ареопагиты, кроме одного, поднялись со своих мест. Послышались приветственные крики: «Да здравствует Ион! Да здравствует сын Аполлона! Да здравствует царственный внук Эрехфея!»

Кефисодор дал радости улечься и затем с расстановкой провозгласил:

— Да здравствует царь Ион! Все оторопели. Как? Царь Ион?

— Почему царь?

Кефисодор продолжал:

— Мне грустно огорчать царицу и всех вас в такой радостный миг; но полученное мною только что известие гласит: евбейская рать разбита войском Паллады — но в бою, храбро сражаясь, погиб наш царь, Ксуф, сын Эола.

Ареопагиты сняли венки. Креуса поникла головой, радостная улыбка на ее устах исчезла, две крупные слезы скатились по ее щекам.

— Он был добр и честен, — сказала она, — и пал смертью героя; да будет же он удостоен могилы в гробнице Эрехфидов!

— А я, матушка, — прибавил Ион, — я отомщу за его смерть. Не бойтесь, сыны Паллады, Евбея будет наша!

— Да здравствует царь Ион! — раздалось опять из уст ареопагитов.

Но тут поднялся тот ареопагит, который до тех пор сидел; это был гражданин угрюмый, но правосудный и всеми уважаемый за свою щепетильную честность.

— Постойте, граждане, опасайтесь скороспелого приговора. Мы охотно верим тебе, царица, но суд Ареопага требует не веры, а доказательств. Чем докажешь ты, что тот юноша, — он указал на пещеру, — был действительно Аполлон, а не смертный?

Но не успел он кончить своих слов, как раздался возглас:

— Зарница с Парнета!

Все обратили взоры туда. Еще два раза, все ярче и ярче озарило расселину над горой.

Сдаюсь; где бог свидетельствует, там умолкает человек.

— Слава Фебу! Пэан, пэан! — запели женщины.

Все шествие двинулось по направлению к подъему на Акрополь — впереди всех Креуса, опираясь на руку сына, затем ареопагиты, затем прочая толпа.

— Слава Фебу! Пэан, пэан!

И эхо Долгих скал повторяло радостные вопли:

— Слава Фебу! Пэан, пэан!

У МАТЕРИ-ЗЕМЛИ

I

Для путника, отправлявшегося из Анафлиста через южную кайму Месогии к Форику на Архипелаге, обязателен был привал в убогом местечке Бесе, затерявшемся среди лабиринта Лаврийских гор. Была это довольно безотрадная местность: известковые скалы повсюду белели из-под тонкого налета чернозема, покрытого чахлой растительностью; местами взор отдыхал на сосновых рощах, но и их было немного, и близкий к поверхности кряж бесплодного известняка не сулил долгой жизни их бледным дриадам. Конечно, что вообще могло сделать аттическое трудолюбие для поднятия производительности почвы, то было сделано и здесь: влажные воронки были наполнены белесоватой землей, дававшей своему владельцу скромный урожай ячменя — о пшенице нечего было и думать; иногда посередине такой нероскошной нивы вырастала маслина или смоковница, оберегавшая ее своей листвой. Только это и радовало душу; дорогого эллинскому сердцу моря не было видно ни на востоке, ни на западе — и понятно, что путник торопился променять невеселую Бесу на одну из приморских жемчужин своей благодатной земли.

Бедность, всегдашняя суровая пестунья бесейских селян, особенно жестоко их донимала в годины бесправия. Туго им жилось при Метионидах; деятельный царь Паллант завел сразу лучшие порядки, и Беса стала заметно поправляться подобно Месогии и прочей загиметтской Аттике. Но это была лишь кратковременная передышка. Паллант был честолюбив и жаден; его соблазнял богатый жребий его старшего брата Эгея, получившего обе самые плодородные равнины Аттики, афинскую и элевсинскую, и в придачу еще марафонское Четырехградие с его выходом к Архипелагу и Евбее. Считая Эгея бездетным, он не отказывался от надежды получить после его смерти все эти земли, тем более что разгневанная на Эгея Афродита наградила его большим выводком сильных и смелых сыновей. Подросли Паллантиды — и жителям загиметтской Аттики пришлось хуже, чем когда-либо раньше: явным стремлением молодых властителей было обратить всю землю в свою собственность, а поселян — отчасти в фермеров, отчасти в крепостных.

Туго жилось всем, но вряд ли кому туже, чем старому Менедему и его тоже старой жене Иодике. Своего сына они потеряли вскоре после его свадьбы; его смерть свела в могилу и бедную новобрачную, и старики остались одни в осиротелом хуторе с малюткой-внучком на руках, которому они на память о своем горе дали грустное имя Акаста. Только ради него и решились они тянуть дальше свою многотрудную и безрадостную жизнь: «Авось сбережем ему его отцовский надел — и будет кому ухаживать за душами его родителей и дедов».

И казалось, что боги наконец переложили на милость свой долгий гнев: Акает рос на редкость прекрасным, здоровым, умным и добрым мальчиком. Но едва успел он настолько окрепнуть, чтобы оказывать своим дедам существенную помощь, как начались притеснения со стороны Паллантидов, — точнее говоря, со стороны одного из них, Полифонта, которого стареющий царь назначил правителем Бесы. Средства притеснения были старые, испытанные, сослужившие свою службу не раз и впоследствии. Выдался неурожайный год — получай зерно на обсеменение и пропитание под залог земли. Не возвратил в срок — становись фермером. Новая беда — получай необходимое «под залог тела». Не возвратил в срок — становись рабом.

И вот однажды вечером Менедем вернулся домой в отчаянии. «Все кончено: последнее достояние отнято, свобода потеряна. Нас, стариков, Полифонт оставляет на нашей земле рабами своего управляющего; за Акастом завтра утром пришлют, чтобы увести его в Форик и продать приезжему финикийскому купцу».

II

Воцарилась тишина, изредка прерываемая рыданиями старой Иодики. Наконец поднял голову Акает; не слезы, а гнев сверкал в его глазах.

— Я им не сдамся! Так они и видели меня рабом! Уйду, сейчас же уйду!

— Куда и уходить-то? В Анафлист, в Суний, в Форик, в Месогию? Везде там Паллантиды сидят, живо тебя поймают и доставят обратно — еще, как беглого раба, побоями накажут и в кандалы закуют.

— Уйду через Месогию и Гиметт к доброму царю Эгею!

— Ох, нет, дорогой мой, там тебе грозит другая опасность. О Минотавре слыхал?

— Кто о нем не слыхал!

— И знаешь, стало быть, как царь Эгей стал данником этого чудовища. Теперь как раз там собирается дань — семь отроков и семь девушек, все в твоем возрасте. Попадешь в руки к людям царя Эгея — они тебя первым делом в седьмицу отроков зачислят, чтобы вызволить кого-либо из своих.

— Бабушка! — сказал он жалобно. — Да где же Правда?

— У бессмертных богов, мой родной; среди людей ее нет более с тех пор, как…

— С тех пор, как что?

— Эх, мой ненаглядный, к чему старые сказания вспоминать? Все равно былого не вернешь. Лучше поплачем вместе, пока нас не разлучили; все-таки легче станет на душе.

— Нет, бабушка, слезами тоже не поможешь горю. Ты лучше расскажи мне, как и отчего Правда покинула человеческий род, чтобы этот рассказ остался мне на память о тебе.

— Ну, слушай тогда; я тебе скажу, что сама от своей бабушки слышала. Было время — но это было давно, очень давно, — когда люди были еще настоящими детьми своей Матери-Земли. Жили они тогда, как поныне птицы небесные, без забот, без труда: Мать-Земля их сама и кормила, и поила, и одевала. Не приходилось плугом вспахивать почву, взращивать маслины или виноградные лозы; она, благодатная, все сама доставляла. И ничего друг у друга не отнимали; да и к чему, когда всем всего было вдоволь? И боги жили тогда среди людей, и божья Правда с ними. Те были бессмертны, люди — нет, но все же и они жили много долее теперешнего, по нескольку сот лет, и притом без болезней и печалей. А придет конец — умирал человек незаметно, тихо погружаясь в глубокий, беспробудный сон. Это, внучек, были люди золотого века.