Айзек Азимов - Стрела времени

• Название: Стрела времени
• Автор: Айзек Азимов
• Издательство: Правда
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 1989

Настоящий сборник составлен из произведений современных английских и американских писателей-фантастов, пользующихся широкой известностью у себя на родине и за рубежом.

СОДЕРЖАНИЕ:

Айзек Азимов Мой сын — физик (пер. Н.Галь)

Айзек Азимов Чувство силы (пер. З.Бобырь)

Джеймс Блиш День статистика (пер. Н.Галь)

Рэй Брэдбери Апрельское колдовство (пер. Л.Жданова)

Рэй Брэдбери Холодный ветер, теплый ветер (пер. В.Бабенко)

Мартин Гарднер Нульсторонний профессор (пер. Ю.Данилова)

Гарри Гаррисон Полицейский робот (пер. Д.Жукова)

Артур Кларк Стрела времени (пер. Ю.Эстрина)

Урсула Ле Гуин Девять жизней (пер. И.Можейко)

Ричард Матесон Стальной человек (пер. И.Почиталина)

Льюис Пэджетт “Все тенали бороговы…” (пер. Л.Черняховской)

Артур Порджесс Саймон Флэгг и дьявол (пер. Д.Горфинкеля)

Эрик Рассел Свидетельствую (пер. Б.Клюевой)

Клиффорд Саймак Специфика службы (пер. Л.Жданова)

Уильям Тэнн Срок авансом (пер. И.Гуровой)

Уильям Тэнн Открытие Морниела Метауэя (пер. С.Гансовского)

Роберт Шекли Ордер на убийство (пер. Т.Озерской)

Роберт Шекли “Особый старательский” (пер. А.Иорданского)

Джек Финней Хватит махать руками (пер. А.Иорданского)

Джек Финней Лицо на фотографии (пер. В.Волина)

Роберт Янг На реке (пер. Н.Колпакова)

Роберт Янг В сентябре тридцать дней (пер. Н.Колпакова)

С. Гансовский. Итак, книга прочитана…

Составление и послесловие: С.Гансовского

Иллюстрации: А.Сальникова

Москва — Издательство “ПРАВДА” 1989

---

— Понятно, — прервал его Морниел дрогнувшим голосом. (Мы оба вдруг сообразили, что мистер Глеску знает имя Морниела). — А что же исследуете вы?

Мистер Глеску слегка поклонился.

— Искусство. Моя профессия — история искусства, а узкая специальность…

— Какая? — голос Морниела уже не дрожал, а, наоборот, стал пронзительно громким. — Какая же у вас узкая специальность?

Мистер Глеску опять слегка наклонил голову.

— Вы, мистер Метауэй. Без страха услышать опровержение смею сказать, что в наше время из всех ныне здравствующих специалистов я считаюсь наиболее крупным авторитетом по творчеству Морниела Метауэя. Моя узкая специальность — это вы.

Морниел побелел. Он медленно добрел до кровати и рухнул на нее, ноги у него стали будто ватные. Несколько раз он открывал и закрывал рот, не в силах выдавить из себя ни единого звука. Затем глотнул, сжал кулаки и обрел контроль над собой.

— Хотите сказать, — прохрипел он, — что я знаменит? Настолько знаменит?

— Знамениты?.. Вы, дорогой сэр, выше славы. Вы один из бессмертных, гордость человечества. Как я выразился — смею думать, исчерпывающе — в своей последней книге “Морниел Метауэй — человек, сформировавший будущее”, “…сколь редко выпадает на долю отдельной личности…”.

— До такой степени знаменит? — борода Морниела дрожала, словно губы ребенка, который вот-вот заплачет. — До такой?

— Именно, — заверил его мистер Глеску. — А кто же, собственно, тот гений, с которого во всей славе своей только и начинается современная живопись? Чьи композиции и цветовая гамма доминируют в архитектуре последних пяти столетий, кому мы обязаны обликом наших городов, убранством наших жилищ и даже одеждой, которую носим?

— Мне? — осведомился Морниел слабым голосом.

— Кому же еще?.. История еще не знала творца, чье влияние распространилось бы на столь широкую область и действовало бы в течение столь долгого времени. С кем же я могу сравнить вас, сэр, в таком случае? Кого из художников поставить рядом?

— Может быть, Рембрандта, — намекнул Морниел. Чувствовалось, что он старается помочь. — Леонардо да Винчи?

Мистер Глеску презрительно усмехнулся.

— Рембрандт и да Винчи в одном ряду с вами? Нелепо! Разве могут они похвастать вашей универсальностью, вашим космическим размахом, чувством всеобъемлемости? Уж если искать равного, то надо выйти за пределы живописи и обратиться, пожалуй, к литературе. Возможно, Шекспир с его широтой, с органными нотами лирической поэзии, с огромным влиянием на позднейший английский язык мог бы… Впрочем, что Шекспир? — Он грустно покачал головой. — Боюсь, даже и Шекспир…

— О-о-о! — простонал Морниел Метауэй.

— Кстати, о Шекспире, — сказал я, воспользовавшись случаем. — Не приходилось ли вам слышать о поэте Давиде Данцигере? Многое ли из его трудов дошло до вашего времени?

— Это вы?

— Да, — с энтузиазмом подтвердил я. — Давид Данцегер — это я.

Мистер Глеску наморщил лоб, раздумывая.

— Что-то не припоминаю… Какая школа?

— Тут несколько названий. Самое употребительное — антиимажинисты. Антиимажинисты, или постимажинисты.

— Нет, — сказал он после недолгого размышления. — Единственный известный мне поэт вашего времени и вашей части света — Питер Тедд.

— Питер Тедд? Слыхом не слыхал о таком.

— Значит, его пока еще не открыли. Но прошу вас не забывать, что моя область — история живописи. Не литература. Вполне вероятно, назови вы свое имя специалисту по второстепенным поэтам двадцатого века, он вспомнил бы вас без особого напряжения. Вполне вероятно.

Я глянул в сторону кровати, и Морниел осклабился. Теперь он полностью пришел в себя и наслаждался ситуацией. Каждой порой тела впитывал разницу между своим положением и моим. Я чувствовал, что ненавижу в нем все, от головы до пят. Отчего, действительно, фортуна решила улыбнуться именно такому типу, как Морниел? На свете столько художников, которые к тому же вполне порядочные люди, и надо же, чтобы это хвастливое ничтожество…

И вместе с тем какой-то участок моего мозга лихорадочно работал. Случившееся как раз доказывало, что лишь в исторической перспективе можно точно оценить роль того или иного явления искусства. Вспомните хотя бы тех, кто были шишками в свое время, а теперь совершенно забыты — какие-нибудь современники Бетховена, например, при жизни считались куда более крупными фигурами, чем он, а сейчас их имена известны только музыковедам. Но тем не менее…

Мистер Глеску бросил взгляд на указательный палец своей правой руки, где беспрестанно сжималось и расширялось черное пятнышко.

— Мое время истекает, — сказал он. — И хотя для меня это огромное, невыразимое счастье, мистер Морниел, стоять вот так и просто смотреть на вас, я осмелюсь обратиться с маленькой просьбой.

— Конечно, — сказал Морниел, поднимаясь с постели. — Скажите только, что вам нужно, и все будет. Чего бы вы хотели?

Мистер Глеску вздохнул, как если б он достиг наконец врат рая и намеревался теперь постучаться.

— Я подумал, — если вы не возражаете, — нельзя ли мне посмотреть ту вещь, над которой вы сейчас работаете? Понимаете, увидеть картину Метауэя, еще незаконченную, с непросохшими красками… — Он закрыл глаза, как бы не веря, что такое желание может осуществиться.

Морниел сделал изысканный жест и гоголем зашагал к своему мольберту. Он приподнял материю.

— Я намерен назвать это, — голос его был маслянист, как нефтеносные слои в Техасе, — “Бесформенные формы № 29”.

Медленно, предвкушая наслаждение, мистер Глеску открыл глаза и весь подался вперед.

— Но, — произнес он после долгого молчания, — это ведь не ваша работа, мистер Метауэй.

Морниел обернулся к нему, несколько удивленный, затем воззрился на полотно.

— Почему? Это именно моя работа. “Бесформенные формы № 29”. Разве вы ее не узнаете?

— Нет, — отрезал мистер Глеску. — Не узнаю и очень благодарен за это судьбе. Нельзя ли что-нибудь более позднее?

— Это самая поздняя, — сказал Морниел несколько неуверенно. — Все остальное написано раньше. — Он вытащил из стеллажа подрамник. — Ну хорошо, а вот такая? Как она вам покажется? Называется “Бесформенные формы № 22”. Бесспорно, лучшая вещь из раннего меня.

Мистер Глеску содрогнулся.

— Впечатление такое, будто счистки с палитры положили поверх таких же счисток.

— Точно. Это моя техника — “грязное на грязном” Но вы, пожалуй, все это знаете, раз уж вы такой специалист по мне. А вот “Бесформенные формы № …”

— Давайте оставим эту бесформенность, мистер Метауэй, — взмолился Глеску. — Хотелось бы посмотреть вас в цвете. В цвете и форме.

Морниел почесал в затылке.

— Довольно давно не делал ничего в полном колорите… Хотя… постойте… — Его физиономия просияла, он полез за стеллаж и вынул оттуда холст со старым подрамником. — Одна из немногих вещей, сохранившихся от розово-крапчатого периода.

— Не могу представить себе тот путь… — начал было мистер Глеску, обращаясь скорее к себе самому, чем к нам. — Конечно, это не… — Он умолк и недоуменно пожал плечами, подняв их чуть ли не до ушей — жест, знакомый всякому, кто видел художественного критика за работой. После такого жеста слова не нужны. Если вы живописец, чью работу сейчас смотрят, вам все сразу становится ясно.

К этому времени Морниел уже лихорадочно вытаскивал из-за стеллажа картину за картиной. Он показывал каждую мистеру Глеску — у того в горле булькало, как у человека, старающегося подавить рвоту, — и хватался за другую.

— Ничего не понимаю, — сказал Глеску, глядя на пол, заваленный полотнами. — Бесспорно, все это написано до того, как вы открыли себя и нашли собственную оригинальную технику. Но я ищу следа, хотя бы намека на гений, который готовится войти в мир. И… — Он ошеломленно покачал головой.

— А что вы скажете насчет вот этой? — Морниел уже тяжело дышал.

— Уберите, — мистер Глеску оттолкнул картину обеими руками. Он снова взглянул на свой указательный палец, и я заметил, что черное пятно стало сжиматься и расширяться медленнее. — Остается мало времени, и я в полном недоумении. Джентльмены, разрешите вам кое-что показать.

Он вошел в пурпурный ящик, вышел оттуда с книгой в руках и поманил нас. Мы с Морниелом встали за его спиной, глядя ему через плечо. Странички книги чуть слышно звякали, когда он их переворачивал, и они были сделаны не из бумаги, уж это точно. А на титульном листе…

ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ КАРТИН

МОРНИЕЛА МЕТАУЭЯ.

1928–1996.

— Ты родился в двадцать восьмом? — спросил я.

Морниел кивнул.

— 23 мая двадцать восьмого года.

И погрузился в молчание. Понятно было, о чем он думает, и я сделал быстрый расчет. Шестьдесят восемь лет. Не каждому дано точно знать, сколько еще осталось у него впереди. Но в общем шестьдесят восемь — не так уж плохо.