Константин Симонов - Разные дни войны (Дневник писателя)

• Название: Разные дни войны (Дневник писателя)
• Автор: Константин Симонов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• ISBN: 5-98862-003-5, 978-5-98862-003-7

Глава тридцать вторая Примечания От автора Подзаголовок этой выходящей сейчас в двух томах книги, определяет ее характер. Она - не мемуары профессионального военного и не труд историка, а именно дневник писателя, своими глазами видевшего какую-то частицу событий Великой Отечественной войны. События эти были необъятно огромны, а круг моих личных наблюдений весьма ограничен, и я достаточно хорошо понимаю это, чтобы не претендовать на их полноту. ...

---

В одиннадцать часов дня мы без всяких происшествий оказались в Севастополе. Надо было связаться с Москвой, и я решил, что, поскольку транспортные самолеты все равно идут из Симферополя, есть смысл ехать прямо туда и оттуда звонить в Москву.

Мы быстро нашли Демьянова, сели в машину и, не заходя в штаб, махнули в Симферополь. Во второй половине дня мы были уже там и, по газетной традиции, заехали первым делом на несколько минут в редакцию "Красного Крыма". Заведующий военным отделом газеты Муцит - милый и расторопный парень обещал, что, если никакое начальство не поможет мне связаться с "Красной звездой", он попробует устроить это сам.

Из редакции мы пошли в штаб недавно сформированной в Крыму на правах фронта 51-й особой армии. В коридора? штаба меня поразило обилие генералов. Мимо нас прошел по коридору высокий генерал-полковник, которого мы почему-то приняли за Апанасенко, но оказалось, что это был командующий армией Ф. И. Кузнецов.

В Военном совете армии мы познакомились с его секретарем Василием Васильевичем Рощиным - большим умницей; я потом не раз имел случай убедиться в этом. Это был спокойный, деловой, точный, ироничный человек, немножко грустноватый от сознания, что слишком многое делается не так, как нужно.

Рощин представил нас бригадному комиссару Малышеву. Если не ошибаюсь, это был один из только что посланных в армию работников ЦК. Мы спросили Малышева об обстановке, которая складывалась вокруг Крыма. Мы уже слышали, что немцы в эти дни упорно пытались форсировать Днепр у Каховки. Малышев подтвердил нам это и обещал помочь связаться по телефону с редакцией. Но через час оказалось, что по армейской линии это не выходит, телефонной связи нет.

Мы пошли в Крымский обком партии, попытались связаться оттуда. Оказалось, что и там нет связи. Говорили о каком-то повреждении на линии. Тогда я зашел за Муцитом, и мы двинулись с ним прямо на телефонную станцию. На мое счастье, здесь, в Симферополе, только что прошла премьера "Парня из нашего города", и, когда Муцит вызвал из недр телефонной станции старшую и познакомил, меня с ней, сказав, .что я автор "Парня", девушка, дай бог ей счастья, обещала помочь.

Мы отправились в какой-то санпропускник. Муцит устроил нас спать в кабинете директора, где стоял телефон. Часа в три ночи девушка, очевидно, с невероятными мытарствами - прямая линия через Харьков действительно не работала - соединила меня с Москвой через Керчь - Краснодар - Воронеж. Я услышал далекий голос Ортенберга. Он спросил, откуда я звоню. Я сказал, что из Симферополя и что мы только сегодня вернулись из Одессы.

- Есть ли материалы?

- Есть на четыре или на пять подвалов.

- А снимки?

- Есть и снимки.

Я сказал ему, что послезавтра первым самолетом отправим ему и то и другое. Потом спросил его об Иране. Он ответил, что я поздно об этом говорю. Если бы я раньше имел возможность махнуть туда прямо из Одессы, это еще имело бы смысл. А сегодня там уже кончились всякие военные действия, и он будет отзывать даже тех, кого послал.

В заключение разговора он сказал, чтобы я зашел к его старому знакомому, корпусному комиссару Николаеву, члену Военного совета 51-й армии.

На рассвете Халип сел проявлять пленки. У него набралось их шестнадцать штук. А я пошел в редакцию и с десяти утра до двух часов ночи диктовал, замучив трех машинисток. Я продиктовал один за другим пять очерков, и, пожалуй, за исключением одного, это были самые плохие очерки из всех, до сих пор мною написанных. Но что было делать? Самолет в Москву уходил завтра, а первые материалы об Одессе надо было дать во что бы то ни стало. Из этих материалов один был напечатан "Красной звездой" целиком, три в изрезанном виде, а один так и не пошел.

Кроме всего прочего, я вложил в пакет с очерками великолепный дневник одного румынского офицера, человека культурного, видимо, неглупого, еще очень молодого и по-человечески потрясенного ужасами войны.

"Дуглас", с экипажем которого мы должны были отправить в Москву свои материалы, должен был лететь завтра в час дня. Мы заснули глубокой ночью, а утром, когда я стал перечитывать и поправлять очерки, а Халип возился со своей еще не досушившейся пленкой и собирался разрезать ее и делать к ней текстовки, вдруг позвонили из ВВС, что "Дуглас" летит не в час дня, а сию минуту.

Я позвонил на аэродром. Мне сказали оттуда, что действительно "дуглас" летит сейчас, что на аэродроме гости и самолет не может ждать. "Что значит гости? - подумал я. - Может, это условное обозначение налета немецкой авиации?" Но все-таки упросил, чтобы нас подождали десять минут.

Что было делать? Пленки были не готовы, но я уговорил Халипа завернуть все, что у него было, в газетные листы, пихнул его в машину, сунул ему за пазуху пакет с моими корреспонденциями, и мы понеслись на аэродром. Свой план я объяснил Халипу только по дороге. Делать нечего, текстовки сочинять некогда, он должен сам садиться на этот самолет и лететь в Москву.

Неожиданность решения так ошеломила его, что он сначала заспорил, а потом взял с меня клятву, что я никуда не уеду без него. Через два дня он вернется обратно!

На аэродроме на нас наорал дежурный. Самолет ждал вылета, а гости, о которых он говорил по телефону, были не условным обозначением немецких самолетов, а действительно гостями. С этим "Дугласом" летели из Севастополя обратно в Москву полтора десятка английских офицеров, кажется, специалистов по обезвреживанию новых немецких магнитных мин. Вдобавок ко всему выяснилось, что у меня нет разрешения на полет Халипа. Но я все-таки уломал дежурного, обещав, что завезу разрешение от Военного совета потом, после отправки самолета.

Ожидавшие отлета англичане и наши военные с любопытством смотрели на нас, когда мы с Халипом вылезали из машины: вот кого, оказывается, ждал самолет! Я еще имел более или менее приличный вид и мог сойти за какого-нибудь порученца, но Халип выглядел достаточно странно. Он вообще имел привычку носить ремень ниже живота, как беременная женщина, и подвешенный к поясу наган болтался у него сейчас как раз посередине. Пилотка, которую он несколько раз ронял то в проявитель, то в закрепитель, была покрыта тигровыми пятнами, а кроме того, в спешке надета звездой назад. Он шел к самолету, прижимая к груди огромный ком старых газет. На глазах удивленного экипажа и пассажиров я впихнул Халипа в самолет, он ошалелыми глазами посмотрел на меня через окно, слабо помахал рукой, и самолет улетел.

Вернувшись в Симферополь, я узнал, что сегодня утром корреспонденты "Известий" Виленский и Зельма поехали в Севастополь с намерением добраться до Одессы и сделать о ней полосу. Я поехал к Рощину и дал по военному проводу телеграмму в "Красную звезду": "Выслал... самолетом пять материалов, и Халипа со снимками. Не замедлите печатанием. "Известия" выехали Одессу делать полосу".

Вечером самолетом пришел вчерашний номер "Красной звезды". Взяв его в руки, я с удивлением обнаружил на первой полосе шестьдесят строчек с заголовком "В Одессе" и с подписью: "От нашего спец. корреспондента К. Симонова". В первые минуты я ничего не понял. Я не передавал ни строчки и всего несколько часов назад проводил Халипа. Только потом я сообразил, как это было сделано. Узнав позавчера глубокой ночью, что я вернулся из Одессы, Ортенберг, очевидно, в последний момент тиснул мою подпись под заметкой, составленной по материалам сводок. Подкопаться под это было нельзя: в Одессе я был, то, о чем писалось в заметке, видел, а на следующий день в редакции должны были появиться мои собственные материалы...

свободны", полковник, в сущности, предложил мне убираться, что я и сделал.

Лишь много лет спустя при встрече В. А. Судец объяснил мне истинную причину его тогдашнего отказа: как раз в те ночи полеты на Плоешти сопровождались для нас особенно большими потерями, о которых, разумеется, тогда не распространялись, и полковник Судец, несмотря на разозлившее его размахивание бумажкой Мехлиса, пожалел меня, считая, что незачем рисковать лишней головой.

Когда весной 1942 года я передиктовывал свои дневники с блокнотов, я не оставил в них и следа этого эпизода. Наверное, сделал это из молодого самолюбия - не хотел вспоминать о неудавшейся затее с полетом на Плоешти.

* * *

В дневнике ни слова не сказано об одном хорошо запомнившемся мне эпизоде, который произошел после того, как Халип улетел в Москву.

Я узнал в штабе 51-й армии о налетах наших ночных бомбардировщиков на Плоешти и о том, что они базируются здесь, в Крыму. Бомбардировщиками командовал полковник В. А. Судец, впоследствии маршал авиации.

Явившись к нему, я попросил взять меня, как корреспондента "Красной звезды", на один из ночных бомбардировщиков, чтобы я, вернувшись, смог написать об их действиях.

Судец отказал мне, и довольно строго. Я стал настаивать. Тогда он заявил, что в этих полетах рассчитан каждый килограмм загрузки и брать лишних людей вместо бомб и бензина он не будет. А если я все-таки желаю лететь, он даст мне возможность окончить шестинедельные курсы и после этого летать бортстрелком.