Георгий Чулков - Годы странствий

• Название: Годы странствий
• Автор: Георгий Чулков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1999
• ISBN: 5-88889-035-9

Книга Г. И. Чулкова «Годы странствий» уникальна: основная ее часть представлена мемуарами, изданными малым тиражом более 60 лет назад и ставшими библиографической редкостью. Их дополняют письма А. Блока и В. Брюсова к автору, рисующие напряженную и противоречивую обстановку, сопровождавшую развитие символизма в России. В книгу включены хранившаяся в архиве автобиография Чулкова, два его очерка, напечатанных в периодике 1917–1918 гг., новеллы, а также повесть «Вредитель», раскрывающая трагедию писателя в Советской России.

Историко-литературный комментарий углубляет существующие представления о Серебряном веке в целом и о взаимоотношениях его представителей.

Вступительная статья, составление, подготовка текста, комментарии М. В. Михайловой.

---

— Я тебе, братец, верно говорю: если наш поп захочет, все будет дадено.

Но его собеседник упрямился:

— Держи карман шире. Заладил: «дадено, дадено». Нашли дураков? Будете мертвыми галками на снегу валяться.

— Что ж, по-твоему, поп дурак? Нет, милый человек, ему все пути известны.

— Мертвыми галками… на снегу…

В другом углу оборванец говорил девушке в черном платочке:

— Распрекрасная моя царица. Прогони ты его подлеца, полюби меня молодца…

— Страшно мне, Егор Иваныч.

И потом опять:

— Распрекрасная моя царица.

— Страшно мне…

— И мне страшно, — сказала Елена Марцианову. — Поедемте в город.

Уже горели в городе огни.

Дома разноцветными мерцающими вывесками дышали, как жабрами.

Толпа любопытствующая, тайно взволнованная ожидала чего-то. Разъезжали патрули, и пронзительно свистали им вслед мальчишки. Около «Café de Paris» околоточный сажал на извозчика с городовым проститутку, и она кричала на всю улицу:

— Фараоны проклятые! Нет на вас погибели!

Марцианов уговорил Елену ехать к нему. По дороге они купили ветчины и красного вина. Елена проголодалась и с удовольствием закусывала и пила вино, а Марцианов только пил: мяса он не ел.

— Ну, продолжайте, — сказала Елена, — вы утверждаете, что пока человечество не найдет иной формы любви, мы должны жить аскетами. Так называемая брачная жизнь — грешна, безобразна, преступна.

— Да, я это утверждаю. Но я думаю, что и теперь есть среди нас такие, которым дано любить целомудренно, без греха и преступления.

— И вы знаете таких?

— Да, знаю.

— Не Вы ли избранный?

— Да, я.

— Прощайте, — сказала Елена, — мне пора домой.

— Нет, не уходите. Я говорю: мне можно то, чего другим нельзя.

Елена не понимала, шутит он или нет. Губы кривились в улыбку; глаза блестели.

— Что с вами? — сказала она и хотела встать.

Марцианов взял ее за руки и притянул к себе.

— Вы для меня — желанная сестра. Я люблю вас.

Неожиданно он обнял Елену и приблизил свои губы к ее губам.

Она с силой толкнула его в грудь, так что он пошатнулся, и, одеваясь на ходу, выбежала на улицу.

Елена не чувствовала раскаяния. Ей было смешно.

Она торопилась домой, чтобы все рассказать Людмиле, но Людмила уехала куда-то с Савиновым. Одна бродила Елена по комнатам, зажигая везде свечи, потому что жутко было во мраке.

Зачем-то пошла в кабинет отца — и удивилась, что там свет и кто-то разговаривает: в большом кресле сидела Анна Николаевна.

Стало страшно Елене.

— С кем же она говорит?

Остановилась на пороге, не смея переступить его. Тихо и внятно говорила Анна Николаевна кому-то, кого Елена не видела.

«Хорошо, я исполню все, что ты велишь мне…»

Она помолчала, прислушиваясь, покорно наклонив голову.

«И до самой смерти. Да, да. И до самой смерти…»

Она протянула руки, улыбаясь.

Елену охватил несказанный ужас. Она хотела крикнуть и не мота; хотела бежать, но не слушались ноги. Она почувствовала, что голова ее кружится.

«Должно быть, я простудилась в Лесном, — подумала неожиданно. — Конечно, у меня лихорадка».

Потом она потеряла сознание. А когда очнулась в постели, около нее была Людмила.

— Ты — больна, — сказала она, — тебе нельзя говорить: молчи.

* * *

И вот начались странные дни и ночи — дни и ночи непонятного томления. Любовь и смерть предстали в своей извечной правде.

Елена падала и вновь поднималась — и так возникали дни и ночи от бездны к полету.

Засыпала в тяжелом бреду. Снился отец. Большеголовый, потрясая седой бородой, подходил к ней и шептал на ухо: «Думаешь ли ты о Боге, Елена?» Потом исчезал отец, и кружилась по комнате Анна Николаевна, падала на бок и старалась голову поднять от земли, совсем как собачка, про которую рассказывал Тарбут.

Просыпаясь громко кричала:

— Тарбут! Тарбут!

На мгновенье видела лицо Людмилы.

И вновь засыпала. Старалась вспомнить, кто говорил: «Распрекрасная моя царица».

И сама шептала:

— Страшно мне…

Пекаря проносили в енотовой шубе завернутую девочку и ласково ей говорили:

— А мамочку Боженька взял: ее лошадки копытцами потоптали.

— Страшно мне…

— Мертвыми галками на снегу…

Вот белые хризантемы; вон белеет рука, чья рука? Выходит из тьмы тетя Серафима — столетняя курсистка.

— Я — большевичка: поцелуй меня…

— Нельзя, тетя, потому что ты умерла и я могу заразиться смертью. Это очень опасная болезнь.

Но вот опять стоит Анна Николаевна в своем белом воротничке.

— Я — сестра милосердая. Я умею гадать по звездам. Видишь ли их сияние? Это полунощный свет.

И Елена повторяет:

— Полунощный свет.

— Свет во тьме светит, и тьма не объяст его.[1230]

— Ах, какой необыкновенный свет.

— Я тебе всегда говорила: не спи по ночам. Я тебя научу любви предсмертной.

— А ты меня, сестра, не обманешь? А, вижу, ты оскорбилась. Я шучу: ты сама обманулась. Вот что я хочу сказать. Но позвольте, Анна Николаевна, это все философия, а вот зачем на меня енотовую шубу навалили, этого я не понимаю. Мне жарко, жарко, жарко…

— А ты посмотри на звезды, и станет тебе прохладно.

— Да, вы правы: какой холодный этот ваш полунощный свет.

— Это — покойный свет. Покойника пронесли…

— Упокой, Господи, душу раба твоего…

— Мне холодно, Анна Николаевна, шубу мне енотовую…

* * *

Однажды Елена открыла глаза и видит день. Сидит перед нею в кресле Людмила, спит, лицо утомленное и бледное. Елена позвала тихо:

— Людмила.

Она очнулась, прильнула к Елене.

— Милая, милая! Молчи, ты — больна.

— Это ничего. Я хочу спросить тебя…

— Нельзя, нельзя говорить… Доктора запретили…

— Один вопрос…

— Ведь ты — девушка? Ведь ты не живешь с отцом?

— Конечно, Елена, конечно… Но зачем тебе знать? Всего сейчас не сумею рассказать… молчи, молчи…

Елена потеряла сознание. Опять закружился темный кошмар. Огромные пауки ткали свои серые сети, лапами мохнатыми шевелили. Запуталась в паутинной сетке Людмила.

И потекли, возникали сны, возникали из доземного, пугали и манили — и звали, и звали за собой на лунную тропу, где неумолимая тишина.

Очнулась однажды ночью Елена — совсем трезвая, здоровая. Опять, как раньше, спала в кресле Людмила. Елена не стала ее будить. Жалко было. С нетерпением ждала рассвета.

Утром Людмила плакала от радости, что жива Елена.

И вновь началась дружба.

Еще была слаба Елена, не могла встать с постели, но уж позволили ей говорить. Она сказала Людмиле:

— Есть правда и мудрость в этом доме. И мой отец хорошо беседует и с Платоном, и с Гёте… И верю я, что неземные голоса внятны Анне Николаевне; и Кассандров почти всегда говорит правду, когда приходит в этот дом. Но скажи мне, Людмила, почему это наивная Клавдия, милая наивная Клавдия, и полуобразованный Андрюшин, и даже пекаря, которых я видела под воротами, когда на Невском полиция кого-то била, почему все они остаются как-то оправданными, хотя говорят нередко совсем неумные; совсем ненужные слова. Почему?

— Они не всегда оправданы.

— Да, не всегда. Но и этому дому нет спасения.

— Может быть. И я не знаю, что делать.

Тогда Елена сказала тихо, сама не понимая еще как следует, что говорит, как будто кто-то иной за нее сказал:

— Нужна жертва.

И неуверенно переспросила:

— Жертва?

IX

Елена лежала с закрытыми глазами и подслушала разговор.

Савинов говорил:

— Безумие! Безумие! Завтра они идут к Зимнему дворцу. Их уж нельзя остановить…

— Да, это ужасно, — ответила Людмила. — Но что нам делать? Что?

— Рубинов был у министра и говорил ему, что это всемирный позор. По-своему, патриотически говорил…

— Что же министр?

— Министр сказал: это не от меня зависит.

— Будет кровь, будет кровь…

Елена догадалась, что говорят, о рабочих.

«Я буду с ними», — подумала она.

У нее опять началась лихорадка, и снова хлынул из нее поток видений.

Во сне боялась проговориться, что хочет идти. Металась в постели, кусая губы. Когда глаза открывала, никого не было в комнате. Потом заснула тяжелым сном без видений, а когда проснулась, было светло. И одна была по-прежнему.

«Неужели не сумею встать?» — подумала.

Закружилась голова, едва ступила на пол. Оделась. Вышла в коридор. Никого не было. Пробралась на лестницу, на улицу, мимо изумленного швейцара. Пошла по Екатерингофскому проспекту, пьянея от воздуха. Морозило сильно, но распахнула шубу, зачем, сама не знала.

Прислушивалась к улице, чужой и близкой, всегда непонятной.

Белая мгла висела над городом. И в холодном тумане алело солнце без лучей, как окровавленный круглый щит.