Дмитрий Петров - Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие

• Название: Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие
• Автор: Дмитрий Петров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-60001-4

Василий Аксенов, автор легендарных романов «Коллеги», «Остров Крым» и «Московская сага», прожил жизнь, которой с лихвой хватило бы на десятерых: сын врагов народа, врач по образованию, диссидент и стиляга по духу, Аксенов всегда был устремлен в будущее как ракета, несущая в себе энергию вечной юности и бодрости.

Герои Аксенова хранят в себе искру личности автора, но никогда не совпадали с ним на сто процентов.

«Василий Аксенов. Сентиментальное путешествие» – первая полная биография писателя. Дмитрий Петров для создания этой книги интервьюировал друзей и родственников писателя, работал с архивными документами. В итоге получилась не просто уникальная по охвату материала, но и очень интересная книга в духе знаменитых биографий Ирвина Стоуна, которые читаешь как настоящие художественные романы!

---

Внезапность его появления, одежда и обувь, немыслимая шапка и сидор, где было всё – от вязанки дров до пары унт… Нежная встреча с сестрой и сыном… Все это есть в «Зенице».

Отец вернулся! Это ли не счастье?!

Годом раньше – 25 июня 1955 года была освобождена со спецпоселения и вернулась из Магадана Евгения Гинзбург. Мама – на свободе! Это ли не счастье?!

В 1956-м сам Аксенов окончил институт и был направлен в Балтийское пароходство – работать врачом на судах дальнего плавания. Это ли не радость? Позади – годы учебы, впереди – дальние страны, моря и океаны, туманные берега свободолюбивого человечества…

Не смутило его и разочарование – реабилитация родителей не помогла получить визу, нужную для загранплаваний, – и он стал главврачом в больнице поселка Вознесение, дивного места, где в паузах между приемами и операциями и писал первую свою повесть «Рассыпанные цепью». В тех краях, рассказывает первая жена Аксенова Кира, жили люди с огромными синими-пресиними глазами, совершенно белыми волосами и особым диалектом. Весь их быт был связан с рыбой: ловили, сушили, солили… Опыт жизни в Вознесении читается в повести «Коллеги» и ранних рассказах – «Наша Вера Ивановна», «Самсон и Самсониха», «Сюрпризы»…

Вот ведь судьба! Подумать только: он же мог там навеки остаться – доктор Аксенов…

2

Ревел изо всех лошадиных сил
Скоростной пассажирский «Ил».
Блестел на солнце гигант – стрекоза,
Скрывалась из глаз Казань.
Уже промелькнул и остался вдали
Кусочек знакомой земли.
А дальше, срывая у тучи клок,
Пилот повернул на восток.

Мы вынули карту:

– Давай поглядим,
Как много еще городов
впереди…
На тысячи верст от родного
Кремля
Раскинулась наша земля.
И мы, ощущая в кармане
диплом,
Подумали вместе о том,
Что труд наш вольется вот-вот
В героику новых работ.
И это не шутка, не миф,
не пустяк:
Сады на Чукотке зашелестят,
И с радостным свистом
Московский экспресс
Прорежет колымский лес.
И мы, молодые солдаты труда,
Построим в тайге города,
Со сталинским планом
И песней в душе
Заставим весь край хорошеть.

Вот таким видел будущее студент Василий в 1952 году, когда в номере 153 (1086) газеты «Комсомолец Татарии» от 24 декабря появилось это его стихотворение – первый опубликованный текст будущего писателя – и подпись: В.Аксенов, студент мединститута.

Те, кто готовил к печати рубрику «Литературное творчество студентов», и не гадали, что автор стишка станет всемирно известным прозаиком, а сам стишок – литературным памятником. Они просто заслали его в набор, на лит[39] и в печать. Автора же премировали деньгами. Тот их тут же прогулял с друзьями. Может, в том самом «Подворье». А через много лет назвал свои стихи «совершенно дурацкими». А ведь тогда – радовался. И еще как!

Не думаю, что в редакции «Комсомольца» поинтересовались нравственным обликом студента-медика, а то вполне могли бросить его произведение в корзинку, как написанное морально неустойчивым элементом, а проще говоря – стилягой, фамилии которого, само собой, не место на страницах советской молодежной печати.

Как не было в ней места текстам, подобным вот этому:

Вот получим диплом,
Хильнем в деревню,
Будем там удобрять
Навозом землю.

Мы будем сеять рожь, овес,
Лабая буги,
Прославляя колхоз
По всей округе.

Через несколько дней
В колхозе нашем
Мы проложим Бродвей —
Всех улиц краше.

На селе джаза нет,
Там жить немило.
Чтоб зажечь в жизни свет,
Собьем джазилу.

Ты на ферме стоишь,
Юбка с разрезом,
Бодро доишь быка
С хвостом облезлым.

Ах ты, чува, моя чува,
Тебя люблю я.
За твои трудодни
Дай поцелую.

Разве не очевидна перекличка стихов юноши Аксенова и этой песенки, включенной в книгу его будущего друга, драматурга Виктора Славкина «Памятник неизвестному стиляге»? Оба текста о том, как юность Страны советов видит будущее. Только первый отвечает официальным установкам, а второй – мечтам сочинителей-стиляг.

3

В ту пору считалось: от любви к джазу до компании стиляг – один шаг, а от стиляги полшага до тунеядца, если не до антисоветчика…

История стиляг и впрямь связана с джазом. Ее, дополняя друг друга, уже рассказали многие, в том числе джазмен Алексей Козлов в книге «Козел на саксе». Пересказ ряда ее фрагментов прояснит некоторые эпизоды юности нашего героя. Штука в том, что, во-первых, Аксенов и Козлов дружили много лет, а во-вторых, мало кто мог бы рассказать об истории послевоенного советского джаза лучше, чем Алексей – один из его пионеров и энтузиастов.

Юному Козлову досталась от родителей коллекция пластинок оркестров Леонида Утесова, Александра Варламова, Эдди Рознера. Песни в исполнении Вадима Козина, Петра Лещенко, Изабеллы Юрьевой. Были там и записи американцев, изданные в СССР до войны, – Эллингтон, братья Миллз, Эдди Пибоди вместе с «трофейными» дисками Гленна Миллера и Бэнни Гудмена.

Под них Козлов и его друзья плясали на московских «хатах» с чувишками стильные танцы. Таковых имелось три типа: «атомный», «канадский» и «тройной гамбургский». Они неизвестным образом перемахнули через «железный занавес» и долетели до столицы мирового социализма, где

Средь верноподданных сердец
КПСС назло
Возник таинственный юнец
Саксофонист Козлов[40].

Тогда Алексей не играл. Но готовился. Вслушивался…

Музыка и худо-бедно понятые тексты вовсю обсуждались. Джаз обрастал субкультурной тусовкой, рождавшей порой удивительные (если не по литературным качествам, то по этнографическим признакам) сочинения. Вот подпольная басня, как-то попавшая к Козлову.

Осел-стиляга, славный малый,
Шел с бара несколько усталый.
Весь день он в лиственном лесу
Барал красавицу лису.
. .
И здесь, у самого ручья,
Совсем как в басне у Крылова
(Хочу я в скобках вставить слово),
Осел увидел Соловья и говорит ему:
– Хиляй сюда, чувак,
Я слышал, ты отличный лабух
И славишься в лесных масштабах
Как музыкант. И даже я
Решил послушать соловья.
Стал Соловей на жопе с пеной
Лабать как мог перед Ослом.
Сперва прелюдию Шопена
И две симфонии потом.
Затем он даже без запинки
Слабал ему мазурку Глинки….
Пока наш Соловей лабал,
Осел там пару раз сблевал.
«Вообще лабаешь ты неплохо, —
Сказал он Соловью со вздохом, —
Но скучны песенки твои,
И я не слышу Сан-Луи.
А уж за это, как ни взять,
Тебя здесь надо облажать.
Вот ты б побыл в Хлеву у нас,
Наш Хлев на высоте прогресса
(Хотя стоит он вдалеке от Леса) —
Там знают, что такое джаз…<…>
Был старый Хлев весь восхищен,
Когда Баран, стиляга бойкий,
Надыбал где-то на помойке
Разбитый, старый саксофон,
На нем лабал он на досуге
И «Караван» и «Буги-вуги».
Коза обегала все рынки,
Скупая стильные пластинки.
Да и Буренушка сама
От легких блюзов без ума.
Корова Манька, стильная баруха,
Та, что с рожденья лишена была
И чувства юмора и слуха,
Себя здесь как-то превзошла.
Она намедни очень мило
Таким макаром отхохмила:
Склицала где-то граммофон
И на него напялила гондон
Немного рваный, ну и что ж,
Ведь звук настолько был хорош,
Что всех, кто слушал, била дрожь…
А ты, хотя и Соловей,
И музыкант весьма умелый,
Тебе хочу сказать я смело,
Что ты, подлюка, пальцем делан,
Ты пеночник и онанист,
И, видно, на руку нечист…»
Таким макаром у ручья
С говном смешали Соловья.
Друзья, нужна в сей басенке мораль?
И на х…я ль!

Эта «басня» – культурный памятник времени. Я нарочно сохранил стиляжно-лабухское арго без перевода и вовсе нецензурное словцо. Зачем? Чтоб подчеркнуть: в начале второго десятилетия XXI века читать это нам смешно и чуть скребет. А в 1951-м, сочиняя или читая такой текст, человек рисковал. Быть стилягой значило навлекать гнев.

На карикатурах стиляг изображали ярко и безвкусно одетыми заносчивыми юнцами с вздернутыми носами и тонкими шейками. Их высмеивали в стихах, песнях, комических скетчах. Дуэт Игоря Дивова и Натальи Степановой бичевал стилягу песенкой Михаила Ножкина:

Не хочу работать я
Ни в малейшей дозе.
Я не трактор и не плуг,
Даже не бульдозер!
А ты рот не разевай,
Газеточки почитывай,
А ну, давай, давай, давай
Меня перевоспитывай!

Так пел с эстрады гад-стиляга в виде куклы, создававшей образ разболтанного, извивающегося в «пляске святого Витта» Оболтуса. Номер шел по ТВ. Многие помнят куплет:

– На восток езжай, сынок, —
Предлагает папа.
– Не желаю на восток,
А хочу на Запад!

А хотеть на Запад означало быть врагом.