Лев Мей - Стихотворения

• Название: Стихотворения
• Автор: Лев Мей
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Поэзия
• Год: 1985

Лев Александрович Мей (1822–1862) — оригинальный поэт и переводчик, прекрасный знаток русского языка, у которого Горький советовал учиться молодым поэтам. Читателя подкупает его тонкий лиризм, виртуозное владение стихом, сочность поэтической живописи. Многие произведения Мея положены на музыку, стали распространенными песнями и романсами («Зачем ты мне приснилася…», «Хотел бы в единое слово…» и др.). Широко известны драмы Мея «Царская невеста» и «Псковитянка», на сюжет которых Римский-Корсаков написал одноименные оперы. В настоящем сборнике представлено лирическое наследие поэта, сохранившее для нас свою притягательную силу.

---

«Друг мой добрый! Пойдем мы с тобой на балкон…»**

Друг мой добрый! Пойдем мы с тобой на балкон,
Поглядим на осенний, седой небосклон —
Ни звезды нет на небе, и только березы
Отряхают с листочков предсмертный свой сон,
Верно, знают, что им посулил уже он —
                                                 Морозы.

Верно, знают… Пускай их!.. А знаем ли мы,
Что дождемся, и скоро, с тобою зимы,
Что уж осень осыпала вешние грезы,
Словно желтые листья с берез и, немы,
Звезды капают с неба нам в душу сквозь тьмы,
                                                 Что слезы.

Только нет, ты не верь мне, не верь же ты мне:
Я болен и брежу в горячечном сне,
И гремят мне, и слышатся давние грозы…
Но вот ты улыбнулась, я верю весне —
И опять запылают листочки в игле
                                                 У розы.

Все взяла… Да зачем же, — сама пореши, —
Ты не вырвала вон из моей из души
                                                 Занозы?

30 августа 1860

ГРЕЗА**

Спал тяжело я, как будто в оковах, но в вещем во сне
           Синее, звездное небо пригрезилось мне;
           Каждою яркой звездою, сопутницей ночи,
           Жгло мне сквозь веки оно отягченные очи;
           Но терпелив был я, силен и крепок тогда…
           Вдруг, в полуночи, на север скатилась звезда,
И услыхал я:
                               «Внемлите глас божий: для божья народа
Царственно с неба, падучей звездою, слетает Свобода!..»

1860 (?)

ДЫМ**

           Ох, холодно!.. Жаль, градусника нету…
           А у меня, с заутрени, мороз
На стекла набросал гирлянды белых роз,
И все — одна в одну — как есть, по трафарету.
И все — одна в одну — под небом голубым,
Все трубы в небеса струят посильный дым.
И засмотрелся я на них сегодня…
                                                             Трубы!
Все оглянул я вас и думал: «Люди грубы:
Твердят им мелочность и гордость свысока,
Что жизнь юдольная ничтожна и низка,
И вообще, внизу низка у жизни тропка.
О трубы!.. Не понять не зябшим, что есть топка,
Что на земле она, но что порой и дым
Летит, о господи, под небом голубым
И — может быть — горе рассказывает что-то.

Быть может…»

                                  Вот и я, пиитом чердачка,
Столицу обозрел, конечно, свысока
И видел я: Нева, и крепость, и Исакий,
И Академия, и мост через Неву,
И Стрелка с биржею, и то, что видит всякий,
Побывший в Питере, во сне иль наяву…
Я «питерщик» вполне… На Питере съел зубы:
Затем и говорят со мною даже трубы,
И дымом говорят.

                                   «Вот, — говорит одна,  —
Вы, сударь, видите, что я совсем бедна,
Что истопель принес мне дворник за послугу…
Да как же к празднику не угодить друг другу?»
«Ариша! — говорю я мысленно трубе. —
Жила бы ты себе у батюшки в избе,
Доила бы коров, купалась под Купало
 И…»
                  Только из трубы дым по ветру умчало…

Но пристально за ним я по ветру смотрю:
Он обнялся с другим..

                                    «Ариша! — говорю. —
Как раз туда! Для нас чернорабочих братий,
Там постлан целый ряд фланелевых кроватей:
Там есть и доктора, там есть и фельдшера;
Там, помнишь, родила Марфушина сестра?..
И померла…»
                       Бежит родоприимный дым,
Стеляся саваном под небом голубым…

А рядом — черный дым, как с чумного погоста,
Как с погребального потухшего костра,
Где зараженных жгли с полночи до утра,
Да, заживо здесь жгут, под шумный возглас
                                                                              тоста
Безумных юношей…
                                      И вьется чумный дым,
Ехидною клубясь под небом голубым,
С собою унося весь пепел лицемерья
Перед природою, обмана чувств, безверья —
           И радужных бумажек…

                                                    Вот валит
Дым тучей; где-то здесь — недалеко горит.
           Кто погорел — бедняк или богатый?
           Что вспыхнуло — лачуга иль палаты?..
Иль просто занялись сарай и сеновал?
Иль пламя охватить готово весь квартал?
Не знаю… Пусть горит: быть может, и сгорело
В пожаре темное и казусное дело…

Вот мерной сотней труб строений длинный ряд
Дымится, окаймив широкий плац-парад,
И за колонною подвижная колонна,
Волнуяся, идет на приступ небосклона,
И кажется в дыму сомкнулися штыки…
И веют знамена, и искрятся штыки…

Вот жиденькой и седенькой кудрёй
Завился дым в глазури голубой…
Одним-один дрожит, согбенный, над камином
Сановник отставной, томим чиновным сплином.
Давно ли, кажется, в приемной у него
           Просители пороги обивали?
И целые часы почтительно зевали,
В надежде встретить взор орлиный самого?
Давно ли важен, горд и величав по месту,
Он мог рассчитывать на каждую невесту
И твердо сознавал, что каждой будет мил?
Но он себя берег и с браком не спешил…

Да для чего ему и торопиться было,
           Когда по нем у стольких сердце ныло,
Когда у Кларочки, иль Фанни, столько раз
Сверкали молнии из томных глаз!
Давно ли? — А теперь фортуна изменила —
И Кларочка свой взор с насмешкой отвратила…
Коварная судьба все разом отняла —
И вот, уж под судом за добрые дела,
Покинутый, больной, дрожит перед камином
Сановник отставной, томим чиновным сплином.

Перед камином же задумалась и ты…
Кругом тебя ковры, и бронза, и цветы,
И роскошью все дышит горделивой…
Так что ж ты вдаль глядишь с улыбкою ревнивой
На стиснутых губах? Зачем в глазах тоска?
Не образ ли соперницы счастливой
Ты видишь в трепетном мерцаньи камелька!
И вот летит струя лукавого дымка, —
И вот — разносит он на воле и просторе,
Сожженными в письме, любовь твою и горе…

И много говорят мне трубы… В клубах дыма
Я вижу образы живые… Много их,
И малых и больших, чредой воздушной, мимо
Промчались в небесах морозно-голубых.

Сказал бы я им в след… А впрочем, что скажу я?
Ужели, от трубы к иной трубе кочуя,
Я стану говорить, что дороги дрова;
Что вот последний грош за них сожгла вдова
Страдальца бедного…
                                       Что далее, вот там,
Дымится фабрика, а здесь — науки храм
А тут — гостиный двор, театры, магазины;
А это-де не дым, а пар — и от машины,
Что, может быть, уйдет за тридевять земель,
В то царство, где никто и не бывал досель,
Где, может быть, и нет, под многотрубной
                                                                      крышей,
Ни вздорожалых дров, ни дворника с Аришей,
Ни бесприютных вдов; где не бежит из труб
Каким-то узником тюремным дымный клуб
И будто говорит с выси такие речи:
«Нет солнца, холодно, — зато есть плошки, свечи,
Пожалуй, и дрова казенные, и печи…»
В такое царство я с тобою, беглый дым,
Понесся бы теперь под небом голубым…

Да!.. есть глубокий смысл в сравненьи простодушном
Всей нашей жизни сей с тобой, полувоздушным.

Да!.. есть глубокий смысл в предании святом,
           Из века в век таинственно хранимом,
           Что весь наш грешный мир очистится огнем
                       И в небесах исчезнет дымом.

<1861>

АУ-АУ!