Н. Джеймисин - Сто тысяч Королевств

• Название: Сто тысяч Королевств
• Автор: Н. Джеймисин
• Жанр: Фэнтези

Йин Дарр — изгнанница с варварского Севера, энну своего народа. Когда же при загадочных обстоятельствах умирает её мать, девушку неожиданно призывают в высокий Небесный город. Здесь её ждёт шокирующее известие — теперь она Наследница Престола.

Но трон Ста тысяч Королевств — не столь простой приз, как кажется; Йин против воли втянута в порочный круг противоборства за власть… вместе с парочкой свежеиспечённых родственничков. И чем дальше заводят Йин интриги королевского двора, тем ближе она к убийцам матери — и очередным фамильным скелетам. Теперь, когда судьба мира зависнет на волоске, она познает, каков он, смертоносный узел любви и ненависти, свитых воедино, — богами и смертными.

---

Недолгая пауза.

И когда Владеющий Ночью дотронулся до моего лица, оглаживая, изучая кончиками пальцев подбородок, я думала, мне примерещилось. Жест, исполненный недвусмысленной нежности. А потом с той же лаской рука соскользнула вниз, обвивая горло. Он склонился, тесно прижимаясь ко мне всем телом, и я закрыла глаза.

— Спрашиваешь или просишь? — шепнул падший, легонько касаясь губами уха.

Я открыла было рот, но словно утеряла дар речи. А потом тело обуяла нескончаемая дрожь. Слёзы хлынули сами собой, стекая по щёкам и орошая ему запястье. Так страшно хотелось шепнуть… просить… Но я просто стояла, трясясь и плача одновременно, покуда дыхание падшего щекотало кожу, проходясь туда-сюда. Взад-вперёд, взад-вперёд. И так трижды подряд.

Стоило ему высвободить от хватки мою шею, и ноги сами подкосились. Я рухнула вперёд, внезапно потонув во тьме, мягкой, прохладной тьме, прижатая к невидимой груди, — и захлебнулась от всхлипов, уткнувшись в неё носом. А чуть после рука, едва не убившая меня, мягко обхватила затылок и шею. Должно быть, я рыдала ещё добрый час, может, меньше. Не знаю. И всё это время Владыка Ночи крепко обнимал мне плечи, баюкая в объятьи.

20. Арена

Если что и осталось с далёких времён, лежащих по ту сторону Войны Богов, то одни лишь выдумки, передаваемые шёпотом от уха к уху, да полузабытые легенды. Священники скоры на расправу с пойманными на слове сказителями. Один лишь Итемпас, и прежде него — никто и ничто, слетает затверженное с их ртов, даже во времена Трёх бысть ему первым и величайшим среди прочих. Но легенды не меркнут, в отличие от людей.

И вот вам одна из них: и было некогда так, что люди творили жертвы Трём из плоти и крови. И заваливали выход из комнаты, полненной собравшимися по доброй воле. Млад и стар, жёны и мужья, бедняки и богачи, здоровые и немощные, — все отпрыски рода человеческого, в изобилии и многообразии. И на священных приношениях этих — со временем затерявшихся в веках — взывали люди к богам, ниспрашивая снизойти до мольб и отведать пиршества.

И говорилось ещё, что Энэфа притязала себе мудрых старцов, а такоже хворых и увечных, ибо воплощение ея суть смерть. И милостью своею даровала им выбор: исцеление или нежные объятия вечного покоя. Но, пускай я не разумею причин, большинство соглашалось с последним, повествуют предания.

Итемпас же в свой черёд возбирал тех же, кого и поныне любимы им — мужей зрелых и благородного чина, ярчайших и одарённейших из всех. Коим суждено было стать присными его, священным воинством, блюдущим опереж всего долг и приличие, возлюбивших его и покорных ему во всём.

Что до Ньяхдоха, тот почитал за лучшее юность, необузданную и беспечную, — но не отказывал и прочим, чудным и странным. Любому, что готов был поддаться случаю. Соблазнял падших и ниспадал сам, такоже соблазнённый; упивался низвергнувшими запреты и предавшимися порокам и предавался им сам, не зная удержу; и раздаривал себя безотчётно сонму боготворящих его.

Оттогож Итемпанцы, слыша недозволенные речи, возгорались страхом, что поселится в сердцах людских тоска по утерянному, и возжаждут они прошлого и обратятся к ереси. Я же разумею иное: глаза у страха велики. Вдумайтесь сами в ход мышлений моих: мне и самой не вообразить подобного мира и возжелавших жить в нём, и сердце моё молчит, ни на миг не желая возращаться к ушедшему. Разве ныне не хватает нам забот с одним-единственным божеством, так отчего, во имя Маальстрема, восхотеть сожительствовать заново с целою троицей?

* * *

Я бездумно расточила весь последующий день, четверть оставшейся мне жизни. Не то чтобы я хотела этого в самом деле. Но не ворачиваясь до комнат своих почти до самого рассвета, провела вторую по счёту бессонную (почти что) ночь; итогом же стали предъявленные усталым телом требования о соответствующей делу награде, то бишь долгий до- и послеполуденнный отдых. А во сне мне виделись тысячи лиц, олицетворявших миллионы, и все — искривлённые страданием, или ужасом, или отчанием. Я чуяла запах крови и горелой плоти. Я зрела пустыню, усеянную останками обрушенных деревьев, пустыню, бывшую некогда лесом. И очнулась от сна, вся в слезах, мучимая виною; ибо я была причиной виденному.

А ближе к вечеру, тем же днём, в дверь постучали. Тяготясь нахлынувшим одиночеством и чувствуя себя забытой — даже Сиех не спешил посетить меня, — я подошла ответить, втайне надеясь увидеть за дверью дружеское лицо.

На пороге стоял Релад.

— Что, во имя всех негодных богов, вы наделали?! — требовательно рявкнул он.

* * *

Арена, вот что сказал мне Релад. Место, где высшая кровь играется в свои маленькие победоносные войны.

Там я смогу найти Скамину, каким-то чудом прознавшую о моих усилиях воспрепятствовать её назойливым делишкам. Мне поведали о том в промежутке между проклятиями, площадной бранью и подробным описанием родословной, изобилующем грязью и попутно проясняющем, какое место к кровной линии отводится вшивым грязнокровным метисам. Вроде меня лично. Уж это-то я поняла с лихвой. Как и то, что Релад явно был не в курсе, что именно накопала там Скаймина; и последнее давало мне некоторую надежду… впрочем, не столь большую, как хотелось бы.

Дрожа от подступившего к горлу напряжения, я вышла из подъёмника, сразу угодив на зады гурьбящейся вокруг толпы. Рядом с самим выходом ещё оставался крошечный пятачок свободного пространства, возможно, в силу того, что вновь прибывшие постоянно подталкивали остальных собравшихся в спину, сгорая от нетерпения и высвобождая себе тем самым место; но впереди колыхалась сплошная стена людских голов. Подавляющее большинство таскало на себе белые балахоны прислуги; некоторые могли похвалиться одеянием получше — те, что щеголяли с отметинами четверть- или октакровки. То тут то там меня теснили, толкали под локти, тёрлись парчой или шёлком, оттирая в сторону, пока я, наплевав на вежливость, попросту не начала сама пробивать себе дорогу плечом. Но продвинуться вперёд по-быстрому оказалось делом непростым: маячившее перед носом большинство мало что возвышалось надо мной, будучи выше не менее чем на голову, так ещё и было полностью приковано к центру зала, что бы там не происходило.

Оттуда доносились лишь крики.

Я бы так и застряла здесь навсегда, не оглянись кто-то, подавившись изумлением в узнавании, и не прошепчи о том рядом стоящему. Глухое бормотание рябью понеслось по головам, охватывая толпу, и внезапно я обнаружила себя в самом средоточии десятков подавленно-молчаливых, пристально-настороженных глаз. Запнувшись от изумления, я споткнулась и обескураженно замерла, но тут толпа передо мной разом разошлась, образуя сносный проход дальше. Отмерев, я ускорила шаг, заторопившись вперёд… чтобы оторопело застыть столбом.

На полу, посреди лужи крови, согнулся на коленях старик, нагой и закованный кандалами. Длинные, ломкие нити белых волос свисали грязной куделью с висков и лба, скрывая лицо; из-под них доносилось одно лишь учащённое неровное дыхание, словно тому не хватало воздуха. Кожа пестрела узорчатой сетью рваных ран. Испещряй последние толко спину, первое что приходило бы в голову — порка; но дело не кончалось одной спиной. Ноги, руки, щёки, даже подбородок… Колени, он стоял на коленях, и мне были видны кровоточащие порезы на самых стопах. Неуклюже покачиваясь, старик подтолкнул себя вверх, в попытке привстать, пользуя взамен опоры запястья и локти, и взор мой чётко отразил: круглое алое отверстие позади каждого сочления; дыра, обнажающая кости, обтянутые сухожилиями.

Очередной еретик? — в замешательстве задалась вопросом.

— Меня интересовало, сколько крови понадобится пролить, прежде чем кто-то сподобится сбежать за вами, — раздалось рядом со мной; этот исступлённо упивающийся голос… я дёрнулась, готовясь развернуться к его источнику, и тут что-то врезалось мне в лицо. Инстинктивно вскинув руки в защитном жесте, я ощутила, как ладони обдало теплом и рассекло вздувшейся тонкой полосой; похоже, не только врезалось, но и разрезало.

Быстро расценив повреждение, я отпрыгнула назад, ощерившись ножом. Что ж, рана оказалась не столь глубока, чтоб помешать драться; хотя из-за крови рукоять и скользила, зажатая ладонями. Готовая к схватке, я перетекла в боевую позицию, слегка согнув колени и повернувшись боком, перехватывая нож защитным хватом.

Скаймина стояла напротив, облачённая в блестящий изумрудный атлас. Пятна крови, алыми брызгами испещряющие платье, сияли подобно крошечным драгоценным рубинам. (Равным образом измазано было и лицо, но бисер метин было уже не выдать за украшения.) В руках она держала что-то, поначалу не принятое мною за оружие, — длинный, серебряный то ли жезл, то ли посох, пышно, но аляповато отделанный, где-то около трёх футов в длину. Навершье того угрожающе венчал короткий обоюдострый клинок, тонкий как скальпель хирурга, но не из стали. Из стекла. Чересчур куцая и необычно утяжелённая, чтобы служить копьём, более всего конструкция эта напоминала замысловатое, искусно сделанное, «вечное перо». Какое-то неизвестное мне ранее амнийское оружие?