Петер Вебер - Вокзальная проза

• Название: Вокзальная проза
• Автор: Петер Вебер
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-7516-0581-0

Место, откуда взялась эта книга известного швейцарского писателя Петера Вебера, — роскошный вокзал, под сводами которого между платформами, на рынках и в кафе происходят удивительнейшие истории. Исследуя укромные вокзальные уголки, автор отправляет своего рассказчика кататься на эскалаторах либо посылает его в подземные этажи, чтобы поглядеть на деловую суету, не прекращающуюся ни днем, ни ночью. Главные вокзальные часы задают ритм всем фантастическим путешествиям, о которых иронически повествует автор.

---

3

Наши музеи

Работа на вокзале — чистая практика, а потому никакой специальной подготовки не предусмотрено. Каждый волен по-своему представлять себе и работу, и место, и характер деятельности. Единственное, чего от тебя требуют, это довольно большая письменная работа, связанная с практическим собеседованием и основанная на жизненном опыте, то бишь сочинение, сопроводительное и ориентировочное. Содержание и форму определяет сам соискатель, в зависимости от своего самовосприятия. Одни корпят над этой задачей годами, пишут многопудовые фолианты, разукрашенные завитушками и гирляндами, обвешанные плодами их мысли и воли; другие скупы на слова, вымучивают скудные фразы, меж которыми зияют пустоты. Лично я выбрал для своей работы тему «Стая и стаи», хотел по памяти описать стаи мошкары, что пляшут в сумерках над прудами, где, как известно, хранятся души, заодно хотел описать и рыбьи стаи, как они там плавают по своей школьной программе, хотел увязать рыбьи стаи со стаями мошкары и на этой основе создать общее учение о стаеобразовании. Мошкара после многих лет выскользнула на рассвете из своих куколок и провела в жужжанье целый день, который объемлет всю их жизнь, вечером они показывают свои последние танцы, отражаются в водной глади, где видны движения рыб и все краски неба. Когда густеют тени, дневной свет уходит под воду, небесная лазурь и багрянец облаков собираются на зыбкой поверхности, сливаются воедино, мошки хотят напоследок подняться ввысь, но вместо этого летят к мраморной глади, задевают ее зеркало. Рыбы хватают и заглатывают их намокшие тельца, отчего на воде возникают маленькие вихри и круги, которые помогают чайкам, кружащим лишь в нескольких метрах над озерцом, выйти на цель. Птицы камнем падают вниз, пикируют на воду, как стрелы рассекают собственное отражение, хватают рыбу, заглатывают ее, выныривают и покачиваются на волнах, которые потихоньку успокаиваются. Ночные воды поглощают последние тени, волшебный танец мошкары завершен, рыбы плывут своей дорогой, изредка можно заметить среди них одинокого пескаря или сумрачного, в серых пятнах, чебака, что питается обрывками водяных теней, опускающимися на дно, он заглатывает их прямо на плаву.

В поисках дополнительных материалов о стаях я рискнул спуститься во второй подвальный этаж, зашагал по черным блестящим мраморным плитам, свидетельствам здешнего торгового бума. Мраморно-зеркальный пассаж вел меня к входу в супермаркет. Зеркальная стена была взломана, и изрядное число мужчин, не замеченные прохожими, ушли подальше от яркого света. Я взял корзину для покупок, прошелся вдоль стеллажей с товаром, изучая ассортимент, проверяя цены, вникая во все тонкости. А выбрал только большой, с голову, кочан савойской капусты, который удобно лег в руку, и подошел к клеточной батарее для кур-несушек, вмонтированной в стеллажи. Птицу здесь заказывают нажатием кнопки. Металлическая рука бьет курицу током, едва та отложит последнее яйцо. Яйцо скатывается в корытце, где им любуются дети, а тем временем оглушенную птицу, подвешенную за ноги, подводят к быстро вращающемуся лезвию, которое беззвучно отсекает ей голову. Еще трепещущую обезглавленную тушку окунают в кипяток, автомат ощипывает ее, потрошит и запаивает в фольгу, после чего ее можно получить у кассы.

Уловив какие-то звуки позади хлебного ряда, я двинулся по мучному следу и оказался среди булочниц, которые приняли меня за курьера, прошел через пекарню в подсобки и складские помещения, выбрался со своей капустой за пределы мучных складов, распахнул какую-то дверь, после чего странные звуки послышались четче. «Иди… вышел… пришел», — захрупало далеко впереди. Я долго шагал по темному коридору, что было сущим благодеянием для моих глаз, их словно спрыскивало бальзамом, и под конец очутился у эскалатора со скрипучими деревянными ступеньками. Я поехал вниз навстречу синему цвету, который на поверку оказался световой надписью; Общедоступный музей — вот что сообщали изогнутые неоновые трубочки над входом, мерцали они тускло, частью были надбиты, частью висели косо. Я вошел в просторный, пустой, облицованный кафелем зал, трепетный свет пропикал и сюда, отражался от стен, оборачивался вздохами, которые эхом лезли в уши. Когда мои глаза освоились с темнотой, я увидел толстое, как лупа, защитное стекло, а за ним — ультрафиолетовую воду. Внутри плавала королевская медуза. Я стоял у самого стекла и следил за плавными движениями этого существа, которое, судя по всему, заметило мое присутствие. Пульсируя куполом, оно старалось привлечь мое внимание, раздувалось, засасывало, раздувало меня, выпускало из щупалец, чтобы снова всплыть. Я решил упомянуть в письменной работе и эту медузу. С виду на редкость красивое существо, только вот реснички у нее такие ядовитые, что уже продолжительный взгляд и тот способен убить. Как я читал, на одном из островов Средиземного моря существовал ме-дузовый обычай, призванный воспрепятствовать тому, чтобы вожди забирали слишком много власти. Кто хотел стать предводителем, должен был отловить королевскую медузу и несколько часов таскать ее на голове. Большинство претендентов умирали на месте, едва прикоснувшись к медузе, а стоило ей расположиться в какой-нибудь бухте, как на много километров вокруг погибали все живые существа. Тот же, кому удавалось выдержать испытание, получал апасть, но делался полным придурком, и его приходилось кормить словно домашнюю скотину. Вот и позднейших завоевателей подвергали той же процедуре, так что ни одна весть за пределы острова не просочилась и никто понятия не имеет, где он, собственно, находится.

Над следующим помещением было написано: «Море». Там стоял огромный аквариум, в котором скользили по поверхности бледные, не окрещенные еще младенцы. Затем я очутился в темном зале, где сильно пахло арабикой. Из тьмы проступили контуры черного паровоза. Ощупав кучи в тендере, я обнаружил не только запасы угля, но и изрядное количество необжаренного кофе. Паровоз, на который я вскарабкался, на самом деле представлял собой огромную кофеварку. Теперь я разглядел и множество фигур, которые безмолвно обслуживали сей агрегат. Одна половина котла была жарочным барабаном, куда закладывали зеленые кофейные бобы, другая — мельницей. Уголь лопатой забрасывали в топку, в кипятильных трубах нагревали воду и в виде пара направляли к дымовой трубе, заполненной свежемолотым кофе, пар проходил сквозь него и, сделавшись напитком, сбегал в емкость, связанную циркуляционным насосом с отоплением.

На этом месте я приостановил свои изыскания, ибо добрался до следующей световой надписи: «Из залов возникли вокзалы, из портов — аэропорты». Я отодвинул кожаную занавеску, ощутил на лице соленые ветры и, когда глаза мои привыкли к темноте, разглядел клиперы, груженные чаем и опиумом, ухмылку и выпяченные груди и кулаки носовых фигур. Волны накатывали откуда-то издалека, с шумным плеском набегали на берег, повторяясь до бесконечности. Я промчался по всем вокзальным помещениям Люцерна, Лейпцига, лондонского «Ливерпуль-стрит» и очутился перед стеклянной дверью. Она открылась, и я снова попал в торговый центр, где, вооружась своей карточкой, быстро пристроился к очереди в кассу, поскольку забыл заплатить за савойскую капусту.

В небесах обязанностей

Я записался в хор. Спевки проходят на колокольне, над залом, в лобной пазухе. Добраться туда можно по винтовым лестницам. Лишь тот, кто участвует в спевках, рано или поздно узрит домовый орган. Мы сотнями собираемся перед его фасадом. Я спрятался в заднем ряду, возле вторых басов. Хор исполняет старые попутные песни, все сплошь успокоительного звучания, каждый может не мешкая подхватить. В низких регистрах всегда держат один и тот же тон, для любой песни. Среди басов возможны временные перестановки, в их рядах порядок не слишком строгий, мы же обеспечиваем связь с избранной публикой, приглашаем ее подпевать. За пением в озабоченных умах крепнет убежденность, что лобная пазуха вкупе с хором и органом, как и прежде, остается инструментом руководства. Покуда наша публика верит, что силы искусства заняты делом, и подпевает хору, заботы ее не растут. В лицевой стене и впрямь размещается западное окно — отверстие на самом верху, через которое прежние смотрители наблюдали за всем происходящим на путях. Смотрители добирались до глаза — так они называли маленькую платформу с кроватью и письменным столом — по длинным лестницам, по двое устраивались там на несколько дней, по очереди выкрикивая через медные трубы указания прямо в ухо органисту, который своей игрой подгонял хор, хотя наигрывал лишь отдельные тоны — точки, черточки. Западное окно размещено так, что последние лучи летнего солнца можно с помощью зеркал направить в лобную пазуху, в соответствии с направлением солнечных лучей прочерчены и линии на полу, по которым мы строимся по сей день. Позднее в западный глаз вставили граненое стекло, оттого-то ныне свет в лобной пазухе воздвигает все новые храмы, всех цветов радуги, впрочем, за всем этим можно не без оснований заподозрить существование пучковой горелки и тех же световых эффектов, что заставляют солнце двигаться по стене за окнами терм, а нам ежедневно показывают в вестибюле, где находятся восток, юг, запад.