Надежда Зорина - Оборванные струны

• Название: Оборванные струны
• Автор: Надежда Зорина
• Жанр: Детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-227-02619-4

После пересадки почки жизнь Ксении Зиминой изменилась. Она увлеклась кинематографом и, купив очередной диск, с удивлением и страхом обнаружила себя в главной роли фильма "Эпилог". На экране женщина, удивительно похожая на Ксению, но гораздо более раскованная, вызывающе одетая и с ярким макияжем, стреляла в мужчину…

---

Надежда Зорина, Николай Зорин Оборванные струны

Глава 1. «Эпилог»

Страх пришел позже. Да, много позже, когда я посмотрела фильм. А в тот момент был даже не испуг. Удивление, изумление, не знаю, как передать это ощущение, но только не страх. Скорее уж шок, как от удара током. Электрошок удивления — вот на что было похоже мое состояние, когда я увидела себя на обложке диска. Подобного быть не могло, никак не могло, и, однако, было.

Я не актриса, никогда не снималась в кино, так что же я делаю здесь, на обложке? Просто очень похожая женщина? Да нет же, нет, это я, без всяких сомнений. Хоть и никогда не надела бы такой костюм, хоть и никогда не носила такой прически, и цвет волос не мой. В руке она держит пистолет, так уверенно держит. Я никогда не видела настоящего пистолета, только в кино, только в виде игрушки, и ни за что не осмелилась бы взять его в руки, но это я.

Не сон и не наваждение. Я слышу шаги других покупателей, впрочем, их не особенно много — магазинчик совсем крошечный, слышу звуки стрельбы и отчаянные голоса: продавщица поставила какой-то боевик. Все как обычно. Сюда я захожу очень часто, не реже двух раз в неделю, потому что с некоторых пор стала заядлой киноманкой и потому что мне нравятся именно такие маленькие магазинчики. Разве могла я ожидать подвоха? Просто наведалась в магазин DVD, в «мой» магазин, чтобы проверить, не появилось ли чего-нибудь свеженького, направилась к стенду с новинками… Появилось, еще как появилось!

Мой взгляд намертво приклеился к лицу на обложке. Хочу отвести и не могу. Как называется фильм, в котором я сыграла главную роль, кто режиссер? Шаги прошли совсем близко, за моей спиной, остановились. Я слышу чужое дыхание, пугаюсь, что этот человек сейчас увидит меня на обложке диска, и наконец заставляю себя оторвать взгляд. Становится немного легче, но опасность не прошла, надо что-то делать. Воровским движением снимаю с полки диск, прячу под куртку и оглядываюсь на того, кто стоит у меня за спиной. Мужчина. Он мне подмигивает. Наверное, решил, что я совершаю мелкое воровство, наверное, и сам на такое способен. Не знаю зачем, я ему тоже подмигиваю и направляюсь к кассе. Диск кладу лицевой стороной вниз, чтобы продавец ничего не заметила, расплачиваюсь и буквально выскакиваю из магазина. Вряд ли когда-нибудь еще сюда приду. Как жаль! А впрочем… Мысли начинают путаться, возникает странное ощущение: смесь какого-то щекочущего любопытства и ужаса, как бывает, когда прыгаешь вниз в темноте и не знаешь, далеко ли до земли.

Почти бегом возвращаюсь домой, совсем позабыв, куда и зачем шла, закрываю дверь на все замки, задергиваю шторы и только после этих, в сущности, совершенно ненужных мер предосторожности — с некоторых пор я живу одна и никто ко мне в гости не приходит — ставлю диск.

Мои слова заглушает лай собаки, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель мечется по поляне, похоже, пытается предотвратить убийство… Я напрягаю слух, чтобы расслышать, — и не могу. Перекручиваю на начало сцены, снова вслушиваюсь — ничего. А дальше следует выстрел. Я стреляю в человека, в мужчину. Кто он такой? Я не знаю его.

Лента называется «Эпилог», так написано на обложке. Там, в магазине, я не смогла прочитать название — перевести взгляд чуть ниже, под картинку, под свое лицо. В фильме почти нет сюжета, да и длится-то он от силы минут семь. Да и вовсе это не кино в обычном понимании — просто любительская съемка. Документальная съемка, когда устанавливают камеру и она сама снимает все подряд. Мужчина и женщина — я и незнакомый мне человек — приехали на пикник, чтобы отпраздновать день рождения, его день рождения. Поляна в лесу, посреди — стол, накрытый белой нарядной скатертью, уставленный совсем не характерными для пикника закусками и напитками: какие-то, на вид очень вкусные, салаты в вазочках, огромный омар, еще что-то, мне абсолютно неизвестное, коньяк, шампанское и какое-то вино. На краю стола пачка сигарет и пепельница — она меня почему-то смущает, что-то в ней ненормальное… А впрочем, все это есть ненормальность. Я и этот незнакомый мужчина (по фильму получается, что он мой муж) отмечают семейное торжество. Рядом крутится собака. Мужчина смеется, я тоже смеюсь, собака дружелюбно поскуливает. Я поднимаюсь, чтобы произнести очередной тост, — и тут…

Я не понимаю, почему убиваю его, о чем я говорю, перед тем как выстрелить. Спаниель в отчаянии ужаса мечется по поляне с невыносимым лаем. Почему он не бросился на меня, не выбил из рук пистолет, не предотвратил убийство? Я видела в кино, как собаки не раз проделывали такие штуки и тем спасали жизни.

Документальная съемка. Все это было на самом деле. Этого быть не могло! Я никогда не убивала. Я не могла убить. Да я и не знаю этого человека!

Я не знаю его. Не знаю, никогда в жизни не видела. Я отчаянно цепляюсь за эту мысль: невозможно ведь убить человека, которого не знаешь, значит, и не убивала…

Чушь собачья! Как будто я могла бы убить того, кого знала!

Документальная съемка… Съемка убийства, настоящего убийства, где я в главной роли… Да нет, ни о какой роли речи не идет — это не роль, а зафиксированное преступление. Я — убийца. О господи!

Разбитый стакан, под ногами мокро, и голос нежный, ласковый шепчет: ничего, ничего, да вот она уже и приходит в себя, и новые ласковые голоса, хором: ах, как ты нас напугала! — и далее обморок.

Никакого стакана, никакого обморока, никаких голосов — я одна, и помочь мне совершенно некому. Вот уже почти год совершенно одна: муж от меня ушел к другой женщине, подруга со мной раздружилась, близкие отвернулись: говорят, ты так изменилась, теперь совсем другой человек. Я стала им чужой, для всех чужой, когда обрела новую жизнь. Обновленная, я им не понравилась. Да еще это внезапное увлечение кинематографом.

Обморок мне не светит: кто же из него меня вытащит? Сочувствие мне теперь не полагается: я больше не больна. Разбирайся сама как знаешь.

Да как же тут разберешься?

Я ведь просто зашла в магазин, в «мой» магазин, в котором бываю не реже двух раз в неделю.

Я просто хотела купить новый диск… А стала убийцей. Вернее, узнала, что являюсь убийцей.

Нет, это невозможно! Никогда не поверю в это. И пусть мне предъявят еще тысячу доказательств, все равно не поверю. Нужно успокоиться и попытаться опровергнуть, привести собственные доказательства своей невиновности.

Я не убивала, потому что я не убийца. Это прежде всего, и это главное. И потом, я ведь не знаю того человека…

Стоп! Это уже было. Этим путем я уже шла. Нужно перестать нервничать, взять себя в руки, может быть, заварить крепкого чая, отвлечься и снова попробовать: вернуться в те самые семь минут фильма и попытаться найти доказательства…

Чай не поможет. Так я сказала себе, когда разбила заварочный чайник. Твердо сказала, чтобы подбодрить, чтобы не дать панике завладеть мною полностью. Ну и бог с ним, с чаем. Хоть руки и дрожат, это ничего не доказывает, просто я немного разволновалась.

Руки дрожат — вот ведь и доказательство. Разве я могла бы удержать пистолет такими слабыми, дрожащими руками? Конечно, не могла бы! Да я в глаза не видела ни одного настоящего пистолета!

Подбодренная, вернулась в комнату и снова поставила диск.

Лай собаки заглушает мои слова, и я не могу разобрать ни звука. О чем я говорю, прежде чем выстрелить? Черно-пегий спаниель… Как его зовут? Хочу прикрикнуть на него, заставить замолчать, но не могу, потому что не помню имени. Ах, черт! Не то. Имени я попросту не знаю. У меня никогда не было собаки, я вообще не люблю собак, я их боюсь. Да замолчи, замолчи на минутку, чужая собака!

Лай собаки… Все равно — слов мне не разобрать. Взгляд трусливо убегает в сторону, скользит по книжным полкам. Петрарка, Кортасар, Майринк, Гаршин… Как неправильно, не по порядку, как наплевательски непочтительно расставлены книги! Да я вообще ужасная неряха. С некоторых пор. С тех пор, как увлеклась кинематографом, с тех пор, как стала здоровым — нет, новым, новым, другим человеком. А впрочем, книги как раз расставлены правильно — эти страдальцы и должны быть вместе. Я тоже страдала, я знаю… Боль, до недавнего времени, была основной моей сутью. Не возвышенная, как у них, а самая что ни на есть плотская, но это не так и важно.

Я болела всю жизнь, с раннего детства. И мой образ складывался исходя из этой болезни: беззащитная слабость и трогательная утонченность — так меня представляли окружающие, так я и сама привыкла о себе думать. Никакой утонченности в моей паскудной болезни не было! Был стыд, была вечная боль, унизительные процедуры, годы в ожидании донора и подлая эгоистичная радость, что донор наконец нашелся. Я старалась не думать, как именно он нашелся. И снова боль, боль, боль и самодовольный возглас доктора: почка работает! — как будто речь шла о каком-то сложном насосе, который он сам изобрел, а не о человеческом органе.