Светлана Полякова - Агни Парфене

• Название: Агни Парфене
• Автор: Светлана Полякова
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9524-3179-9

Саша Канатопов не может забыть слова умирающего деда, который просил найти того, кто поможет вернуть старинную икону Богородицы — семейную реликвию — туда, откуда она была взята. Икона беспокоит Сашу: бледное лицо, выплывающее из темноты, похоже скорее на смерть, чем на святой лик. Кажется, только робкая девушка Лика, названная в честь святой Гликерии, способна помочь Саше. Успеют ли они? Тень зла следует за ними по пятам…

---

— Сашка, я сама Димку найти сегодня не могу, и он тебя, кстати, все спрашивал, а сейчас — мне надо бежать, я вон Лике даже оставила для него сверток… Тебе как, можно теперь звонить? Ты не уедешь?

— Нет. — Он вернулся. Он даже позволил Марине чмокнуть себя в щеку.

— Ну и славно, я тебе вечерком позвоню…

А девушка с чудесным именем все стояла, прижимая к груди какой-то сверток, и — смотрела на икону.

А потом она побледнела. Она пошатнулась, еще сильнее прижимая к себе сверток, и наверняка бы упала, не подхвати он ее.

Ему показалось, что она без сознания — губы ее шевелились, и он пытался понять, что она говорит, потом — очень осторожно вынул из ее рук сверток, достаточно тяжелый, положил — она встрепенулась, распахнула глаза, и он подумал — кажется, очнулась…

— Спасибо, — прошептала она. — Вам не везет. Вы… наверное, теперь будете думать, что я немного… не в себе. И что я нездорова.

Он рассмеялся:

— Вовсе нет. Вот что вам явно надо побольше гулять и бывать на свежем воздухе — это да.

— Да она же не слушается, — вступила в разговор Людмила.

Она смотрела на Лику как-то напряженно, с оттенком удивления и странного неодобрения.

Странно смотрела — точно не она. Он знал Людмилу давно — так давно, что все ее тайные движения души, казалось, мог угадывать, и — никогда еще не видел вот такой тяжести, холода, враждебности в глазах — ни к кому.

И в комнате стало словно темнее, сумрачнее, он невольно, неосознанно встал между ними, закрыл Лику от этого взгляда, как будто — взгляд мог убить…

И Людмила точно очнулась. Вернулась к себе прежней — улыбнулась, пробормотала:

— Нам всем надо бывать на свежем воздухе. Как можно чаще.

Девочка. Маленькая девочка, она идет по деревенской улице — вдруг останавливается, задирает высоко голову, смотрит в небо — и неожиданно улыбается, так широко, так радостно, что Лика хочет улыбнуться в ответ. Но — она не может. Что-то не так.

Нет, это самая обычная улица. Самая обычная. Где-то мычит корова. Лает собака. По дорожке с важной и торжественной неспешностью шествуют гуси. Девочка очень славная — у нее живые, любопытные глаза и милое лицо. Ей не больше семи лет.

Она идет дальше, вдруг останавливается, присаживается на корточки — наклоняется и — звонко смеется. Она увидела маленького лягушонка. Наблюдает за ним с интересом, но — наверное, он испугался, она встает, смотрит в сторону небольшого, заросшего пруда…

И — идет дальше. Чем она ближе подходит к дому — тем Лике тяжелее дышать. Теперь она видит — за девочкой движется тень. И эта тень растет, чем ближе девочка к дому — тем больше тень, теперь Лике начинает казаться, что она — вокруг, эта чертова тень, и дышать так тяжело, как будто в легких — дым, она хочет вырваться, а тень словно заполняет все окружающее Лику пространство — она повсюду, она везде, еще одно мгновение — и она будет в самой Лике.

А еще она слышала шепот, тихий, вкрадчивый, едва слышный, но проникающий в сознание: «Он в тебе, в тебе, в тебе — бес, в тебе тень, в тебе…»

В какой-то момент это прекратилось. Внезапно — так же, как и появилось. Дыхание стало снова свободным. Она даже не успела понять — что это было.

Когда она положила Маринин сверток на стол? Или — когда он загородил ее?

И шепот она слышала — отголоском, все еще держала его краешком сознания. «Он в тебе».

Она подняла глаза. Людмила смотрела на нее с сочувствием, и ей отчего-то это сочувствие было неприятным.

Она схватилась за Сашину руку — он не убрал ее, даже сжал осторожно ее пальчики.

— Пожалуйста, — попросила она тихо. — Давайте выйдем. На… воздух…

Когда шли по коридору, где висели его картины, он нахмурился. Ему почему-то всегда было неуютно и стыдно, что его работы удостоены такой чести. Он никогда не считал себя талантливым. Более того — ему казалось всегда, что его кисть вялая и безжизненная, и — если выбирают именно его, то это исключительно из-за прадеда, человека известного в среде музейщиков. И от этого было еще гаже, хотя Саше хотелось втайне, чтобы его работы увидели, — но он и признаваться в этом себе стыдился.

Поэтому он сейчас старался не смотреть по сторонам — рядом с Ликой (нет, с ГЛИКЕРИЕЙ) чувство стыда было непереносимым, и в то же время — ему так хотелось узнать, как она к его творчеству относится. Особенно — к монастырским руинам.

Они как раз поравнялись с этой картиной, и — Лика вдруг резко отвернулась, зажмурилась…

— Вам… не нравится? — спросил он, чувствуя, как обрывается что-то внутри.

Она замотала головой:

— Нет, это моя любимая картина, правда-правда, только… Сегодня я все как-то воспринимаю странно. Сегодня что-то со мной не так.

Она хотела что-то еще сказать, но — не стала, просто посмотрела туда, где закатное солнце освещало разрушенные стены, и тихонечко, с облегчением, вздохнула.

— Ну, вот, кажется, это все кончилось, — прошептала она. — Знаете, у меня просто… совершенно разнузданное воображение, как говорит моя мама. Я что-нибудь придумываю, и так убедительно, что начинаю сама себе верить.

Он хотел ее спросить, что же она себе напридумывала, — ему было интересно по-настоящему, но — он побоялся. А вдруг то, что она придумывала, совпадет с тем, что он видел тогда, в тот черный для него день, в самый первый черный день, в череде других, ведущих его к Беде?

Он сам не мог понять, почему эта мысль появилась сейчас, и уж совершенно было непонятно, почему ему хочется, чтобы она видела именно это, как будто — общее видение сближало их, делало ближе, чем брата и сестру…

— Где это? — спросила она.

— Этот монастырь — далеко отсюда, — сказал он. — Очень далеко. Он расположен в лесу, и добраться до него трудно. Чтобы найти его, нам пришлось в свое время так плутать, хотя человек, который первый раз привез меня туда, прекрасно знал дорогу. Знаете, такое ощущение, что он — монастырь — это нарочно делает.

— Что? — спросила она.

— Прячется, — пояснил он. — Он прячется от людей. Пусть найдут только те, кому нужно найти. Очень нужно…

И — сам испугался откровенности своей: «Зачем, почему я так говорю с ней, как будто очень хорошо ее знаю и уверен, что не будет насмешки, не будет — удара?»

— Красота в самом деле начала прятаться от людей, — кивнула Лика. — Осталось так ее мало, и то, что остается, многим не кажется прекрасным — у них уже совсем другое представление о том, что можно назвать «красотой», и теперь ничего не исправить, наверное.

Немного помолчав, она добавила, что очень любит эту картину, и ему было от этого приятно, первый раз — обычно он только смущался, когда его хвалили. Но — не сейчас, сейчас — ему очень хотелось вдруг оказаться с ней вдвоем — там, и чтобы вокруг был зеленый лес, и цветы, и… Да, чтобы был дядя Миша. Рядом с ними.

И, зная, что это невозможно, вновь ощутил укол боли и вины и быстро пошел по коридору дальше, пытаясь убежать от этих развалин, от — невозможности радости, от — невозможности счастья.

На улице он остановился. Снег падал крупными хлопьями — он стоял, словно не замечая, как снежинки ложатся на его волосы, не замечая холода.

Перед глазами были языки пламени, пожирающего маленький дом.

В душе была едкая горечь вины.

И когда ее рука легла на его плечо, он вздрогнул, но — ему стало легче.

— Вы замерзнете и простудитесь. Накиньте капюшон, пожалуйста, — попросила она.

«Я уже замерз. Осталось совсем немного — и не будет меня, останется заледеневший ствол дерева с облетевшими ветвями, останется снег внутри, я видел такое дерево — без веток, с умирающим стволом, превратившимся в огромный остов, заполненный снегом. Или — я буду как руины монастыря, знаешь, как сейчас там все засыпано снегом?»

Он послушно накинул капюшон куртки, и она рассмеялась — он улыбнулся в ответ, а она уже виновато потупила взгляд и проговорила:

— Простите… очень забавно, но эти капюшоны почему-то всегда делают нас похожими на монахов-капуцинов.

— Я бы предпочел быть похожим на православного монаха, — серьезно ответил он. — В них есть что-то… небесное. Никогда не замечали?

— Иконописное, — согласилась она. — Кстати, почему вы не пишете иконы? Вы же чувствуете это…

— Я недостоин, — сказал он, слегка прищурив глаза, посмотрел в небо. И повторил: — Недостоин. Мне всегда казалось, чтобы прикоснуться к лику Божьему, или Богородицы, или Ангелов, надо самому обладать святостью. Или — особенной благодатью. У меня нет этого… Я обычный. Даже то, что я чувствую иногда, — это от моего неустройства, именно что — душевного. Господь просто жалеет меня и посылает утешение.

«Он верующий», — подумала Лика. И ей стало почему-то обидно. Она посмотрела на него украдкой, потом посмотрела на небо, где, по ее представлениям, пребывал Бог, — и вздохнула. «У него ведь тоже лицо иконописное. Как у архангела. Поэтому мне нечего и думать о нем». И тут же испугалась собственных мыслей — а она собиралась о нем помечтать? И на каком основании? Он просто помог ей. Он встретился совершенно случайно. И это не повод относиться к случайно встреченному человеку с нелепыми мечтаниями. Хотя, конечно, помечтать можно о ком угодно. Даже о человеке, оказавшемся с тобой рядом в трамвае. Мечтать-то не вредно.