Ольга Макарова - Спасаясь от войны, или Закрытые небеса

• Название: Спасаясь от войны, или Закрытые небеса
• Автор: Ольга Макарова
• Жанр: Научная Фантастика

Аннотация: Предыстория «Галереи миров». Что было до Зимы. (можно читать как до, так и после первой части — это не имеет значения)

---

Макарова Ольга Спасаясь от войны, или Закрытые небеса

Это мир встает на колени,
Это в небо взлетает пепел…
Готовься к великой смене
Городов на снежные степи.
Не пытайся вернуть ушедших —
Ты не сможешь пробить всех стен.
У судьбы теперь хватка, как клещи, —
Так не стой на пути перемен…
Это сад, где цветут орхидеи;
Распускаются на небосклоне,
Когда пепел, как в день Помпеи,
Чью-то душу в себе хоронит.

Идешь, как робот; в глазах все плывет; уши вот-вот лопнут от тишины… И вдруг твое искромсанное лицо поднимается к небу, к небу тянутся твои руки, уже мало напоминающие человеческие, они тянутся к серому задымленному куполу в последней надежде. Бог тебя не защитит, нет, сегодня он зажмурил глаза…

Ты делаешь шаг, и из груди вырывается хрипящий и булькающий стон. Это крик твоей Души, потому что Разум… где он… Крик улетел ввысь, повторился гулким эхом, отраженным, наверное, от закрытых небес…

Еще один шаг… нога упирается во что-то мягкое, ты спотыкаешься и падаешь целую вечность. Руки, вопреки инстинкту, не тянутся к земле, чтобы смягчить падение — они все так же, глупо и безнадежно обращены к равнодушному небу.

Земля с размаху ударяет по лицу… хруст… кажется, ты сломал нос, но боли нет — ее итак слишком много в разодранном и переломанном теле…

Ты плачешь… зачем? Слезы просто впитываются в горелый грунт, растворяют сухую кровавую грязь на щеках. Небо не стоит твоих слез, солдат.

Этот мир такой пустой и огромный, что даже секунда бездействия ужасна. Ты медленно подтягиваешь непослушные ноги, руки и встаешь. То, обо что ты споткнулся, тихонько поскуливает на земле. Это человек, девушка, и изранена она еще сильнее, чем ты…

Берешь ее на руки и идешь в никуда по этой земле, ровной, как бильярдный стол. Девушка на твоих руках худенькая, маленькая, совсем еще ребенок, а тебе тяжело, смертельно тяжело ее нести. Ты уже не тот, что раньше…

Но бросить ее — значит снова остаться одному в этой пустоте, а ведь даже умирать одному страшно… тогда ты плюешь на геройство и нежности и закидываешь ее на плечо, как мешок. Идти, идти, не останавливаясь, пока держат ноги…

А ведь ты несешь врага своего, солдат. Она снайпер, на ее винтовке сорок девять зарубок, и ты запросто мог бы стать пятидесятой. Тебе все равно, да? Это хорошо. Уходи, спасайся от войны… если кто-то и должен выжить, так это ты и она…

Я искал это убежище долго и, наконец, нашел…

Уже не помню, сколько прошло времени с тех пор, как я, бросив оружие, и, по-детски закрыв ладонями уши, бежал с поля боя. «Предатель! — орали мне. — Вернись, падла! Убью своими руками!!!», а кто-то даже пустил мне вслед пулеметную очередь. Тогда я упал и безвольно покатился по склону горы, и горная река понесла меня плавно и бережно, как мертвеца…

Пусть они воюют, а я не должен умирать только за то, что кто-то где-то не поделил нефть, пытался я найти себе оправдание, но это было не то. Я сам не знаю, что заставило меня бежать, черпая силу в страхе большем, чем страх смерти. Войны хотят всегда всего два человека, и они не воюют, а воюют за них миллионы мирных людей, и если бы каждый из тех, кто войны не хотел, бросил бы оружие, как я, то наступил бы мир… но почему, почему они не могут этого сделать? Они боятся, что лучший друг крикнет в спину: «Предатель!» и пустит вслед пулеметную очередь?

Велика ли честь остаться на поле боя и драться до смерти? Или она фальшива и придумана теми двумя, кто хочет воевать?

Не знаю… Не знаю! НЕ ЗНАЮ!!!

Я все еще ищу себе оправдание, даже сейчас, когда стою на пороге убежища….

Боже мой! Убежище! Здесь беззаботно играют дети, здесь ходят парами влюбленные, здесь мир! Самый настоящий. Здесь над входной дверью висит флаг со всеми цветами радуги, и лежат на полу вместо коврика для ног растоптанные флаги враждующих наций. Хороший коврик, подумал я, и с наслаждением вытер ноги о собственный флаг…

Меня встретили объятиями и радостью, хотя я, трус и предатель, этого не заслуживал. Мне дали собственную комнату и накормили вкуснейшей в мире едой… Комната была пуста, но соседи принесли мне и кровать, и одеяла, и теплый костюм вместо моей военной формы. Будто бы я их брат, маленький брат, нуждающийся в помощи и поддержке.

На следующий день меня рано разбудили завтракать, потом какой-то паренек показал мне все убежище и перезнакомил с половиной жителей. После обеда меня попросили помочь перетащить несколько ящиков, и я помог с радостью. А после ужина вместе со всеми отправился к Гришему. У него был старый магнитофон и горы кассет с классической музыкой. В тот день я впервые понял эту музыку и прочувствовал всей душой. От счастья я заплакал, но никто не стал смеяться надо мной, ведь многие другие плакали тоже. Я нашел рай…

Через пару месяцев я перестал быть для всех «маленьким братом» и уже ничем не отличался от остальных жителей. Свободно ориентировался в закоулках убежища, знал всех по именам, нашел себе работу. Хотя это, пожалуй, неверное определение. Каждый делал в убежище что-то сам по себе, но иногда просил помощи других. Так я вообще был учителем (четвертым в убежище), но всегда мог помочь перетащить что-нибудь, отремонтировать, позаботиться о новоприбывшем… все дело в дружбе, взаимоотношениях.

Став «своим» я еще и погрузился дальше красивой оболочки, которая встретила меня в первый день. В убежище была куча проблем, без них мир и невозможен. Были больные, были сторонящиеся всех «одинокие волки», были трудные дети, естественно. Так что когда узнали, что я до войны окончил один курс института психологии, я стал еще и местным психологом. Ко мне приходили, чтобы выговориться, спросить совета. Сначала мне было тяжело, но потом привык, и сознание того, что этим обожженным войной душам становится легче от разговоров со мной, доставляло мне радость.

Скоро я забыл обо всем, что было до убежища. Здесь я был любим и счастлив, здесь меня ценили и уважали, а вокруг были только друзья…

Да, я забыл. Но тогда произошло то, что заставило меня вспомнить все и вновь начать бессознательные поиски оправдания…

В тот вечер у меня было немного посетителей, так что большую часть времени я посвятил проверке каракуль моих учеников. Правда, потом ко мне привели Ефима. Это древний старик с разумом трехлетнего малыша, совершенно несчастное создание. Ко мне он попал по той причине, что украл у поварихи Софьи серебряную зажигалку — ему понравилась, как она блестит. Я говорил с ним пару часов, объясняя, почему брать чужое нехорошо, а он все это время смотрел на меня преданными детскими глазами и внимательно слушал. Я его, конечно, не стыдил, не ругал, но бедняга все же расплакался, что задело меня за самое сердце. Я с трудом его успокоил и подарил на прощанье свои часы. Они, конечно, не шли, но блестели, правда, очень красиво. Ефим был на седьмом небе от счастья, а я понял, что воровать он больше не будет…

Я уже было снова занялся детскими каракулями, как заметил, что в коридоре, обхватив руками коленки, сидит женщина. Она была еще не старая, но уже совсем седая. Странно, что я не мог припомнить ее имени, хотя примерно 99 % жителей (как мне казалось) уже знал.

Не сиди на полу, сестрица, сказал я ей, здесь холодно, и ты запросто простудишься.

Я протянул ей руку и помог встать. Она спросила, тот ли я психолог, которого она ищет. А я как обычно в своем ответе упомянул, что окончил только первый курс… Она ответила, что это ей все равно, и я — ее последняя надежда.

Эту странную женщину звали Магдалена. Но можно просто Лена, сказала она.

Лена совсем замерзла. Я налил ей горячий кофе, который еще остался в моем термосе, и принес из комнаты одеяло.

На вопрос, почему же она не зашла сразу, Лена не знала, что ответить. Наверное, она была в таком состоянии, когда человек настолько уходит в себя, что совершает странные поступки. Думаю, если бы я закончил и второй курс, я бы знал, как это состояние называется и что с ним делать…

У меня есть дочь, сказала Лена. Моя мама просила назвать ее в свою честь, и я назвала ее Генриеттой. Она ненавидит это имя и требует, чтобы ее звали не иначе как Генри, даже документы пришлось исправить… я здесь из-за моей Генри… сейчас ей четырнадцать лет и десять месяцев, и она покинет убежище, когда ей исполнится пятнадцатый год. Она бы ушла уже давно, но я отыскала старую конституцию РФ и показала ей. Там написано, что детям до пятнадцати лет не дают оружие… Я знаю, что воюют и раньше, даже и в десять лет… а моего дедушку убил восьмилетний снайпер… но я сделала все, чтобы удержать Генри… даже пыталась убедить ее, что теперь оружие дают с восемнадцати, но она сказала, что верит конституции больше, чем мне… ты должен остановить ее, брат! Она — дитя неразумное — должна жить, а там, в реальном мире ее уничтожат в первый же день! Генри умнее всех детей убежища вместе взятых, она могла бы стать главой убежища, если бы не была так зациклена на войне… она даже в школу не ходит, а изучает только то, что может ей понадобиться в реальном мире. Стреляет, как профессиональный снайпер, карате и дзюдо знает в совершенстве… она прочитала все книги по психологии, которые смогла найти, чтобы «уметь предугадывать поведение врага»; в истории ее интересуют только битвы и их схемы; все языки враждующих наций она выучила играючи; а химию, физику и математику Генри стала изучать только для того, чтобы делать взрывчатку… и она ее делает! Я все время молюсь, чтобы ей не оторвало руки… сейчас Генри уже собирает вещи и готовится уходить. И она уйдет, убежит, даже если ее цепями приковать! Брат, останови ее! Хотя бы поговори с ней!..