Николай Галкин - Откуда соколы взлетают

• Название: Откуда соколы взлетают
• Автор: Николай Галкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5—7688—0048—4

В сборник о героических судьбах военных летчиков-южноуральцев вошла повесть о Герое Советского Союза М. П. Галкине, а также повести о дважды Героях Советского Союза С. И. Грицевце и Г. П. Кравченко.

---

Не имея ни единой штатной души, непосредственно подчиняющейся ему, успевал Перелет и учет прибывших-убывших вести, и быть за каптенармуса, помня, на какой полке чей чемоданчик или сидор, и получать продукты для пищеблока, и обеспечивать топливом, шанцевым инструментом. И до того дешево и сердито обходился экономике страны, что даже когда на пересыльном пункте рубиново заотсвечивали ромбами никем не предвиденные комбриги, старшину Перелета все равно не сменили, ни в звании не повысили. Подчинялись. Без амбиций, без экивоков на знаки отличия. Но если и находились такие, которые начинали оглядываться, что там за однофамилец на нарах, не офицера ж он назначает рядовым рабочим на кухню. Перелет выжидал, пока товарищ насмотрится по сторонам, кому идти чистить картошку:

— Вам, вам. В порядке очереди.

— Мне? Да кто ты такой?!

— Кто? Давай разберемся. Здесь что? Пункт резерва Государственного Комитета Обороны. Так?

— Ну и что? Допустим.

— Не допустим, допустили уже… Намек поняли? Второй поняли. А первый?

— Какой первый?

— Такой, что председателем ГКО является товарищ Сталин, и я, значит, его заместитель, а согласно Уставу Красной Армии, младший по должности подчиняется старшему независимо от звания. Должности у вас никакой, а звание может оказаться и того ниже. Поняли третий намек?

Тем Перелет и нравился пересыльным, что дальше фамилии строчек в списке не читал, и кто там попал в дневальные, кто в дежурные, кто дрова пилить — ему без разницы: «пересылка» для всех «пересылка». И на хоздворе пункта любителям народного кустарного промысла доводилось умиляться «живыми игрушками» наподобие этой: два медведя пилят, третий колет, четвертый в поленницу складывает, сочетая физический труд с умственным.

Перелета признавали. И если подтрунивали над ним, то любя.

И все-таки взъелся на Перелета один «шибко танкист» какой-то.

— Ну, чего пучишься, шишка на ровном месте!

— Шишка, не шишка, но место бугроватое, верно… Что еще скажете?

— А то, что я фронтовик и майор по званию, а ты нацепил тут по четыре противотанковых надолбы, — чиркнул по треугольникам на петлице, — и командуешь, тоже мне, нижегородский воевода. А ты хоть одного живого немца видел, чтобы помыкать людьми?

«Права начались» по ту сторону двери с табличкой «начальник ПП». Но кабинет был и канцелярией, и спальней, и надо только диву даваться, почему еще и не вещевым складом. Шмотье не вернувшихся на «пересылку» Перелет горьким вдовам не успевал раздавать: не все и не сразу брали — может, сыщется товарищ, а товарищ не сыскивался. На вопросительном знаке самодельных плечиков висел один-единственный кровный его парадный кавалерийский мундир под маскхалатом коленкоровой простыни. Сдернул ее: — Видел. И живых, и мертвых немцев.

На застегнутом кителе эдак немного фасонисто по косой от третьей пуговицы к плечу — Георгиевский крест, на алом банте — орден Красного Знамени героя гражданской войны и совсем новенький на бело-розовой ленточке за эту.

— За трех немецких генералов от трех Николаев.

— Это от каких? — разбежались глаза у танкиста, как в музее.

— Крест от царя, ордена от Щорса и от Булганина позавчера только вручили.

— Тогда беру свои слова обратно и прошу извинить… как вас по имени-отчеству…

— Дмитро Петрович, а вас?

— Юриваныч.

Началось чуть ли не с драки, закончилось дружбой. С этого дня их как цепью сковали и радостная скороговорка при встречах по утрам светила солнышком даже седоволосым в двадцать лет:

— Привет, Днепропетрович!

— Буздрав, Ереваныч.

И, как выяснилось в Горьком, они оказались из этих городов. И на «пересылке» их не станет в один и тот же день: увезет с собой старшину майор с мандатом на право отбора из резервистов бывших трактористов-гусеничников для Челябинской танковой бригады.

А Галкин будет еще долго ходить по кабинетам, добиваясь права на то, что ему на роду было написано.

— Ну, сколько можно вдалбливать тебе, лейтенант, что ни о какой летной практике с твоими ранениями и контузией и речи быть не может. Слыхал анекдот, как один казак на миллион поспорил, что он с Эйфелевой башни спрыгнет. Не слыхал? О-о-о… Во всех газетах его портреты, рядом портреты башни, под снимками год, месяц, число, часы. Народу собралось… Ну, представляешь, сколько. Поднялся он туда на эту площадку, глянул через поручень вниз — и замер, как дискобол в наших парках и на стадионах.

«Чего ж ты?! — кричат ему снизу и показывают на часы. — Прыгай!» — «О прыжке и речи быть не может, вы мне скажите, как обратно отсюда слезть…» Так что выбирайте, молодой человек: адъютант эскадрильи, энный отдел штаба полка. Это — в действующей армии. В тылу — военком, военрук, командир учебного звена в авиашколе. В лучшем случае — инструктором на учебный самолет.

— На У-2? Ну, это не самолет, это две фанерных лопаты на одном черенке, — и про себя: — Травите вы тут анекдоты от нечего делать.

— Тогда ждите небесных светил из Москвы.

Они же после первой рентгеноскопии затылочной части шеи и предплечья верхней левой конечности летчика-истребителя Галкина решительно вытолкали в тыл:

— Ровно через месяц отдыха вернетесь сюда же, а там посмотрим, что рентген покажет…

— А сразу обратно в полк нельзя?

— Какой полк, у вас в тканях шейной и лучевой мышц столько железа, что миноискатель зашкаливает. Осколочки, осколочки…

— Да не мешают они мне…

— Вам не мешают, нам мешают дать заключение «годен к боевой службе в истребительной авиации».

— А если «боевой» не указывать, пропустить.

— Мы пропустим, ты ж не пропустишь? Нет. Вот и поезжай на свой Урал. Отдохни, подлечись. Мы тебя посадим на истребитель… Сколько там числится уже за тобой?

— Чего? А! Сбитых? Да не меньше дюжины уж, наверно.

— Обязательно посадим.

Когда? Месяц отпуска. Полмесяца на дорогу туда-обратно. А там карантины, переосвидетельствования, перемедкомиссии… Кончилась бы за это время война — черт бы и с ней, с волокитой, но ведь долго не кончится ни война, ни волокита.

В Пласт Михаил ухитрился-таки прибыть в аккурат на торжественное собрание трудящихся прииска, посвященное двадцать четвертой годовщине Великой Октябрьской революции, и с докладом на нем выступал брат Колька. Колька… Не Колька, а уже Николай Петрович, директор приискового управления. Горохом сыпались месячные, квартальные и годовые проценты, из которых семьдесят от числа всех занятых на производстве по добыче золота падало на долю женщин и семьдесят же от семидесяти работало в штреках, шурфах, штольнях и шахтах.

— …Но не только не снизили годовой план, а и выполнили его к седьмому ноября…

— Золотые бабочки! — выкрикнул из зала дребезжащий мужской голос.

И президиум, на девяносто процентов состоящий из приезжих представителей, зааплодировал. Золотые бабочки, а памятника им ну даже ни глиняного.

В Горький Михаил вернулся, не догуляв отпуска, и тем же следом был отправлен обратно через Урал и дальше на станцию Обь под Новосибирском, где формировался уже 283-й истребительный авиаполк, командиром 2-й эскадрильи которого назначался признанным годным к боевой службе лейтенант Галкин.

Запас

Михаилу казалось, что ему и до Оби никогда не доехать. До Оби… до Оби…

— О спрыгивании и речи и быть не может, — вспомнил он горьковского военспеца по анекдотам. — А ведь не без смысла он его рассказал. Наполеон увяз не в таких просторах, еле выскребен, Гитлер из Сибири вовсе обратной дороги не найдет, никакого соображения, куда полез, шваб припадочный… Да не допустят его не только до Сибири — за Волгу.

И в запасной полк лейтенанта Галкина направили — значит, есть еще такая возможность про запас держать.

— В запасы немощных не шлют, — радовался Михаил хоть такому исходу тыловых проволочек.

Просил резерв продовольствие, просил обмундирование, а главное — новую технику. И она уже поступала в полки.

Но беспокоила Галкина не забота, как он будет осваивать эту новую технику, а как примут в полку его назначение, откуда такой командир эскадрильи взялся.

А о нем почти все уже знали. И что орденом Красной Звезды награжден за финскую, и что за Отечественную сбил и уничтожил более двенадцати вражеских самолетов, и что в последнем из боев сражался до последней возможности с пятью «мессерами», и что с перебитой левой рукой вывел самолет из отрицательного пике и сумел посадить его на поле, не повредив, и что…

Ах, писари, писари… Сколько бы подвигов кануло в Лету, не будь вас в штабах.

Новая техника. К новой ложке пока привыкнешь, горшок щей расплещешь, самолет — не ложка. И ладно бы только самому переучиться, а то ведь надо было еще и молодежь учить, которая вообще, кроме как на У-2, ни на чем не летала. И по восемь часов в день, забывая про обеденный перерыв иногда, — взлет, посадка, зона, круг, круг, зона, посадка, взлет. Одного «аса» ссаживаешь со «спарки», другой уже топчется, ждет не дождется своей очереди. А тут еще осколки начали о себе напоминать: рука то горела, как тарантулом укушенная, то немела до бесчувствия, хоть ножом режь ее. И уж совсем ни к чему задергался шейный нерв в спазмах, стягивающих голову набок. И хотя после горьковских мытарств дал он себе зарок за версту обходить этих врачей, пришлось свернуть навстречу своему полковому. Выслушал жалобу. Подумал. И выдал рецепт. Устный и самый короткий, пожалуй, за всю историю военно-медицинской практики: