Владимир Порудоминский - Гаршин

• Название: Гаршин
• Автор: Владимир Порудоминский
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1962

Эта книга — рассказ о Гаршине и его времени, рассказ о мыслях, чувствах, стремлениях писателя, рассказ о том, как преломлялись в его творчестве впечатления действительности.

---

У студента Гаршина была мечта, страсть — дело жизни. «Как вечному жиду, голос какой-то говорит: „Иди, иди“, так и мне что-то сует перо в руки и говорит: „Пиши и пиши“…», «…Не писать не могу, да и что со мной будет без этого…», «Я должен идти по этой дороге во что бы то ни стало… Я чувствую в себе силы для известной деятельности и ей отдам свою жизнь».

Писать!.. Не стихи, которыми он топил печь. И не статьи о художественных выставках, которые печатались в «Новостях». И не очерки из уездной жизни, в которых он, хоть и говорил свое, да шел за другими…

Найти свою дорогу. Сказать людям большое, главное, пока и самому неведомое. То, от чего голова горит и болит сердце. Сказать так, чтобы слова прожигали души. Он чувствовал в груди своей угль, пылающий огнем. Но как научиться жечь глаголом сердца людские?!. Гаршин без охоты перечитывал то, что писал. Это похоже на сон — широко размахнулся, а ударить не можешь: рука движется вперед, словно в воде, — медленно и бессильно. Но он верил…

Когда пойму вполне ту тайну жизни,
Которой смутно чую бытие, —
Тогда возьму бесстрашною рукою
Перо и меч и изготовлюсь к бою.

Война

[PIC 37]

«Это война… — вот ее изображение».

В. Гaршин

РОССИЯ. 1877 ГОД. АПРЕЛЬ

Весна семьдесят седьмого года принесла тревожное ожидание. Со дня на день ждали войну. Передовая газета «Неделя» от 3 апреля начиналась так: «Хотя в тот момент, когда мы пишем эти строки, еще не произнесено роковое слово, которым озаглавлена настоящая статья (а статья была озаглавлена ясно и решительно — «Война»), но теперь уже нельзя сомневаться, что оно будет произнесено не сегодня-завтра, и, может быть, к тому дню, когда выйдет следующий номер «Недели», оно не только будет произнесено, но раздастся и первый выстрел. Теперь уже нет и не может быть другого исхода».

Передовая следующего номера открывалась словами: «Против ожидания выстрел еще не раздался и даже война не объявлена; но она по-прежнему остается неизбежной и неотвратимой. Мир доживает последние свои минуты…»

Мир доживал последние минуты.

«Высочайше утверждались» разные «дополнительные постановления» и «временные правила» на случай войны. Уездные по воинской повинности присутствия публиковали списки тех, кому надлежало срочно приписаться к призывным участкам. В государственном бюджете на 1877 год военные расходы занимали первое место. Почтенные деятели разрабатывали проекты будущего займа для целей восточной войны. Другие деятели составляли планы мобилизации крестьянских лошадей. Выпускников Медико-хирургической академии на сей раз не посылали на работу в гражданские ведомства — все молодые врачи были зачислены в запас армии.

Мир доживал последние минуты.

В Казани военно-полевой суд приговорил к смертной казни через расстреляние рядового Николаева за то, что о бросился со штыком наперевес на своего батальонного командира. Прокурор и защитник опротестовали этот приговор. Они указывали, что офицер бил Николаева кулаком по лицу, что солдат был невменяем, что по делу не велось даже предварительного следствия. Главный военный суд постановил протест прокурора и жалобу защитника оставить без последствий и приговор «привесть в действие». Судили уже по законам военного времени.

Государственный совет предусмотрительно обсуждал постановление о мерах призрения семейств воинских чинов, убитых на войне и умерших от ран. А в это время в воинские части, сосредоточенные в Кишиневском уезде, стекались из разных мест солдатские жены с детьми. Дома жить было не на что. Когда их мужей призвали из запаса, городские в части торжественно обещали позаботиться о семьях. За три месяца солдатским женам было выдано «единовременное пособие» — по одному рублю с копейками.

Мир доживал последние минуты.

Генералиссимус Абдул Керим-паша направился из Константинополя в свою Дунайскую армию. Закончилось перевооружение турецких солдат — им выдали английские и американские винтовки новейших образцов. В лондонской газете был напечатан огромный, на полстраницы, план расположения русских войск, линий турецкой обороны. Российский поверенный в делах ждал приказания покинуть столицу Османской империи.

29 марта в Петербурге на празднике лейб-гвардии конного полка царь провозгласил тост, в котором выразил надежду, что армия в боях поддержит честь страны. На рассвете 8 апреля царь в сопровождении наследника выехал в Кишинев, где группировались войска. Следом потянулись военные чины. Против имен генералов и старших офицеров в книгах губернских гостиниц стояли пометки: «Проездом в Кишинев».

Студент Горного института Всеволод Гаршин готовился к экзаменам. Думать о науках было трудно. Не давали покоя тревожные газетные новости. Волнуясь, Гаршин писал матери в Харьков: «Не сегодня-завтра война…»

…С утра 12 апреля на улицах бурлила толпа.

Продавали бюллетени с царским манифестом. Александр Второй, призывая «благословение божие на доблестные свои войска», повелел им вступить в пределы Турции. Гудели колокола. Дворники вывешивали флаги. На улицах кричали «ура». Перешептывались. Оргáны в трактирах играли гимн.

В Московской думе встретили манифест шумными возгласами. Гласные думы, купцы и почетные граждане, постановили содержать в Москве за счет города тысячу кроватей для раненых и сверх того ассигновать миллион рублей на санитарные нужды армии. В столичной думе, Петербургской, публика была сдержаннее: здесь ограничились торжественным молебствием и телеграммами главнокомандующим Дунайской и Кавказской армиями.

В войсках читали приказ главнокомандующего: «Последнее слово царское сказано: война Турции объявлена…» Полки готовились выступать.

«Божиею милостью мы, Александр Второй, император и самодержец всероссийский…»

Черные, жирные строки манифеста прыгали перед глазами:

«…вынуждены… приступить к действиям более решительным…»

Всеволод Гаршин и его товарищ Василий Афанасьев склонились над листком с царским манифестом. Оттуда смотрело им в глаза короткое страшное слово: ВОИНА!

И сразу забыты раскрытые конспекты по химии. Надвигавшийся экзамен вдруг показался далеким и ненужным. Взглянули друг иа друга, оба поняли — надо идти. И вот уже бросаются на бумагу острые решительные строки:

«Мамочка, я не могу прятаться за стенами заведения, когда мои сверстники лбы и груди подставляют под пули. Благословите меня…»

Через несколько дней пришла телеграмма от матери: «С богом, милый!»

«САМ ИДУ»

…Петербург провожал гвардию. По Невскому четко отбивала шаг пехота, гарцевали на красавцах конях кавалеристы, погромыхивали пушки. Гвардейцам дарили цветы. У многих офицеров и солдат зеленые гирлянды были переброшены через плечо. На штыках висели венки. Николаевский вокзал встретил полки накрытыми столами. Господа офицеры произносили госты, закусывали. Солдат угощали водкой, раздавали им деньги, табак, чай, сахар, белье.

Петербург провожал гвардию.

…Если бы уехать сразу! Увы! Проволочки, бумаги, формальности…

Друзья между тем отговаривали его:

— Едва впечатлительный Гаршин увидит кровь изувеченных людей, он тотчас раскается, но поздно будет.

— Гаршина не поймешь: отрицает войну, называет ее сплошным убийством, а сам то на Балканы собирается — это-де его долг бороться за свободу! — то, еще хуже, добровольцем в армию едет.

От знакомых отделаться было проще. На их вопросы Гаршин отвечал с усталой улыбкой:

— Да видите ли, тут экзамены подошли. Я, признаться, струсил — и вот еду.

Друзья надеялись: авось одумается!

Но Гаршин не одумался.

Гаршин не мог «одуматься». Разум Гаршина порой ошибался в оценке событий, совесть — никогда: она была чутка, как барометр.

Нельзя было громоздить гору черепов по прихоти завоевателя. Вместе с Верещагиным Гаршин говорил такой войне «Нет!».

Нельзя было не помогать народам сбросить чужеземное иго. Вместе с сотнями честных русских людей Гаршин собирался в Сербию.

Надвинулось испытание грозное и тяжелое — война. Можно ли было остаться в стороне, произносить речи, но бездействовать, сделать вид, что не замечаешь, словчить?

Как-то впоследствии Гаршин, раненый, еще не бросивший палки, сказал в обществе, что собирается обратно на войну. Молодой человек из тех, что любят у петербургских каминов ораторствовать о трудной мужицкой доле, спросил сочувственно:

— Что, гонят?

— Нет, сам иду.

— Зачем?

В глубине черных гаршинских глаз замелькало удивление.

— Как зачем? Там же русский мужик, о котором вы сейчас говорили, борется, страдает!..