Василий Смирнов - Новый мир построим!

• Название: Новый мир построим!
• Автор: Василий Смирнов
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Великолепные истории
• Год: 1980

Более тридцати лет работал В. А. Смирнов (1905–1979) над своим повествованием «Открытие мира». В своих пяти книгах автор показывает, как русское крестьянство шло к революции и участвовало в ней. Действие происходит в верхневолжской деревне. Юный герой, деревенский паренек, входит в новую жизнь как ее будущий хозяин и строитель. Наше издательство публиковало «Открытие мира» в разные годы по мере его готовности. «Новый мир построим!» — заключительная часть повествования.

Для старшего возраста.

---

Становилось жарко, и Матвей Сибиряк обмахивался по-фронтовому, подручным способом — солдатской фуражкой, как веером. Любимый ребятами Крайнов, запорожец с вислыми усами, упарился больше всех, идя из дальних Починок, он полулежал на мураве, безжалостно расстелив под себя питерский пиджак, и шафранная ластиковая косоворотка его горела вторым солнцем, возникшим на луговине. Бородатый Федор и седой Косоуров, распахнувшись, беспоясые, часто пересаживаясь с места на место, двигались поближе к черемухе, в тень. Устин Павлыч, напротив, застегнутый на все пуговицы, со свежей алой ленточкой, связанной бантом и приколотой на груди, повидней, побогаче, чем у милиционера его клюква, жарился с краю лавки на солнцепеке и не чувствовал этого. Согнувшись, упершись локтями в колени, он глядел в лакированное голенище сапога, как в черное зеркало. Что он там видел, кроме своего печально-сердитого лица?

Мужики из Глебова, Хохловки, Карасова и других ближних деревень все подходили и подходили шоссейкой, уверенно сворачивая в переулок, точно заранее знали, где будет собрание Совета. А вот Шестипалого, Вани Духа и братьев Фомичевых не видно, словно их нарочно не позвали на сход, не известили. Но чего же ради узнал и явился на Совет Олегов отец? Задаток за сосняк требовать обратно? Так ведь и Шестипалого денежки погорели и бывшего волостного старшины Стрельцова, которого тоже не видать. Или бондарю совестно показываться на люди? С каких пор? На него не похоже. Сам генерал Крылов тоже не явился, видать, во всем положился на нового управлялу… Ну, кого пет, значит, так и должно. Плакать, жалеть никто не будет.

Всем понравилось, что аптекарь не помянул в своей речи о пожаре в усадьбе, запаханном пустыре и наложенном аресте на сосновый бор. Да уж не арест получается — рубят, чистят, барский сосняк деревни, как свой, поделил Совет по церковному обществу. Докладчик из уезда обо всем умолчал. Что ж, и преогромное на том спасибо.

Ему даже немного похлопали, оратору. Вопросов не было, и никто не желал говорить. Только депутаты за столом пошевелились, переглянулись, да швырнул карандаш Фабера на тетрадку Григорий Евгеньевич. Один дядя Родя спросил аптекаря во всеуслышание:

— Вы что же, меньшевик?

— Я социал-демократ, — уклончиво ответил Лев Михайлович и перестал зубасто улыбаться. — А вы, я вижу, наслушались на фг’онте большевистской ег’еси и применяете ее здесь на пг’актике? Кастог’ка от живота! Похвально… Нет, г’азговаг’ивать нам с вами не о чем. Я обг’ащаюсь к наг’оду: Дог’огие, пг’еданные г’еволюции г’аждане, самая большая опасность сейчас — беспог’ядок, анаг’хия, самовластье. Вы должны, обязаны знать: в Тавг’ическом двог’це, в Петгог’адском Совете подавляющее большинство — умег’енные здг’авомыслящие элементы. А в особняке Кшесинской — максималисты. Там хотят сг’азу иметь все. И не получат ничего… Наг’од пг’ойдет мимо большевиков. Победим в Г’оссии мы, демократия, с умег’енной, но вег’ной пгог’аммой… Не так? Так! А?

— Ну вот и высказались начистоту, — с заметным удовольствием, дружелюбно заключил дядя Родя. Он стал еще спокойнее, и та, постоянная, неодолимая, упрямая сила, которой всегда любовались ребята, слышалась теперь и в голосе Яшкиного отца. Петух чуть не кукарекал от гордости.

— В комитете безопасности состоите. Охраняете в городе торговцев, — сказал с насмешливым одобрением председатель Совета. — От кого же, интересно, охраняете? От нас, мужиков?.. Самое распрекрасное, мы скажем, дело для социал-демократа меньшевика. Знакомое!

Уездная власть за столом рычала, возилась, давая около себя местечко аптекарю. Красовский закрыл устало большой красный рот, утер платком черняво-румяное, мокрое лицо, усики и бородку, легонько положил на кудри, как дощечку, соломенную плоскую шляпу и нахохлился, что курица перед дождем.

Народ с еще большим любопытством разглядывал гостя с зонтиком. Мужики и бабы не видывали меньшевиков, только немного слыхали, что есть такие. Они, батьки и мамки, как бы вынырнули из словесной воды, в которой их топил и не утопил Лев Михайлович, отряхнулись, стали прежними, какими были, себе на уме, особенно после одного письмеца, вычитанного ими в газете.

Глава XVI ОПЛЕУХИ С ГАКОМ

Наши приятели с приятельницей нетерпеливо ждали, что скажет уездная власть, как распорядится, что потребует от народа. Ведь не зря прикатила в село эта власть на сивой паре в городском тарантасе, с милиционером в скрипящих ремнях и наганом сбоку, в кобуре. Конечно, на подмогу генералу Крылову, который сам, видно, боится показаться мужикам. Трусит старикашка, одному с народом не совладать. А тут, смотри, экая важная силища явилась — сам уездный комиссар Временного правительства. Да еще с меньшевиком-златоустом, как насмешил запорожец Крайнов потихоньку мамок. Богомольные даже засовестились: златоустом-то никак звали одного святого угодника, прозывать этак-то аптекаря грешно, хоть он и говорун-добряк в своем лекарственном магазине. Бог с ним, не знали меньшаков и знать не хотим, большаки нам любее…

Ух, мамки, газет не читают, а все понимают правильно, честное слово! Раскусили обезьяну с зонтиком, раскусят и бегемота в инспекторской фуражке с кокардой и крутым козырьком. Поглядите, ведь это же всамделишный бегемот, какие бывают в жарких странах. Нынче и в России жарко, вот и не мудрено — появились звери покрупней кабанов с двойным подбородком и свекольным носищем. Эх, берегитесь, граждане-товарищи, мужики и бабы! Бегемот один справится со всеми вами. Навалится горой, сомнет Совет и до вас доберется. Слопает и не подавится.

Ой, ой, как страшно! Особенно тем, кто своими глазами видел, как спускал с парадного крыльца школы зимой Григорий Евгеньевич этого самого бегемота, потерявшего фуражку, волочившего тулуп в охапке.

Два подсобляльщика революции, переполненные веселой храбрости и горчайшей обиды, что они по известной милости сидят не за столом писарями, торчат на луговине попусту, эти верные помощники секретаря Совета готовы были и реветь и смеяться, показывая недругу здоровенные фиги с маслом и без масла. Уморушка! Рассказать всем про школьное крыльцо — помрут со смеху. Хорошо бы еще свистнуть для острастки, когда зарычит-заговорит уездная власть. Петух, славившийся, как мы знаем, среди мальчишек по сим делам, заранее вложил особым манером с каждой руки по два пальца в рот, к языку, чтобы огласить село посвистом соловья-разбойника. Жалко, помешала Марья Бубенец, рассевшаяся со своим животом коровой близехонько от ребят. Она заметила приготовления Яшки и вовремя хватила соловья по загорбку.

Никакой уморушки, свиста, хохота пока не предвиделось. Отцы и матери выжидающе насторожились, посерьезнели. Строго-сурово восседал молча за слепяще-белым столом Совет, как небесный судья. Тут, смотри, не шутки шутят, приговоры загодя пишут в голове. Недаром Григорий Евгеньевич опять схватился за карандаш и из руки его не выпускает. А может, не только у Совета, у всего народа найдется за пазухой горячее словечко. Какое? Поскорей бы узнать!

Уездная власть порычала, посердилась на председателя Совета за насмешливые возгласы, покашляла, посморкалась в платок и успокоилась. Она, уездная власть, определенно была другого мнения об аптекаре и его речи. Инспектор благосклонно одобрил кивками бархатное старание златоуста. Власть словно и не помнила уже, запамятовала ухмылки народа, потешное веселье, издевки дяди Роди.

Ребятам почему-то вдруг представилась ярмарка в Тихвинскую у церкви. Тогда, на праздничном гулянье, толпы разодетых, потных мужиков и баб кипмя кипели около светлых груд новеньких граблей, звенящих, синеватых лезвий кос, лежавших навалом на прилавках, рядом с пахучим, ярким ситцем, вяземскими и мятными пряниками, ландрином, квасом в бутылках, — выбирай товар и угощение по вкусу и карману. Но товар, который только что предлагал аптекарь, кажись, не нравился мужикам и бабам, они не расспрашивали, не приценялись, не пробовали, не шумели, они, слушая речь, как бы развлекаясь, просто глядели с любопытством на картавого оратора с зонтиком, как на чучело гороховое, может, как на торговца-зазывалу или на того памятного молодца в бархатном картузе, который ловко мошенничал костями на глазах подвыпивших гуляк и зевак, прибирая четвертаки, а соблазнительные часы «варшавского золота» как лежали, так и оставались лежать, красоваться нетронутыми за стеклом футляра.

Ребятне все чудилась и чудилась ярмарка, и народ вопреки давнему порядку не задерживался около ларьков и палаток. Даже страсть знакомая Яшке и Шурке по проигранным серебряным полтинникам знаменитая «вертушка» с горой редкостных, дорогих вещей, которые можно было выиграть за гривенник, крутнув на счастье перышко по гвоздикам, даже эта забава не интересовала народ. Он как бы проходил мимо и дедка в смешном парусиновом балахоне и колпаке с кисточкой, метавшего, будто колоду карт, большущие конфетины-плитки на опрокинутый ящик, вниз картинками, изображавшими волооких, румяных красавиц на одно лицо. «За головку — так, за юбочку — пятак…» — приговаривал сипло дедко, приглашая брать гостинцы. Нет, не соблазняло нынче баб и мужиков это даровое угощение, хотя счастливая Катькина лапка уже натаскала себе в подол юбки груду этого сладкого богатства. Положительно мамки и батьки полюбили ни с того ни с сего пить чай «вприглядку»… А инспектору, верно, мерещилось другое, то, что ему хотелось видеть, будто народ, как на гулянье, определенно высматривает, облюбовывает кое-что из речи аптекаря-говоруна, самое нужное, самое дорогое. И комиссар Временного правительства, словно хозяин палаток и ларьков, принялся сдержанно, с достоинством расхваливать некоторые вещи, чтобы не все чохом браковали.