Нина Синицына - Максим Грек

• Название: Максим Грек
• Автор: Нина Синицына
• Жанр: Биографии и Мемуары

Судьба преподобного Максима Грека удивительна — покинув в юные годы родную Грецию, он знакомился в Италии с идеями Ренессанса, монашествовал на Святой горе Афон и много лет прожил в России, внеся неоценимый вклад в ее культуру. Будучи человеком эпохи Возрождения, он преуспел в самых разных областях — филологии и богословии, переводе священных текстов и злободневной публицистике. Участие в церковно–по- литической борьбе в Московском государстве обрекло его на многолетнее заточение в монастыре. Его сочинения оказали немалое влияние на современников и потомков. Через четыре века после кончины, на Поместном Соборе 1988 года, Максим Грек был канонизирован. Его первая биография, созданная известным специалистом по русской словесности XVI века Н, В. Синицыной, соединяет жизнеописание преподобного с обстоятельным анализом его произведений. Книга предназначена всем, кто интересуется историей и культурой допетровской Руси.

---

Третьим крупным пунктом обвинительной речи 1531 года была позиция Максима Грека в вопросе об автокефалии Русской церкви, осужденная еще в 1525 году, но вновь подвергшаяся обсуждению. Максим якобы говорил, что «здесь в Москве великому князю кличут многолетие и еретиков проклинают. А они сами себя проклинают, потому что чинят ни по Писанию, ни по Правилам: митрополит поставляется своими епископами на Москве, а не в Царегороде от патриарха». К этому обвинению епископ Досифей присовокупил суждения Максима: «…а все то из гордости, не приемлют патриаршего благословения, ставятся собою, своими епископами самочинно и бесчинно».

Это обвинение — одно из немногих — Максим Грек признал, но признал лишь частично, поскольку он разъяснил (во всяком случае, пытался разъяснить) свою подлинную, неискаженную позицию, которая — забежим на несколько десятилетий вперед — возобладает при учреждении патриаршества в России. Максим сообщил, что он действительно спрашивал («пытал»), почему русские митрополиты не ставятся у царегородского патриарха в соответствии с «прежним и старым обычаем». Оказывается, ему отвечали (не сообщается, кто именно), что константинопольский патриарх дал русским митрополитам «благословенную грамоту» «поставитися им вольно своими епископами на Руси». Значит, кто‑то из русских иерархов понимал, что право на поставление должно быть получено от Константинополя. Максим пытался найти эту грамоту, но «до сих пор не видел ее». И тогда он сказал: «Если у них нет грамоты царьградского патриарха, значит, они от гордости не ставятся по прежнему и по старому уставу и обычаю».

Учреждение патриаршества в 90–е годы XVI века произошло по модели, аналогичной той, которая лаконично излагается Максимом Греком: он считал бы вопрос исчерпанным, если бы грамота, о котором ему говорили, нашлась. Уложенная грамота 1589 года сообщает, что патриаршество было учреждено «Собором нашего великого Российского и Греческого царства» при участии константинопольского патриарха Иеремии II и греческого духовенства. Акт Константинопольского Собора 1593 года подтвердил деяние Московского Собора 1589 года.

Возможно, тем лицом, с которым в Москве Максим Грек обсуждал этот вопрос, был Герасим Замыцкий, архимандрит Симонова монастыря, где пребывал Вассиан Патрикеев: именно на «доводах» архимандрита Герасима и некоего Арсения Сербина построено это обвинение, которое Максим признал: «В том есми виноват, говорил есми те речи, что то все за гордость поставляются здесь митрополиты своими епископами на Москве, в том яз виноват».

Оба вопроса — о поставлении митрополитов и о «турецких» обвинениях — рассматривались в 1531 году вторично, но трудно определить, какая часть информации в «Судном списке» повторяет происходившее в 1525 году и какая является новой. А. И. Плигузов писал о «фрагментах 1525 года» в деле.

Признавая свою вину, Максим Грек не мог, конечно, предвидеть события конца века. Пока же он винится перед Собором, а ноги его испытывают облегчение, освобожденные от оков. Из Волоколамского монастыря его везли в оковах, на Соборе их сняли, а потом снова заковали. Он напомнит о них позже, в послании митрополиту Даниилу (уже после его «извержения»): трижды падал ниц перед Священным Собором, просил прощения за случайные «малые описи»; они были допущены, как он отвечал Священному Собору, «не по ереси, не по лукавству или дерзости — Бог свидетель — но случайно, или по забвению, или по скорби, смутившей тогда мою мысль, или по излишнему винопитию»28. Этот ответ Максима Грека (как, вероятно, и многие другие) в «Судных списках» отсутствует, он опущен, поскольку основная тенденция и цель «Списков» — доказать, что обвиняемый не проявлял раскаяния, необходимого для его «прощения» и освобождения.

Еще одна группа обвинений касалась правки книг, в которых обнаружились «еретические строки», и позиции Максима Грека по поводу церковной и монастырской собственности, его отношения к русским чудотворцам. Они оказались в связи, поскольку в 1531 году к суду был привлечен также Вассиан, Кормчую которого переписывали те же писцы, которые сотрудничали с Максимом Греком. В ней проблема «села» занимала большое место. Собственное сочинение Вассиана, включенное в Кормчую, посвящено монашескому «обещанию» об «отвержении мира» и всего мирского.

Хотя обвинительная речь митрополита Даниила начиналась с турецкого вопроса, но на последовавшем за ней допросе первой обсуждалась «еретическая» правка, в частности, в Житии Богородицы Симеона Метафраста, переведенном Максимом Греком. Более того, выясняется, что главным поводом для его вызова были не разнообразные «хулы», о совокупности которых говорил митрополит Даниил, а Житие Богородицы. Об этом митрополит прямо сказал Михаилу

Медоварцеву на его допросе: «И ныне его изо Иосифова монастыря привезли лета 7039–го на Москву и перед нами его на Соборе поставили о тех хульных строках, что написаны в Житии Пречистые». О них сообщалось в списке руки Вассиана Рушанина, который говорил, что обращал внимание и Максима, и Вассиана Патрикеева на «хульные строки»; но последний не подтвердил этого и отказался давать показания по этому поводу: «Мне до Максима дела нет никакого, и не го- воривал есми с ним ничего, а Васьян Рушанин вольный человек, что хочет, то говорит и что хочет, то пишет. А яз ему и с Максимом и без Максима не говаривал ничего, и дела мне до них нет»29.

Из показаний привлеченного к суду каллиграфа Михаила Медоварцева видно, что Вассиан Патрикеев не просто был причастен к работе группы помощников Максима Грека, но фактически руководил ею, и Медоварцев боялся ослушаться его. На вопрос о том, кто велел Медоварцеву «заглаживать» тексты, то есть заменять написанные первоначально новыми, он отвечал: «Велел мне Максима слушати, и писати, и загла- живати князь Васьян старец, так, как Максим велит. И яз, господине, по их велению так и чинил, а блюлся есми, господине, преслушати князя Васьяна старца, занеже был великой временной человек у великого князя ближний, и яз так и государя великого князя не блюлся, как его боялся и слушал». О страхе перед Вассианом («уморит меня») Медоварцев говорил и на другом допросе.

Что касается позиции Максима и Вассиана, то они сообщили такую важную деталь: поручение о правке книг Максиму и о работе над новой Кормчей Вассиану было дано митрополитом Варламом, Симеоном, владыкой Суздальским и Досифеем, владыкой Крутицким. Однако первых двух уже не было в живых, а Досифей на вопрос митрополита ответил категорично: «Яз, господине, с Варламом митрополитом и Се- мионом владыкою Суздальским в том совете не бывал, ни со князем Васьяном старцем, не приказывал есми того никому, ни Максиму, ни Васьяну, ныне то и слышу»30.

На этом, кажется, разбор обвинения завершился — во всяком случае, в «Судных списках» его продолжение отсутствует, — но к вопросу о правке вернулись еще раз. Рассматривалась «запись», которую дали протопоп Афанасий, Иван Чушка и протодиакон Василий, которые затем говорили Максиму на очной ставке: «Ты здесь нашей земли Русской святых книг никаких не похвалишь, но паче укоряешь и отметаешь». Максим Грек снова уточняет свою позицию, которая в устных беседах была им выражена, может быть, более эмоционально, но имела в своей основе реальность; констатировалось действительное наличие описей, ошибок и т. д.: «То… вы на меня лжете, яз того не говаривал, а молвил есми, что книги здешние на Руси не прямы, иные книги переводчики перепортили, не умея их переводити, а иные писцы перепортили, их тоже надо переводить». Гораздо более категоричны были высказывания Вассиана; его свидетели передавали такие слова: «Правила писаны от диявола, а не от Святого Духа» — и упрекали его: «А правило зовеши кривило, а не правило»31. Едва ли мы согласимся с тем, что некий Иван по прозвищу Чушка мог по достоинству оценить труды, выполненные по нормам и на уровне филологической практики Нового времени; он услышал лишь хулу и укор, а естественная реакция ученого–филолога и его искреннее желание выправить текст остались за пределами его восприятия. К тому же влияние оказывали и более эмоциональные высказывания и восклицания Вассиана, отражавшиеся и на восприятии суждений Максима, гораздо более взвешенных.

Группа обвинений, касающихся церковных и монастырских стяжаний, а также «хулы» на русских чудотворцев, имела в своей основе лишь устные показания старцев Федора Сербина и Арсения Сербина. Обобщенно обвинения звучали в обвинительной речи митрополита Даниила: «…церкви и монастыри укоряеши и хулиши, что они стяжания, и людей, и доходы, и села имеют… Да ты же, Максим, святых великих чудотворцев Петра и Алексея и Иону, митрополитов всея Руси, и святых преподобных чудотворцев Сергия, Варлаама и Кирилла, Пафнутия и Макария укоряеши и хулиши, а говоришь так: Ведь они держали города и волости, и села, и людей, и судили, и пошлины, оброки и дани брали, и многое богатство имели, а потому нельзя им быть чудотворцами».