Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

• Название: Сокровища животного мира
• Автор: Айвен Сандерсон
• Жанр: Биология

Книга известного американского ученого, совершившего экспеди­цию в глубинные районы Западной Африки, описывает богатейший животный мир континента, в том числе животных, ранее почти неизвестных науке.

Рисуя широкие картины природы, автор рассказывает о встречах с представителями местного населения. Он сумел заглянуть в охраня­емый от глаз посторонних людей мир африканских обычаев и культов. Забавные приключения, острые ситуации, пережитые автором, придают повествованию необычайно занимательный характер.

Для широкого круга читателей.

ББК 28.685

С18

РЕДАКЦИИ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Ivan Т. Sanderson

ANIMAL TREASURE

New York 1966

Перевод с английского М. Н. Ковалевой

Предисловие доктора биологических наук профессора В. Е. Флинта

Рецензент кандидат биологических наук Н. Н. Дроздов

1905020000-070

С 004(01)-87

КБ-47-17-1986

© Перевод на русский язык. Предисловие. Оформление. Издательство «Мысль». 1987

---

Не менее замечательно, чем бесконечное разнообразие носов, и поразительное строение ушей. Прежде всего уши часто непропорционально велики по отношению к размерам животного; у одного из них, я помню, уши были значительно больше своего хозяина. Внутри основного уха может оказать­ся пинна, или ложное ухо, причем самой вычурной формы. Иногда это точная копия большого уха, повторенная неоднок­ратно, так что вам видна целая серия все более уменьша­ющихся ушек, одно внутри другого. А глаза, как я уже говорил, совершенно ничтожных размеров.

Те чудаки, которые интересуются летучими мышами, уже много лет подряд спорят о том, не помогают ли эти диковинные структуры животным ориентироваться в лаби­ринте фортепианных струн и среди естественных препят­ствий в свободном полете. Кажется, они пришли к выводу, что центрами сверхчувствительного осязания являются не только листовидные выросты и громадные уши, но и пере­понки крыльев. Это шестое чувство должно быть как-то связано с развитым и изощренным осязанием, потому что животное чувствует объект прежде, чем соприкоснется с ним. Это не так уж невероятно, как кажется, если не брать за эталон наши собственные чувства, довольно-таки слабо развитые, чтобы не сказать больше. Возможно, осязание летучих мышей воспринимает мельчайшие колебания сопро­тивления воздуха или электромагнитные волны, испускаемые предметами [10].

В дни, последовавшие за нашей первой удачной охотой, мы с Джорджем не раз часами обсуждали многие интересные факты и своими глазами убедились в необычайной эффек­тивности этих загадочных приспособлений. Когда я по ночам лежал без сна, желание постичь эту тайну вырастало до колоссальных размеров. Но настала ночь, когда, едва погас свет, я вскочил, словно ужаленный, и начал действовать, увидев воочию материальное отражение своих бесконечных умопостроений.

Из-под своей противомоскитной сетки я увидел призрач­ный силуэт, промелькнувший в прямоугольном пятне лунного света, падавшего через окно напротив моей кровати. В комнате явно завелась летучая мышь. Военный совет мы держали поспешно, не зажигая света. Затем нашарили и зажгли электрический фонарь. Оказалось, что по комнате кружит не одна, а с полдюжины летучих мышей. Как только зажегся свет, они выскользнули в открытое окно. Это натолкнуло нас на одну мысль.

Вблизи окна была водружена ярко горящая керосиновая лампа. К обеим дверям мы привязали по длинной бечевке. Весь наш персонал набился в комнату, после чего окно было закрыто и лампа потушена. Мы терпеливо сидели в темноте, и, разумеется, летучие мыши почти сразу же начали влетать в комнату, очевидно, в поисках насекомых, привлеченных ярким светом. Мы потянули за бечевки — обе двери с шумом захлопнулись. Теперь все оказались в замкнутом простран­стве — и мы и летучие мыши. Лампа была зажжена, и наши злоключения начались.

Комната была примерно двадцать квадратных футов площадью и высотой четырнадцать футов. Нас, вооруженных сачками людей, было пятеро, а летучих мышей — четыре. Через двадцать минут была поймана только одна из них, хотя все они кружились по комнате в хвост друг другу, описывая широкую восьмерку и не уклоняясь от избранного курса, только ускользая от наших сачков. Свой трюк они проделывали с неизменностью, от которой можно было взбеситься; мы ощущали полное бессилие. Я не раз слышал рассказы о блестящей ловле летучих мышей с помощью простых сачков над прудами или возле домов. Но одно из двух: или рассказчики беззастенчиво лгали, или они имели дело с какими-то иными летучими мышами в других странах, потому что самая заурядная западноафриканская летучаая мышка — настоящий мастер высшего пилотажа, воздушный ас.

Плененные нами четыре летучие мыши дали нам драго­ценную возможность наблюдать, как ловко они ухитряются на лету увернуться почти от любого предмета. Когда мы наконец переловили их всех — только потому, что они устали и повисли на стене головой вниз, — мы попытались повторить эксперимент, заклеив им глаза небольшими кусочками пла­стыря. Это совершенно не изменило их способности к ориентации, но когда мы подвернули одно ушко вниз и прикрепили его пластырем к мордочке, они стали вести себя самым потешным образом, и от всей их уверенности не осталось и следа. При «выключенном» правом ухе они начинали крутиться против часовой стрелки, то есть влево, со всевозрастающей скоростью, так что в конце концов входили в крутой штопор и медленно опускались на землю, как вертолет с крутящимся винтом. Запечатывая левое ухо, мы добивались прямо противоположного эффекта. Более того, когда уши освобождали, прежний эффект некоторое время еще сохранялся.

Другие эксперименты с носовыми выростами и лопастями в ушах дали нам очень странные результаты, но все они решительно подтверждали, что эти органы — основа механиз­ма, обеспечивающего равновесие и ориентировку в простран­стве, который действует совершенно непроизвольно. Если запечатано правое ухо, можно предположить, что постоянное давление на него преобразуется нервной системой животного как сигнал, оповещающий о препятствии, которое находится «справа по носу». Поэтому животное постоянно свора­чивает влево, как и делали это наши пленницы.

Один вечер задержался в моей памяти потому, что я ВДРУГ осознал — кругом сухо, а не мокро. Мы были в Африке уже больше двух месяцев, и все это время дождь лил ежедневно, иногда целый день напролет. Неделями подряд солнце не показывалось из-за туч, и набитые тушки* живот­ных оставались такими же влажными и эластичными, как в тот день, когда их изготовили. За это время наше терпение вконец истощилось. Мы терпеливо дожидались конца дож­дей, чтобы углубиться в неизведанные глубины леса и переселиться в палатки. До сих пор нам приходилось довольствоваться наблюдением за самыми известными жи­вотными, и только за теми из них, кто сумел выжить или даже прижился на полуобработанной земле и во вторичных лесах возле человеческих поселений.

* Имеются в виду снятые и первично обработанные шкурки зверьков, набитые ватой или другим мягким материалом. Впослед­ствии из такой шкурки можно изготовить чучело для музея. Вместе с черепом тушка позволяет определить животное. (Примеч. перев.)

Сидя за рабочим столом, на веранде, выходящей на площадь станции Мамфе, я видел перед собой ничем не заслоненное широкое пространство неба на западе. Солнце клонилось к закату, полыхая, как жерло печи, за ложным горизонтом из тяжелых черных туч, которые громоздились недвижными колоннами и башнями, словно чудовищный мираж величавого силуэта Нью-Йорка. Небо надо мной было хрустально-прозрачное и бездонное. Там; куда уходил днев­ной свет, оно было бледно-голубое между двумя широкими горизонтальными полосами неяркого нежного золота. Выше к зениту голубизна переходила в сияющий лиловый, сирене­вый, фиалковый тона, а снижаясь к востоку, тонула в таинственном индиго наступающей тропической ночи.

Работать в такой обстановке было бы святотатством, да и просто невозможно. Почуявшие это африканцы раствори­лись в сумерках — без разрешения и без шума. Я последовал их примеру и побрел по шелковистой высокой траве, глядя в бездонное небо с тоской, которая охватывает всех смертных под сенью вечернего неба, когда оно дышит вечным и нерушимым покоем. Я наткнулся на Бена, забравшегося на верхушку термитника и созерцающего закат; на его шоколад­ной коже играли отблески пламенеющего великолепия. Он молча сидел и смотрел, и я почувствовал себя счастливым.

Передо мной один из тех, кого брюзгливые европейцы сделали притчей во языцех, — африканец, слуга «белого человека», который вдобавок прошел через все гнусности и удушающую атмосферу миссионерской школы. И вот он тихо сидит, поглощенный зрелищем, которое в конце концов для него так же привычно, как для нас пляшущие огни реклам.

— Да, это очень хорошо — вот все, что он сказал.

Затем он неожиданно и таинственно заговорил на своем языке, описывая красоту того, что мы видели, как я узнал позже.

Под купоном неба мы сидели вдвоем в полном молчании, наблюдая и запоминая непрерывно меняющуюся игру красок. Воздух хранил безмолвие, только где-то вдалеке барабан отбивал ритм, точно совпадающий с биением наших сердец, да временами одинокая трель доносилась с ближнего боло­та, где было полно лягушек.

Нет, кажется, это еще не все... Иногда я скорее чувство­вал, чем слышал, непомерно тоненький звук. Понемногу необычные звуки стали чуть слышнее, и я понял, что они доносятся с неба. Я глядел вверх и ничего не видел. Чаще всего оттуда неслись еле слышные, но внятные пискливые «ти-ти-тррр». Тут Бен неожиданно взглянул вверх и показал мне на черную точку, порхающую и ныряющую в. небе. Летучие мыши!

Ночь вступала в свои права, и воздух звенел — «ти-ти-тррр». Хлопотливые маленькие существа плавными кругами спускались ближе к земле. Первые экземпляры этих летучих мышей нам удалось добыть только через несколько дней.