Станислав Десятсков - Персонных дел мастер

• Название: Персонных дел мастер
• Автор: Станислав Десятсков
• Жанр: Историческая проза

Роман Станислава Десятникова является трилогией, две первые части которой вышли в Лениздате в 1986 году. В центре повествования - история Северной войны, перипетии сложной дипломатической борьбы, которую вели Петр I и русская дипломатия. На этом фоне автор рассказывает о судьбах двух братьев - Никиты и Романа Корневых.

---

— Государь обещал моему батюшке непременно дать мне баронское звание, и потому ты, Никита, постарайся для друга, напиши меня самым что ни на есть настоящим бароном! — умолял Строганов. И Никита постарался: на персоне сталью отливали воинские доспехи, хотя барон никогда и нигде не воевал, орденская лента переливалась алмазами (об ордене молодой Строганов пока еще токмо мечтал), а парик был изображен так тщательно, что прописан был, казалось, каждый волосок. И Строганов и Ларжильер сим портретом были крайне довольны, и Никита получил еще один почетный диплом: на сей раз от парижского персонных дел мастера.

Он совсем уже собрался было на родину с опостылевшей ему улицы Кенкампуа, когда забравшийся на его чердак Конон Зотов доставил ему царский указ: всем ученикам-россиянам ждать государя в Париже, куда он явится по весне.

Царский визит в Париж

Уже через несколько дней после встречи Куракина с Прейсом зазвенел колокольчик в амстердамском доме купца Осипа Соловьева и на пороге предстал, завернувшись в черный плащ и приспустив широкополую шляпу, барон Генрих Герц. Петр помнил Герца еще в бытность его голштинским, а не шведским министром, когда с Голштинией у России установились после прибытия посольства Бассевича в Петербург самые добрые отношения, и потому расчет Герца был точен: Петр принял его дружелюбно, скорее как нейтрального голштинца, чем как новоявленного фаворита Карла XII. Петр понимал также, сколь много рискует Герц, явившись инкогнито из Парижа в Амстердам. Ведь только что в прошлом году шведский министр был выслан из Голландии за сношения с якобитами и въезд ему в эту страну был воспрещен. И царь оценил, чем рисковал голштинец, и всегда отзывался в дальнейшем о Герце как об очень смелом человеке.

— Мой король — прямой и честный человек, и вы, государь,— прямой и честный человек! Война заставила вас уважать друг друга, и России со Швецией легче договориться без всяких посторонних держав, которые путаются под ногами и только мешают делу! — с жаром заявил Герц царю, но убеждать Петра было без надобности, потому как он уже принял решение вступить в прямые переговоры со шведами. Переговоры о мире решено было открыть на Аландских островах, куда съедутся русские и шведские посланники. С тем царским согласием Герц и сопровождавший его генерал Ранк, получив от Петра прямой пропуск через расположение русских войск, отправились в Стокгольм.

Но к одному совету Герца Петр прислушался.

— Поверьте, сир, путь к миру между нашими странами лежит не через Лондон, а через Париж...— сказал ему Герц на прощание.

И Петр рассудил: коли английский король Георг дружбу и союз отвергает, надобно принять приглашение дюка Филиппа Орлеанского и навестить Париж, а не Лондон.

Он ведал, конечно, что для Франции после последней неудачной войны надобно возродить славу великой державы и его визит той славе будет способствовать. Но он знал, что и Герц не врет, когда твердит, что путь к миру лежит через Париж: ведь только годичные французские субсидии поддерживали еще шведов в их упрямстве. Выбить сей французский костыль из рук шведского паладина значило и впрямь склонить его к миру. И Петр боле не медлил, и регента Франции уведомили, что царь посетит Францию.

Была к тому же у Петра, когда он принимал это решение, и еще одна, поистине государственная, мысль об установлении «генеральной тишины», то есть общего мира в Европе. Основой для прекращения всех европейских войн, на его взгляд, и должен был послужить союз двух самых могучих держав континента—России и Франции.

Словом, в Париж ехал уже не молодой человек, которого Людовик XIV почитал данником крымского хана, а государственный муж, мастер своего дела, предсказавший систему франко-русских союзов, способных поддерживать «генеральную тишину» в Европе, на века вперед.

Выехав в Роттердам, Петр нежданно для Голландских Штатов возвращает царицу и ее двор в Амстердам, а сам с малой свитой скоро поспешает через Брабант и Фландрию в Париж. И также как под Полтавой он взял на себя прямое командование армией, а под Гангутом флотом, так ныне он возлагает на себя прямые хлопоты большой политики и заботы о скором мире. Правда, были у него и свои Сюлли. В Париж едут с ним такие дипломаты, как вице-канцлер Шафиров, князья Василий Лукич Долгорукий и Куракин. Взяты были и комнатные близкие люди: секретарь Макаров, Павел Петрович Ягужинский, арап Абрам Ганнибал, камергер Матвей Олсуфьев да поп Битка. Для душевного спасения были взяты церковные певчие, а для охраны — отряд гвардии и драгун. Был среди них и Роман Корнев.

Одного только опытнейшего дипломата царь не взял в Париж, а послал совсем в иную сторону: Петр Андреевич Толстой был направлен вслед бравому капитану Румянцеву, отыскавшему след пропавшего царевича Алексея в Тирольских Альпах.

Через Брабант и Фландрию плыли по каналам, много дивились, сколь густо населена и обильна сия земля.

В Брюсселе Петра и его свиту пригласил в гости цесарский наместник маркиз де Прие и, к несказанной радости попа Битки, дал в честь царя пышный ужин. Пока итальянские музыканты исполняли в концертной зале музыку Вивальди, Битка, объявив мажордому, что он всегда опробует и благословляет царскую пищу, первым проник в столовую, и Петр застал его уже за обильной трапезой, где жир каплунов Битка весело умащал шампанским.

— Этот негодяй пьет шампанское, как простую воду, мой господин! — с ужасом доложил де Прие дворецкий, но благородный маркиз сам весело-поднял бокал за здоровье знатного гостя. Сей дружественный тост так нужен был сейчас Габсбургам, ведшим войну с турками на Дунае. Да и царевич Алексей прятался еще в австрийских владениях.

Словно угадывая мысли императорского наместника, Петр поднял тост за принца Евгения и его виктории над неверными.

Маркиз расплылся в улыбке, а Битка положил себе на тарелку жирного фламандского угря.

«Странно, но царь окружен большей частью совершенно простым народом...— доносил на другой день в Вену маркиз де Прие.— В числе его ближней свиты перекрещенец-еврей, какой-то корабельный мастер! и, наконец, зверообразный поп в бархатном вышитом камзоле, который способен выпить за вечер дюжину бутылок шампанского».

Меж тем Петр уже спешил во Францию. Он не сошел на берег ни в Генте, ни в Брюгге, а в Остенде взял лошадей и двинулся прямо к французской границе. Оттуда Петр послал первую весточку в Амстердам Екатерине: «Объявляю вам, что мы четвертого дня во Францию въехали со всей компанией и до завтра побудем здесь, а завтра поедем в Кале... Нового писать ничего не имею, только старое; дай Боже скорее съехаться, а без вас скучно».

Прибыв в первый французский город Кале, Петр, к немалому удивлению встречавшего царя королевского камер-юнкера Либуа, вечером вышел из отведенного ему господского дома, где его ждал пышный ужин, и отправился вместе с Биткой в обычную матросскую харчевню, где весело уселся в кругу своих певчих. Либуа застал его христосующимся с певчими. Камер-юнкер застыл на пороге в немом изумлении: ему не случалось еще принимать государей, троекратно лобызающихся со своими подданными. Но ему разъяснили, что таков обычай русской пасхи.

Столь же странно для французских вельмож Петр вел себя и дальше: остался совершенно равнодушным к великолепной охоте на зайцев, устроенной маркизом де Нелем прямо по весенним крестьянским посевам, зато пешком прошел в порт и облазил все причалы и верфи. По дороге в Париж отказался от приема у губернатора, зато в Аб-вилле внимательно осмотрел суконную мануфактуру. Ему понравилось сукно алого цвета, и он тут же записал себе в книжку состав краски. Особенно французских придворных, да, признаться, и попа Битку, разочаровало, что Петр отказался от великолепного обеда, устроенного ему епископом в Бове. На замечания маркиза де Неля, что можно и не спешить, а хорошо пообедать, Петр весело ответил:

—' Я солдат, коли найду хлеб и воду, то и буду доволен!

Прибыв в Лувр в королевских экипажах (маршал де Тессе встречал его с ними еще в Бомоне), Петр не пробыл во дворце и часа, бегло осмотрел два богато сервированных фарфоровой, золотой и серебряной посудой стола, попросил себе черного хлеба и редьки, выпил два стакана пива, закусил и от дворца отказался.

— Моя свита запылилась в дороге и может запачкать эти прекрасные приборы.'.. — к огромному разочарованию Битки, отверг царь любезное приглашение маршала Тессе сесть за этот роскошный стол.

Из дворца его отвезли в отель Ледигьер, принадлежавший маршалу Виллеруа, но и там Петр вел себя, по разумению французских придворных, весьма странно: не возлег на хозяйскую широкую кровать, а прошел в маленькую комнатушку, предназначенную для денщика, и уснул в походной постели.

Конечно, эти скромные привычки были в обычае у Петра и раньше, но не отказывался же он от роскошных ужинов в Антверпене и Брюсселе! Скорее всего, здесь был ответ сердца: столь великую нищету узрел Петр по дороге из Кале в Париж. В отличие от богатого Брабанта провинции Северной Франции поражали такой нищетой, что казалось — здесь прошло нашествие страшного неприятеля, хотя никаких военных действий от Кале до Парижа не велось. Крестьянские дома напоминали самые убогие хижины: стояли без окон (ведь за каждое окно брали отдельный налог и король, и сеньор), без печных труб (брали подать за дым), с прохудившимися крышами, а выползавшие из хижин люди в лохмотьях выглядели еще хуже, чем нищие, толпившиеся у церквей и вдоль дороги. Подчеркнутая роскошь французской знати среди моря бедности выглядела в глазах Петра как пир во время чумы, и потому он отвергал пиршества и празднества, тяготился бесконечными визитами и церемониями, которые мешали увидеть ему другой Париж — город ремесел, искусств и науки. Потому и полетело такое письмо в Амстердам: «Катеринушка, друг мой сердечный, здравствуй! Объявляю вам, что я третьего дня ввечеру прибыл сюда благополучно и два или три дня вынужден в доме быть для визита и протчей церемонии и для того еще ничего не видал здесь, а с завтра начну все смотреть. А сколько дорогою видели, бедность в людях подлых великая! Петр».