Наталья Старосельская - Сухово-Кобылин

• Название: Сухово-Кобылин
• Автор: Наталья Старосельская
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-235-02566-0

Книга известного литературного и театрального критика Натальи Старосельской рассказывает о жизненном и творческом пути замечательного русского драматурга Александра Васильевича Сухово-Кобылина (1817–1903). Его трилогия — «Свадьба Кречинского», «Дело» и «Смерть Тарелкина» — более века не сходит со сцены русских и зарубежных театров. А. В. Сухово-Кобылин был не только драматургом, но и выдающимся мыслителем и философом. Его дневники, записные книжки и философские труды, в частности, сохранившиеся фрагменты «Учения Всемир» позволяют установить связь различных явлений и их отражение в творчестве писателя, проследить эволюцию его взглядов на политические и экономические события в России XIX века, а также на отечественную культуру не только XIX, но и XX века. Трагические перипетии в судьбе Сухово-Кобылина могли бы послужить сюжетом для детективного романа.

---

…Старик имел свои странности. Но это была живая летопись прошлого.

Как-то пригласила его на обед семья Арнольди. Муж был театрал, одно время держал театр в Воронеже, затем женился на Арановой, очень умной женщине, с литературным талантом, проявившимся в романе „Василисса“… Арнольди был образцовым чтецом, и вечер прошел в чтении им 3-й, еще не поставленной пьесы Сухово-Кобылина.

Мне было поручено привести автора. Его встретили с большим почетом. Тарелка его была окружена лавровым венком. За обедом подавали блюда, носившие имена действующих лиц его знаменитой пьесы. Вас. Ив. Немирович-Данченко произнес тост в его честь. Старик все это принял как должное и на обратном пути только уверял меня, что его пьеса много потеряла от недостаточной передачи».

Относительно постановки Ржевусского, по мнению В. М. Селезнева, Ковалевский допустил в своих мемуарах ошибку. Из самого контекста следует, что речь идет о спектакле в театре «Ренессанс», где в январе 1902 года начались репетиции «Свадьбы Кречинского». Почти на всех репетициях присутствовала Луиза Александровна, она извещала отца о том, как идет работа.

7 февраля в дневнике Сухово-Кобылина А. Молегин записал: «В 20 минут второго часа по полудни был М. М. Ковалевский, который, записавши краткую биографию А. В. и взявши пакет с портретом А. В. (и материалами, касающимися истории предков Сухово-Кобылина. — Н. С.)… отправил все Графине в Париж, расписку ж в приеме Заказного пакета почтою вечером в 6 часов доставил А. В.».

Так что с биографией драматурга как-то все сладилось, несмотря на муки Ковалевского. Но есть какая-то укоризна в интонации рассказа об обеде у Арнольди, о том, что «старик все это принял как должное». Но что в этом странного?

Разве не ждал он этого всю свою жизнь?

Разве не заслужил лавровый венок тем, что столько десятилетий носил терновый венец?..

Что же касается хозяйки салона, госпожи Арнольди, о ней писал Вас. Ив. Немирович-Данченко в мемуарной книге «На кладбищах». Еще в 1897 году госпожа Арнольди загорелась мыслью «во что бы то ни стало найти, добыть и привезти» к ней новую знаменитость, А. П. Чехова, которого «переводят теперь французы», «вроде… Мопассана». Чехов же вовсе не желал, чтобы его «под разными соусами подавали знатным обоего рода персонам» и вместо себя послал в дом Арнольди одного петербургского сановника.

Наверное, и желание залучить в свой дом Сухово-Кобылина было отчасти продиктовано страстью семейства Арнольди коллекционировать знаменитостей, особенно «реликтовых», но восхищение старым писателем было, скорее всего, неподдельным…

Неизвестно, какое впечатление этот прием произвел на Александра Васильевича, но в качестве комментария к словам Ковалевского о том, что все почести Сухово-Кобылин воспринимал как должное, можно привести одно из писем к Н. В. Минину (11 ноября 1887 года), в котором драматург говорил о «блистательной победе», которую одерживает в житейских спорах и самых непредсказуемых ситуациях «кровь, порода, даровитость наследственная, следовательно аристократизм».

Он не просто оставался верен своим принципам — к концу жизни они стали для него незыблемыми…

М. М. Ковалевский преподавал в Высшей русской школе общественных наук, в Париже, только свободные дни проводил в Болье. Иногда сюда, под Ниццу, приезжали некоторые из его слушателей. В январе 1902 года Сухово-Ко-былину был представлен ученик Ковалевского, Сергей Сухонин, который оставил воспоминания об этой встрече. Молодой человек был пленен личностью Сухово-Кобылина, драматург показался ему бодрым, общительным и симпатичным. Александр Васильевич был, видимо, искренне рад русскому гостю, он даже рассказал ему о деле Луизы Симон-Деманш, когда разговор зашел о судопроизводстве в России. Обсуждали они и французскую постановку «Свадьбы Кречинского», в успех которой Александр Васильевич не верил, и модные веяния во французской литературе. С грустью Сухово-Кобылин заметил: «Можете себе представить, от Дирекции российских императорских театров я за „Свадьбу Кречинского“ не получаю ни копейки авторского вознаграждения. Пьеса пятьдесят лет не сходит с репертуара, а автор ее, старик, всеми забыт… Забыт. Грустно и тяжело сознаться, что нигде на свете нет такого отношения к литературе, как у нас, где и она сама, и ее деятели только терпимы и больше ничего…»

Горькое признание. Для публики Александр Васильевич по-прежнему оставался автором лишь «Свадьбы Кречинского» — слишком поздно пришли к зрителю искалеченное цензурой «Дело» и еще более изуродованная «комедия-шутка» «Смерть Тарелкина»…

На воспоминания Сергея Сухонина нередко ссылались, утверждая, что мы не располагаем полным наследием Сухо-во-Кобылина. Неизвестно доподлинно: говорил ли это Александр Васильевич или Сухонин сделал свой вывод из каких-то недомолвок, но в мемуарах он написал, будто в последние годы Сухово-Кобылин создал несколько произведений, которые в России напечатаны быть не могут.

Где они, если есть?

Может быть, в той части архива, что попала после смерти Луизы де Фальтан в 1939 году в Америку вместе с экономкой графини мадам Бурчер, у которой хранилось несколько тетрадей?

Нам этот факт представляется сомнительным — слишком жестко была обоснована самим Сухово-Кобыл иным цикличность, «троичность» философской системы, в пределах которой он высказался полностью. Это — во-первых.

Во-вторых, как уже говорилось, Александр Васильевич занимался восстановлением «Учения Всемир», требовавшим большого напряжения сил, и вряд ли у него оставалось время для сочинений.

В-третьих (и это, пожалуй, самое существенное), Е. Н. Пенская приводит в своем исследовании перечень документов из «американского» архива; кроме записей политического и хозяйственного характера, в нем содержатся «три вещи: разрозненный объемный „Путеводитель“; каталоги домашней библиотеки; некий отрывок без определенного места и назначения — „Апология вранья“… имитирующий некоторые эпизоды „Приключений барона Мюнхгаузена“…»

«Путеводитель» состоит из путевых заметок, притч, географических карт, чертежей, а также мини-рассказов, в которых привлекает внимание сюжет об отрубленной голове, связывающий «Путеводитель» с «Апологией вранья», а также с трилогией.

«Голова примерзла» — так называется эта поистине мюнхгаузеновская история: «… однажды зимой палач так быстро отрубил голову одному бедному человеку, что она осталась на обрубке и примерзла. После этого он привел его домой и посадил за стол. Но как только бедняга согрелся и пожелал высморкаться, он бросил голову к дверям комнаты и тотчас умер…»

Разве не ощущается в этих нескольких строчках жесткая логичность, присущая эстетике трилогии, то пристрастие к «театру абсурда», которое выделяет творчество Александра Васильевича из обширного контекста русской культуры XIX столетия?

Нет, вряд ли мы можем ожидать открытия неизвестного наследия Сухово-Кобылина. Подобные миниатюры, коих в его архиве сохранилось достаточно много, просто «достраивают» здание целостного мировоззрения и творчества, помогая нам лучше разглядеть то, что делает его творчество действительно уникальным.

А для этого необходимо вновь и вновь возвращаться к фрагментам «Учения Всемир». Если читать их параллельно с трилогией, перед нами предстанет поистине неординарный мыслитель.

Вот, к примеру, рассуждение, поясняющее еще раз столь важную для Александра Васильевича «троичность».

«Жизнь есть воплотившийся разум, поэтому как жизнь, так и разум суть в своих моментах триедины и суть оных моментов сключения. Моменты разума суть: чувство, рассудок и разум. Моменты жизни суть: зерно, рост и плод. Разум есть теоретическое (чистое…) сключение, силлогизм. Жизнь есть реальное сключение, физическое сключение — организм. Шар есть пространственное или геометрическое или вообще математическое сключение… Все миры суть шары… Шар есть спекулативен, т. е. разумен или вычерченный разум, или есть разумная форма… Спекулативность или разумность шара в том состоит, что он есть единство трех… из которых два суть экстремы или полярности, а третья есть их вяжущая во единство средина… шар есть единство центра, периферии и радиуса… Центр составляет утробу, нутро шара… чистую идеальность, душу шара… что доказывается следующим опытом. Если мы шар по его диаметру просверлим, то очевидно, что мы его центр высверлим, то и центр из шара будет материально удален, но идеально в нем останется, ибо шар будет продолжать притягивать окружающие прочие тела к этому своему центру. Центр соключает в себе все точки шара и действует так, как бы все точки шара в нем находились и есть его, шара, наличествующее единство… центр есть идеальное, единство, т. е. душа, наивнутреннейшая точка шара, ибо никакая точка шара не лежит в шаре глубже центра. Центр есть купно зерно шара, т. е. та идеальность, точка небытия шара, из которой исходит, вылупляется геометрический шар…