Марина Друбецкая - Мадам танцует босая

• Название: Мадам танцует босая
• Автор: Марина Друбецкая
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-58326-3

«Мадам танцует босая» — первый из серии проникновенных и захватывающих ретророманов Ольги Шумяцкой и Марины Друбецкой. Авторы пишут о России, в которой длится Серебряный век, кинематограф и фотоискусство достигают расцвета, в небе над столицей плывут дирижабли, складываются чьи-то судьбы и разбиваются чьи-то жизни.

В основе сюжета — любовный треугольник: гениальный кинорежиссер Сергей Эйсбар, в котором угадываются черты Сергея Эйзенштейна; юная раскованная фотоавангардистка Ленни Оффеншталь и кинопромышленник Александр Ожогин. На фоне эпохи они любят и творят, а эпоха рвется из рук как лента кинопленки…

---

Ольга Шумяцкая, Марина Друбецкая Мадам танцует босая

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1 Ленни едет в трамвае и смотрит кино

В «Элизиуме» давали «Осеннюю элегию любви», и Ленни решила, что пойдет непременно. Даже если опоздает в студию и Мадам снова будет морщить свой породистый французский нос и с недовольной миной произносить нараспев:

— Лен-ни-и! Я же прррроси-иль! Вы прррриходи-ить воврррем-йа-а! Девочки-и сто-йа-ать без де-ель!

«Ну и черт с ней, с Мадам!» — подумала она и добавила про себя кое-что покрепче, что не полагалось произносить вслух нежным барышням из хороших семей. Она быстро натянула чулки, платье, нахлобучила на голову тесную шляпку с крошечными полями, сунула ноги в башмачки и крикнула в недра огромной квартиры:

— Лизхен! Я ушла!

Из недр раздалось равнодушно-ласковое: «Угу!»

Ленни выскочила на улицу, послала воздушный поцелуй липе, раскинувшей над парадным ветви со вспухшими почками, и побежала на остановку трамвая. Трамвай пришлось ждать долго, и Ленни уже начала нервничать, поглядывать на маленькие круглые золотые часики, подарок родителей по случаю ее двадцатилетия, нетерпеливо пристукивать каблучком, покусывать ноготь большого пальца. Но вот он появился из-за поворота. «Красавец ты мой!» — выдохнула Ленни, делая шаг с тротуара. Каждый раз она ждала именно его. Трамвай-картинку. Трамвай-игрушку. Трамвай — расписную шкатулку. На их линии ходил только один такой «красавец». По новой, пришедшей из Москвы моде трамваи, авто, стены домов, заборы, стволы деревьев и круглые афишные тумбы расписывали яркими красками. Даже памятники и фонарные столбы стали жертвами этой красочной вакханалии. «Ее» трамвай был разрисован танцовщицами в розовых балетных пачках, белыми единорогами с золотыми рогами, зловещими заокеанскими цветами; был здесь и «голубой тюльпан» из популярной песенки кумира столичной публики, певца декаданса Алексиса Крутицкого, и тянитолкай — загадочный зверь о двух головах, и придурочный клоун с размазанным по щекам клюквенным ртом, и птица феникс с женской головой и когтями на птичьих лапах, и… Да чего тут только не было!

Несколько месяцев назад этот расчудесный трамвай неожиданно выплыл к Ленни из морозного зимнего тумана. Сначала она подумала, что сходит с ума, что вот так вдруг, ни с того ни с сего заболела «испанкой» и видит бредовые сны. Пощупала лоб. Ничего, холодный. Тут расписная «зверюга» подкатила прямо к ней и распахнула двери. Она вошла и уселась на разноцветное сиденье. Ей повезло. Сама Мадам взяла ее на работу репетитором. С того дня Ленни всегда ждала своего «красавца», даже если бесстыдно опаздывала на работу в студию.

«Осеннюю элегию любви» Ленни за последнюю неделю шла смотреть в пятый… нет, в шестой раз. Не то чтобы ей нравился этот пошлый анекдот про неверную жену и любовника в шкафу, эта вульгарная подделка под аристократическую жизнь с крахмальными манишками и фраками с чужого плеча, эта аляповатая лямур с фальшивой позолотой картонных декораций и непременным пиф-паф в финале. И не то чтобы она была поклонницей волоокой Лары Рай, кинодивы московского розлива с дебелыми плечами, или надменного Ивана Милославского, уже потасканного жизнью героя-любовника. Скорее они ее раздражали. Но вот странная вещь: каждый день, сама себе удивляясь, она ехала в «Элизиум» смотреть «Осеннюю элегию любви» так же, как до этого ездила смотреть и «Белую шахиню — убийцу мавра», и «Поцелуй тигра», и «Дочь-любовницу», и «Как обмануть ревнивого мужа?», и «Джека Потрошителя с Божедомки». Ездила и ничего не могла с собой поделать.

В фойе «Элизиума» она, как обычно, купила кулек монпансье и уселась на деревянную скамью в пустом зале. Днем публика в синема не ходила, предпочитая вечерние сеансы, когда можно прогуливаться под ручку по фойе в свете электрических лампионов, изображающих рога изобилия. Погас свет. Вспыхнул экран. Сеанс начался. Киноновости прошли еще туда-сюда. Ленни грызла конфеты и довольно равнодушно поглядывала на экран. Но вот на белое полотно вылезла «Осенняя элегия…», и Ленни тут же начала злиться. «Что за дура эта Лара Рай! — думала она, яростно размалывая зубами леденец. — С этими ее заломленными за уши руками она похожа на старую кочергу! Или у нее там чешется? Интересно, в жизни она так же закатывает глаза? Если да, наверное, уже давно ослепла. А этот господин, похожий на веревку! Господи, что он делает с ногами! Они же у него подламываются, как сухая солома. Надо мне дома попробовать, упасть так же на колени перед Лизхен, да боюсь, все паркетины выбью. Да и Лизхен перепугаю насмерть. Интересно, ему не больно? Наверное, у него под панталонами вата подложена. „Умри, неверная, и больше не изменяй своему законному супругу!“ А что это она отвечает?» Ленни подалась вперед, вытянула шею, прищурилась и принялась внимательно вглядываться в экран. Была у нее такая способность — она умела читать по губам. «Ого! Да у них там драма совсем не про супружескую измену! Так-так… „Эта идиотка костюмерша, старая блядь, так затянула талию, что я сейчас брякнусь в обморок“. А было бы неплохо, если бы прекрасная Лара и вправду брякнулась в обморок. Ох, было бы грохоту! Как бы пол не проломила. „Милая моя, мне бы ваши проблемы. Посмотрите, они забыли накрасить мне левый глаз. Говорят, что я все равно виден только боком, а грим стоит денег! Можете себе представить, какое оскорбление для актера? Ваш Ожогин всем все спускает с рук, только меня заставляет корячиться с утра до ночи“. Ай да любовничек с ненакрашенным глазом! — усмехнулась Ленни, закидывая в рот очередной леденец. — Может, у него и волосы крашеные? И борода? Ну, наконец-то, слава богу, застрелился. „Так будет с каждым, кто посягнет на чужую жену!“ Уф!»

Фильма закончилась. Зажегся свет. Но Ленни какое-то время еще сидела в зале. Каждый раз, когда заканчивалось кино, ей казалось, что вот теперь-то и начнется самое интересное. Что она узнает, куда ушли актеры, что происходило с той стороны экрана, за глупыми декорациями, кто красит глаза, затягивает талии, придумывает идиотские титры, как крутится киноаппарат и вообще — кто такой этот Ожогин, чье имя она каждый раз видит на экране под названием картины. Но ничего не начиналось. Она посидела еще немного, поболтала ногами, смяла кулек из-под монпансье и выбежала на улицу.

На бульварах было совсем лето. Вылезли после зимней спячки на солнышко няни с колясками и бонны со своими кудрявыми воспитанниками, катящими по дорожкам обручи. Ленни сначала решила идти пешком, но, взглянув на часики, передумала и вскочила в первый подошедший трамвай — расписные на этой линии не ходили. Она села к окошку и принялась мурлыкать модную песенку, которую пели этой весной во всех кабаретках: «Коша, коша, коша, кошеч-ка моя! Если бы ты знала, как люблю тебя!» Сзади два господина рассуждали о политике, и до Ленни доносились обрывки их разговора.

— …Брестский мир…

— …и не говорите, любезный! Очень, очень выгодное положение…

— …выиграть такую войну…

— …если бы в семнадцатом мы не уничтожили эту большевистскую свору…

— …имеете в виду их Ленина?..

— …и не расстреляли вместе с… как его… Трошкин?..

— …Троцкий и…

— …чуть было не уехал в Берлин. Не поверите, уже счета перевел. Жена…

— …моя зашила драгоценности в наволочку и спрятала в стул. У нас был гостиный гарнитур из двенадцати стульев…

Господа сошли, и Ленни так и не удалось узнать судьбу двенадцати стульев. Ее мало интересовали большевики. Ей было интересно смотреть на господ, которые шли по улице, деликатно поддерживая друг друга под локоток. Один господин был овальный, а другой — округлый. Ленни представила, что у первого под сюртуком огурец, а у другого — яблоко. Засмущалась, захихикала, как девчонка, спрятала лицо в ладони и сквозь пальцы бросила несколько быстрых лукавых взглядов на окружающих — не прочли ли ненароком ее мысли, как на сеансе знаменитого гипнотизера и прорицателя Вольфа Мессинга?

Три года назад, в семнадцатом, который совершенно ее не интересовал, Леночке Оффеншталь было семнадцать лет, и она собиралась в Москву на курсы Герье. Курсы, впрочем, тоже ее не интересовали. Ее интересовала Москва. В Москву Леночке хотелось смертельно. В родном городе — большом, провинциальном, купеческом, разлапистом и развалистом, втиснутом в излуку двух рек, одна из которых считалась великой, — так вот, в родном городе после окончания гимназии ей как-то вдруг стало тесно. Девчачьи забавы казались скучными. Обожать учителя рисования или красавчика-студента из соседнего дома представлялось на редкость глупым. Подруги мечтали о замужестве — вот о чем о чем, а об этом она никогда не мечтала, поэтому вести с ними разговоры на эти темы не желала. Только время зря убивать. Губернские балы и гулянья отдавали затхлостью провинциальной жизни. Моды… Что моды! Моды давно вышли из моды. Леночка маялась. Да и родители все твердили: «В Москву! В Москву!» Однако в Москву почему-то не отправляли. Леночка, которую в семье звали на немецкий манер Ленни, не очень вдавалась в подробности, однако чувствовала: что-то происходит. Где-то далеко шла война, однако не она волновала родителей. Отец — потомственный врач с превосходной практикой, из тех, первых, немцев, оказавшихся в России еще при Петре, — пользовал большие городские чины. С визитов приезжал мрачный. Запирался с матерью в кабинете, что-то рассказывал, стучал кулаком по столу, курил одну за другой папироски. Мать ходила с трагическим лицом. В доме становилось трудно дышать. Приходили родительские друзья — люди солидные, уважаемые, осведомленные. Опять запирались, шептались, стучали, курили, пили чай с лимоном. Ленни понимала только одно: ждут чего-то нехорошего. В столице зреет какой-то заговор.