Юрий Пшонкин - Пленник волчьей стаи

• Название: Пленник волчьей стаи
• Автор: Юрий Пшонкин
• Издательство: Золотая аллея
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1996
• ISBN: 5-7111-0079-3

Роман Юрия Пшопкина «Пленник волчьей стаи», безусловно, заслуживает внимания читающей публики. Ведь в романе есть все, что так любит современ­ный читатель: захватывающий сюжет, экзотический антураж, вечно неожиданное столкновение человека со зверем — здесь на уровне интеллекта.

Русским Джеком Лондоном хочется назвать автора этой книги, которая до­стойным образом пополнит мировую сокровищницу приключенческой литературы.

---

—        Какая умная,— покачала головой Тынаку, когда Атувье вернулся с кетиной.

—       Очень умная,— согласился Атувье.

Через два Дня медвежонок окреп. Теперь его не надо было кормить из соски-тряпицы. Он с остервенением по­жирал вареную и сырую рыбу, куски медвежатины.

Его мать появлялась у кустов лишь под вечер и, убе­дившись, что сын здоров, косолапила к реке.

А медвежонок быстро освоился со своей новой жизнью. Ему нравилось здесь. Нравились дотоле незна­комые вещи, запахи, исходившие от человеков, их логова. Он путался под ногами Тынаку, шутя хватал ее за торба­са своими острыми, как шило, зубами, затевал игру с не­возмутимым волком или принимался переваливаться с боку на бок, при этом засовывая заднюю лапу в пасть. И не обращал внимания на мать. Впрочем, и мамаша не проявляла до сих пор желания увести за собой сына.

Прошло еще три дня и три ночи. Наливались соком ягоды, уже кое-где в густой сочной зелени мелькали увя­давшие листья. Наступало главное медвежье время — вре­мя запасать жир на зиму. Все больше кайнынов видел Ату­вье в тундре. Мишки, нажравшись рыбы, шли на ягод­ники и слизывали первые поспевшие плоды. Так что самое время было и маленькому кайныну уходить от людей, нагуливать жирок, но он явно не желал расставаться ни со своим спасителем, ни с кормилицей, выходившей его.

Однако проказы маленького озорника приносили не только радость. Медвежонок разодрал сумку Тынаку, в которой хранились очень нужные вещи; после этого он решил проделать собственный вход в ярангу и порушил в задней стенке дерн. Так порушил, что Атувье пришлось долго заделывать его.

Надо было расставаться с гостем. Когда его мамаша под вечер появилась на обычном месте, Атувье крик­нул ей:

— Мать своего сына! Почему ты не уводишь его? Уводи!

Медведица не поняла человека. Она постояла-постояла и, что-то пробормотав, удалилась. А может, Атувье не понял ее. Но как бы то ни было, а медвежонок остался. Однако с его появлением жизнь все же стала спокойнее для Атувье и Тынаку. Тынаку первая замети­ла перемену, сказав на третий день после того, как у них появился гость, что другие медведи теперь обходят сторо­ной ярангу и рыбачат ниже по реке. И все же с медве­жонком надо было расставаться. Зачем губить его? При­выкнет получать еду из рук человека, не научится сам охотиться, будет потом бродить возле других яранг, пу­гать людей... Скоро убьют его люди, совсем мало будет жить в этом мире.

Да и Черная спина обижался на хозяина и хозяйку за то, что они все время возятся с маленьким медвежон­ком. Волк днем уходил куда-то и возвращался поздно вечером.

Утром Атувье решил обязательно расстаться с малень­ким лохматым гостем.

Матуха словно предчувствовала решение спасителя. Едва Тынаку раздула угли, как возле кустов появилась медведица. Увидев ее, Атувье шагнул навстречу и крик­нул:

— Мать, твой сын стал снова здоровым! Он окреп. Я говорю: возьми его. Ему нельзя оставаться с людьми. Медведь — не собака.

Он поймал бегавшего медвежонка, взял на руки и пошел к его матери.

Тынаку помахала рукой малышу, который смотрел на нее из-за плеча мужа.

Матуха ждала их. Не доходя до нее три раза по десять шагов, Атувье опустил медвежонка на землю, легонько подтолкнул его в зад и пошел к яранге.

Медведица приблизилась к сыну. Тот припал на передние лапы, но тут же развернулся и вприпрыжку бросился за Атувье. Медведица встала как вкопанная, не решаясь последовать за сыном. Не-ет, она, видно, хорошо знала, как боятся медведей люди.

А медвежонок, обогнав ничего не подозревавшего Атувье, подбежал к Тынаку, ткнулся в ее ноги, затем кувыркнулся через голову, завалился на спину и, обхва­тив передними лапками задние, начал перекатываться с боку на бок. Ему нравилось так играть.

Тынаку не удержалась, громко засмеялась. Ведь она была совсем молодой женщиной.

Подошел Атувье и, еле сдерживая улыбку, хотел сно­ва взять на руки медвежонка, но тот впервые показал спасителю, что он хоть и маленький, но медведь: Атувье и глазом не успел моргнуть, как медвежонок махнул ла­пой, и рукав зимней рубашки, в которой ходил Атувье, был располосован острыми, внушительными когтями. Атувье вскрикнул — медвежонок содрал вместе с рукавом и кожу. Разозленный черной неблагодарностью спасен­ного им маленького кайнына, Атувье взял копье, тыкая каменным острием в зад маленького хозяина тундры, погнал его к матери. Медвежонок недовольно ворча, оглядываясь на Тынаку, неохотно отступал.

Видимо, и мамаша его почуяла неладное. Она издала какой-то до того не слышанный Атувье звук, похожий на хрип, и пошла навстречу. Атувье благоразумно попятился назад, на всякий случай выставив копье...

Медвежонок бросился к матери. Та сразу подобрела, расслабилась и, придавив легонько сына своей могучей лапой, принялась его облизывать, ласково урча. Медвежо­нок наконец-то понял, кто это его ласкает, и в свою очередь стал «целовать» мать. Выбравшись из-под ее лапы, он начал кувыркаться, перекатываться с боку на бок. А мать все старалась его лизнуть, терлась своей огромной головой о дорогой комочек. Однако она была все же строгой мамой: когда намилованный ею сын хотел снова податься к людям, медведица влепила ему такую «горячую», что тот взвизгнул, отлетел далеко в кусты. Выскочив оттуда, он послушно поплелся за матерью, которая уходила к реке.

...Атувье и Тынаку потом не раз видели их, но медве­жонок больше не подходил к яранге. Видно, помнил о ма­теринской доброй, но и тяжелой лапе.

Появление в их семье медвежьего сына немного скра­сило нелегкую жизнь отшельников. Но ушел с матерью кайнынчик, и жизнь снова потекла своим чередом. Тына­ку следила за очагом, готовила еду, чинила одежду и обувь, выделывала медвежьи шкуры, плела из бересты коробы и туески.

Атувье тоже без дела не сидел: помаленьку сооружал балаган, рубил на зиму дрова, вырезал дерн. И, конечно же, охотился, рыбачил.

Вечерами, намаявшись за день, молодые супруги по­долгу сидели возле костра и тоже находили работу ру­кам: Тынаку расчесывала сухие стебли крапивы, плела из них веревки для будущей сети; Атувье занимался любимым делом — вырезал из березовых наростов лож­ки, черпаки, миски, выстругивал распорки для будущих нарт.

Тынаку приметно полнела. Лицо ее покрылось пятна­ми. Но они нисколько не затмевали ее красоту. Она ходила теперь прямо, степенно.

Глядя на жену, Атувье втайне радовался и очень гордился — в нем уже просыпался отец, глава семейства,,

Однако наяву, как истый сын тундры, свою радость и гордость он не выказывал. Только старался, чтобы жена не носила тяжести. Теперь он сам таскал и рубил суш­няк для костра, сам ходил к реке за водой.

...Лето диким оленем сохжоем бежало по этим краси­вым, глухим краям. Отгудели полчища комаров, как ту­ман под лучами солнца растаяли, испарились орды гну­са… А на смену лету беговым оленем от моря льдов стремглав неслась сытая осень. Неслась, торопилась, под­гоняемая своей настырной соперницей зимой. И, как бе­говой олень перед концом гонок, осень дышала все запаленнее, обжигая своим дыханием горы, тундры, леса и перелески.

На Камчатке конец августа — время самое желан­ное, дорогое, радостное и сытое: озера и озерки кишат утками, гусями; тундра, склоны сопок усеяны брусникой, морошкой, жимолостью, голубицей. С каждым днем все тяжелее держать ношу веткам кедрача — наливаются, твердеют шишки. И куда ни ступишь, везде встретишь оленью отраду — грибы. А на мелководье, на перекатаю рек, еще недавно кипевших от кеты и горбуши, играет другая рыба — кижуч. Кижуч — рыба серьезная, увесис­тая, с мясом цвета спелой малины... И все это богатство земли этой диковинной освещено, пронизано добрым солнцем и прикрыто высоким-высоким куполом неба нежно-голубого цвета. Бездонное небо, словно огромная голубая яранга, стоит над разноцветной, щедрой землей коряков, ительменов, эвенов и чаучу. Над землей рыбое­дов и оленных людей. И невозможно оторвать глаз от засасывающей лазури, от белых стаек облаков, похожих то ли на лебединые стаи, то ли на стада белых ездовых оленей. В это время, время буйства красок увядающих деревьев, кустарников, ягодников, осень словно дарит впрок жителям этой земли диво дивное перед наступлени­ем долгой, студеной зимы, у которой здесь лишь два цве­та — белый да скупая синева. А белое изобилие снега убивает чувства. Потому-то на зимней одежде чаучу так много яркого, пестрого: пушистые кисточки на кухлян­ках, малахаях и даже торбасах, выкрашенные в охрис­тый, огненный цвет. И не потому ли у народов Севера, у народов Камчатки так ценился разноцветный бисер, что шел на отделку торбасов, малахаев, кухлянок, поясов. Богата зима цветом чистоты и девственности, но чрез­мерное ее богатство утомляет глаз человека.