Александр Родимцев - Твои, Отечество, сыны

• Название: Твои, Отечество, сыны
• Автор: Александр Родимцев
• Издательство: Политиздат Украины
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

В книге дважды Героя Советского Союза генерал-полковника Александра Ильича Родимцева отражены события, разыгравшиеся на Юго-Западном фронте в течение 11 первых, наиболее тяжелых для нашей армии и народа, месяцев Великой Отечественной войны, когда под натиском превосходящих сил противника наши войска с ожесточенными боями отходили в глубь страны, нанося немецко-фашистским захватчикам огромные, невосполнимые потери и одновременно готовя резервы для ответных сокрушительных ударов.

---

Я упал лицом в снег, упал бессознательно, будто на самом деле срезанный пулеметным огнем. Второй самолет шел еще ниже первого. Я слышал, как пули с шипением перечеркнули сугроб у моей головы и глухо зацокали о мерзлую землю.

Пронесло!.. Неужели даже не ранен? Правильно сказал Шевченко — чудо! Но если мы оба уцелели и теперь, после второго залета, тем более это следовало назвать чудом…

Я перевернулся на спину, глядя в безмятежно ясное небо, прислушиваясь к дальнему, приглушенному гулу моторов. Неужели эти коршуны возвратятся еще раз? О, сколько чести, Александр Ильич, — за тобой охотится целая группа самолетов! Что ж, пусть возвращаются: они увидят, что «жертва» лежит вверх лицом и не шелохнется.

Как сильно и радостно ощущение жизни! Снег пахнет, будто спелый разрезанный арбуз, воздух бодрящей волной наполняет легкие, синяя даль неба ласкова и мила… Но что это? Где-то снова перекатывается, приближаясь, гул самолета?

Я приподнял голову: нет, я не ошибся — с запада, со стороны Мармыжей, к нам приближался одиночный самолет. Вот он взмыл над нашей «эмкой», сделал крутой разворот, резко наклонив плоскость, очертил правильный круг. И до чего же был он подлым, шельма, этот гитлеровский «ас» — не поленился в третий раз возвратиться, проверить, все ли мы мертвы…

Что ж, думал я, радуйся, мерзавец, но мы еще доберемся до тебя!

Самолет отвернул в сторону, стал набирать высоту и вскоре скрылся за горизонтом.

Я встал, отряхнул снег, осмотрелся. Радостно что-то крича, ко мне подбежал Шевченко.

— Подождите адъютант… Что за вопли?

Глаза его сияли, на щеке застыла слеза:

— Да как же не вопить, не радоваться… вы — живы!

Он схватил полу моей куртки:

— Смотрите: одна… две… три… Да, три пули прошли сквозь куртку! Вот и брюки на коленях оборваны. Ну, Александр Ильич, мы с вами как будто заговоренные.

— А что же с нашим Мишей?

Шевченко метнулся к машине, громко позвал:

— Миша… Мишенька!.. Вылазь, приехали!

Шофер не ответил, до моего слуха донесся стон. Баллоны правых колес машины были пробиты пулями и спустили воздух; машина осела и прижала Косолапова. Нам пришлось немало повозиться, пока мы приподняли «эмку» домкратами и вытащили Михаила из-под мотора.

Я схватил его руку, стал прощупывать пульс. Он с усилием открыл глаза:

— Товарищ полковник… внутри у меня все в порядке. Беда, что снаружи наделали много дыр, проклятые…

Вся его одежда была покрыта кровью, и под машиной на снегу запеклась багровая лужа. Я осторожно взял его на руки и уложил на раскинутую адъютантом шинель. К счастью, в нашей машине была небольшая аптечка и несколько индивидуальных пакетов. Шевченко молниеносно передал их мне, и я попытался наложить повязки. Но как их накладывать, если ноги Косолапова, ягодицы, поясная часть сплошь были иссечены пулями?

Шевченко пытался мне помочь, однако казалось, что мы только мучили нашего Михаила. Правда, мы добились главного: остановили кровотечение…

Вскоре подошла санитарная машина нашего медсанбата, и я передал Косолапова врачу.

— Сделайте все возможное, чтобы он жил.

— Это мой долг, — ответил майор медицинской службы. — А для вас, товарищ полковник, есть маленький сюрприз. Я разыскиваю вас уже в течение суток.

И он передал мне письмо.

Жена писала:

«Беспокоюсь, есть ли у тебя теплые носки?..»

Я подумал: милая Катеринка, даже если бы их и не было, — в этом ли дело?

И дальше:

«В госпитале, где я сейчас работаю, находится на лечении немецкий офицер. Он был ранен под Тимом, а затем сдался. Он мне сказал, что был ранен в своей легковой машине и прежде чем сдаться, пристрелил своего шофера…

Я спросила:

— А, зачем вы это сделали?

Он удивился моему вопросу:

— Как зачем? Ведь это мой шофер!

Настолько противен этот подонок, что, право, не хотелось о нем рассказывать. Но между нами произошел разговор, который, мне думается, для тебя будет небезынтересен. Оказывается, этот тип даже „теоретик“. Он читал Ницше и Шопенгауэра, так называемых „философов“, предтеч фашизма. Он сказал, что немецкая армия сильна именно отсутствием человечности.

У меня невольно возник вопрос: а между ними, между этой гадкой плесенью, есть ли понятие дружбы?

Он ответил:

— Нет и не может быть…

Я спросила:

— На чем же вы держитесь?

Он усмехнулся:

— На праве сильного.

— Но ведь человек, — сказала я ему, — создан для добра, для того, чтобы сделать жизнь всех тружеников счастливой. Ваше „право сильного“ — волчий закон. Неужели для вас привлекательно возвратиться к состоянию животного? А ваши дети? Думаю, что они у вас есть? Право сильного — уничтожить ваших детей? Да, если, скажем, они помешают кому-то получить ваше наследство?

Он задумался.

— Простите, мадам, — сказал он после продолжительного молчания. — Вы меня вызвали на откровенность. Надеюсь, вы никому не скажете о том, что я вам скажу? Впрочем, ваше дело… Запомните: в армиях фюрера каждый воюет за свой личный интерес. У моего отца в Восточной Пруссии есть имение. Оно завещано мне. Как вы полагаете: соглашусь ли я отдать это имение… моим батракам? Конечно, нет! Больше того: я повешу или расстреляю каждого, кто осмелится поднять руку на мою собственность… Что, вы смеетесь? А посмотрите на американцев! Разве рокфеллеры и дюпоны честно нажили свои капиталы? Разве они не оберегают их именно „волчьим законом“? Может быть, вы не знаете, что Соединенные Штаты, ваш союзник, снабжает нас, немцев, самыми дефицитными военными материалами? В чем же тут дело? А в том, что „волчий закон“ остается основой основ…

— Но ведь это же подлость!

Офицер усмехнулся:

— Фюрер сказал, что он уничтожил химеру совести.

— Ваш фюрер — босяк, — сказала я. — Это уголовник с претензиями. В памяти народов он ничего не оставит о себе, кроме чувства отвращения и омерзения. И почему вы придаете такое значение собственности? Неужели вы намерены забрать ее в могилу? Или вы хотите, чтобы и ваши дети выросли паразитами, чтобы они, ничего не создавая для народа, питались плодами чужого труда?

— Мораль, — усмехнулся он. — Опять мораль! Есть у нас в Германии такие политические течения: немецкие социал-демократы, христианские демократы и прочие. А попробуй тронь собственность такого христианского демократа?! Он тебе горло перегрызет. Конечно, он будет говорить об интересах рабочего класса. Знаете, почему будет говорить? А потому, что ему это выгодно. Действительно, он как будто борется за интересы рабочего, но, по сути, оберегает свой собственный интерес…

Друг мой! Уничтожай эту гадость… Как жаль, что я не могу быть рядом с тобой. Но я делаю все возможное, чтобы помочь нашей Родине одолеть хищного и подлого врага.

Прости: еще одно замечание. Он мне сказал, что знает наизусть Шлиффена и Мольтке, Клаузевица и Дельбрюка, но не может понять одного: как все эти теории рушатся перед русским Иваном?..

Милый Саша! Я невольно подумала: жаль, что ты не Ваня! Однако я уверена, что ты уничтожаешь эту дрянь не хуже, чем любой наш Иван!»

Вероятно, забыв об этом гитлеровце, который, кстати сказать, оказался крупным немецким штабистом, жена снова спрашивала: есть ли у меня теплые носки?

Я навестил Мишу Косолапова в госпитале и дал ему прочитать письмо. Он долго всматривался в прямой и округлый почерк жены и сказал.

— А знаете, товарищ комдив, мы потому и победим, что мы — люди!..

Начальник штаба Владимир Борисов, как оказалось, уже знал о моих дорожных приключениях. Будучи человеком выдержанным (право, большое ему спасибо за это), он не расспрашивал о подробностях, не задавал вопросов. Что значили наши личные переживания в сравнении с тем делом, которое нам доверила Родина!

Борисов доложил, что принял соответствующие меры по организации боя.

На рассвете, после артиллерийской подготовки, дивизия перешла в наступление. Мы ворвались в населенные пункты Мармыжи и Перевалочное, где завязались уличные бои, которые длились до самого вечера.

Оказалось, что именно здесь, в Перевалочном, Мармыжах, и неподалеку, в селах Серебряное и Синчуково, противник сосредоточил крупные силы из своих резервов, готовясь нанести нам внезапный удар. Соотношение сил было, примерно, один к восьми в пользу противника, и вдобавок гитлеровцам подбросили много танков и бронетранспортеров.

Я был вынужден отдать приказ с наступлением темноты отойти из населенных пунктов Мармыжи и Перевалочное и занять оборону в районе села Серебряное и поселка Васютино.

Наш 16-й стрелковый полк, которым командовал майор Трофимов, понес большие потери. Танки с десантом противника вышли вдоль лощины из населенного пункта Синчуково в направлении южной окраины Перевалочного. Создалась очень неприятная ситуация: танки, бронетранспортеры плюс многочисленный десант врага, оказавшийся в тылу нашего 16-го полка.