Себастьян Фолкс - Неделя в декабре

• Название: Неделя в декабре
• Автор: Себастьян Фолкс
• Издательство: Астрель: Corpus
• Жанр: Современная проза
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-42655-1

«Неделя в декабре» — последний роман Себастьяна Фолкса, известного британского писателя, обладателя многих престижных наград, — дает широкую панораму современной лондонской жизни на протяжении одной предрождественской недели, увиденную глазами десяти персонажей, чьи судьбы причудливым образом переплетаются. Среди них и депутат парламента со своей честолюбивой женой, и женщина-машинист, под поезд которой прыгнул человек, и иммигрант из Азии, сколотивший баснословное состояние на продаже восточных приправ, и его фанатик сын, примкнувший к исламским террористам, и бессердечный финансист, готовый разорить банк и лишить пенсии стариков, и язвительный литературный критик, и не всегда счастливый в любви адвокат… Повествование, масштаб которого критики сравнивают с диккенсовским, наполнено блестящим юмором — в лучших английских традициях.

---

В один из вечеров первого триместра, сразу после лекций, он случайно забрел на собрание Группы левых студентов. На собрании выступал с докладом «Мультикультурализм, несбывшаяся надежда» студент третьего курса, и кое-что из сказанного им Хасану понравилось.

Третьекурсник был сухощавым лондонцем, говорил бойко и складно.

— В объявлении сказано следующее. — Он склонился над трибуной и поправил на носу очки, вглядываясь в листок бумаги. — «Мы стараемся привлекать новичков из всех слоев общества. Однако, из-за специфики нашей работы, число мест для евреев, открыто признающих себя таковыми, может быть ограничено».

Он поднял листок перед собой, показал его аудитории.

— И это, — сказал он, — не документ какой-нибудь неонацистской диктатуры, он составлен городским советом нашей с вами столицы. Вот именно. Подумайте об этом.

Аудитория подумала и выразила недовольство.

— Правда, — продолжал оратор, — я немного изменил его, подставив «евреев, открыто признающих себя таковыми» вместо «геев», однако, подчеркиваю, это единственное сделанное мной изменение. Хорошего мало, не правда ли?

Согласные с ним что-то забормотали.

— А о чем оно, это объявление? — спросил Хасан.

— Не помню, — ответил сидевший с ним рядом студент. — По-моему, о наборе руководителей для каких-то молодежных объединений.

— Неужели эти люди успели забыть, кого отправляли в газовые камеры Бельзена и Освенцима? — спросил оратор. — Не только евреев, но и десятки тысяч цыган и тех, кого городской совет, о котором мы говорим, несомненно назвал бы «гомосексуалистами, открыто признающими себя таковыми». Мы обязаны бороться с гомофобией, кем бы она ни проявлялась. Это вирус, такой же злокозненный, как расизм. Фактически гомофобия и есть расизм.

О гомофобии Хасан никогда особенно не задумывался. Никто из ребят, знакомых ему по Глазго, не признавался в том, что он гей, а сказанное на эту тему в Коране к дебатам не располагало. Между тем оратор повысил голос:

— …И такие воззрения суть симптомы распространившихся куда шире и пустивших куда более крепкие корни враждебности и нетерпимости ко всему, что не похоже на нас. Не далее как на прошлой неделе лондонская вечерняя газета сочла возможным спонсировать дискуссию на тему «Нужен ли Лондону ислам?». Произведите в этой формулировке еще одну замену и представьте себе, какую реакцию она породила бы, если бы темой дискуссии стал иудаизм. Нужны ли Лондону евреи? Да просто невозможно представить себе, чтобы такой вопрос поднимался в цивилизованном обществе. А между тем все еще существуют люди, которые твердят, что исламофобия — не расизм, поскольку ислам — это религия, а не раса! Они обманывают сами себя. Религия зиждется не только на вере, но и на самоидентификации, происхождении, культуре. Как мы хорошо знаем, подавляющее большинство мусульман белизной кожи не отличается. Следовательно, исламофобия — это расизм, такой же, как антисемитизм.

Хасан сознавал, что в последних двух предложениях содержалась логическая неувязка — в них не то поменялись местами часть и целое, не то «следовательно» подменило собой «более того», — однако ткнуть в нее пальцем не мог. Он видел лишь, как из цилиндра фокусника вылетел, хлопая крыльями, голубь, и потому зааплодировал вместе с другими. Он не одобрял ни расизма, ни гомофобии, ни исламофобии. И считал, что иначе и быть не может.

Вскоре Хасан обратился в постоянного участника собраний ГЛС. На них обсуждались темы, которые прежде затрагивали его лишь косвенным, неявным образом, однако больше всего ему нравилось, что у ГЛС находились, похоже, ответы на любые нерешенные вопросы — единое объяснение всего на свете. В этом отношении, думал Хасан, ее учение смахивало на религию. Когда ты приходишь к имаму, он отвечает на все твои вопросы, для чего, на взгляд верующих, и существует. Предположительно, так же обстояло дело и у христиан и у евреев: никакая религия не может давать только частные ответы или помогать в решении лишь некоторых важных вопросов, признавая, что остальные ей не по зубам. То же и в ГЛС. Принимая ее мировоззрение, ты получал возможность объяснить все на свете: каждое явление рассматривалось как стремление сильного эксплуатировать слабого. В качестве шаблона для понимания жизни это учение черпало силу из того, что оно было основано на фундаментальнейшей особенности человеческой природы — на единственном, что управляет поведением всех биологических видов: на стремлении к власти. Власть может выражать себя через деньги. Но при этом она остается властью. Другая привлекательная особенность мировоззрения ГЛС состояла в том, что, усвоив его, ты мгновенно находил ему практическое применение. Все выглядело так, точно ты, пройдя недельный курс заочного обучения, приобретал способность читать с листа любые ноты — от «Собачьего вальса» до Скарлатти.

Хасану не терпелось опробовать на ком-то свое новообретенное мастерство по этой части, и он начал с родителей. Те, как и ожидал Хасан, с ним не соглашались, однако легкость, с которой он опровергал все их контрдоводы, произвела на них изрядное впечатление. Созданная ГЛС модель мира говорила, что любая международная ситуация может рассматриваться как результат стремления империализма и его приспешников манипулировать менее развитыми странами, тогда как внутренние проблемы любой страны неизменно связаны с экономической эксплуатацией. За границами этой модели существовала имущественная и расовая иерархия, одолеть которую было невозможно (это как в картах: пиковая масть всегда побивает бубновую, вот и белые всегда эксплуатируют черных); внутри нее обладание собственностью и/или рабочими местами распределяло власть строго пропорционально ценности того, чем человек обладает. Богатый, поддерживаемый Западом Израиль есть источник любой возникающей на Ближнем Востоке напряженности; Америка, крупнейшая и богатейшая страна мира, является, по естественной логике, и наихудшей его обидчицей: воплощением принципа власти.

В этой системе отсутствовали переменные величины и отвлеченные понятия — ничего непостоянного, непредсказуемого, не допускающего количественного выражения. Совершенно как в физике с ее простыми законами — до появления принципа неопределенности. Предполагать, что поступки людей могут определяться причинами, отличными от желания подняться на более высокую экономическую или культурную ступень, значит преднамеренно закрывать глаза на очевидные факты — примерно то же, что верить в божественное сотворение мира. Если же ты постоянно помнил о кастовых и поведенческих нормах, то мог легко и надежно определить мотивацию любого человеческого поступка. И всегда знал, чем обусловлено то или иное решение, поскольку мотив у всего на свете существовал только один.

— Ты стал таким циничным, — сказала как-то Назима. — Послушаешь тебя — и начинает казаться, что ты совсем разочаровался в жизни.

— Не разочаровался, — ответил Хасан, цитируя одного из ораторов ГЛС. — Я не питаю иллюзий на ее счет. Существенная разница.

В течение самое малое года неоспоримость такого понимания жизни наделяла Хасана новой для него уверенностью в себе. Она позволяла ему с большей легкостью разговаривать и с университетскими однокашниками, и с родителями, которых он видел теперь в более ясной, пусть и более узкой перспективе.

И это наполняло его радостью. Он чувствовал себя не темнокожим чужаком, отличным от других людей, но человеком, принятым в братство мудрых. Новые друзья, которыми он обзавелся в ГЛС, происходили из семей самых разных, однако обладали общностью мышления и были связаны узами единого знания: они владели ключами от царства разума, и Хасан был счастлив тем, что принадлежит к их числу.

Он говорил себе, что отыскал нечто подлинное, да еще и интернациональное, — на что ему повезло наткнуться, — нечто большее, чем он, а такому открытию можно лишь радоваться.

Через два года после его знакомства с ГЛС состоялось внеочередное собрание этой группы, посвященное вводу американских и британских войск в Ирак.

Хасан стоял в заднем ряду вместе с Джейсоном Салано, самоуверенным третьекурсником, дед и бабка которого перебрались в Лондон с Ямайки. Вторым оратором оказалась не имевшая отношения к университету, специально приглашенная очень сердитая дама из городского консультативного комитета по межрасовым отношениям.

— Сомневаться тут решительно не в чем, — поднявшись на трибуну, заявила она. — Страны Запада стремятся создать для себя ближневосточную базу на тот случай, чтобы, если — и когда — в их пособнице Саудовской Аравии произойдет революция и ее новое фундаменталистское правительство займет враждебную Западу позицию, — как Тегеран, когда-то выставивший из своей страны «Бритиш петролеум», помните? Америка и ее друзья смогли бы сохранить гарантированный доступ к дешевой нефти. Вы задумывались когда-нибудь, почему Буш и Блэр выбрали именно Ирак? Не потому, что он силен и представляет собой некую угрозу — в точности наоборот: потому что он слаб, и вторжение в него обойдется дешевле.