Сергей Львов - Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле

• Название: Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле
• Автор: Сергей Львов
• Издательство: Политиздат
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1979

Сергей Львов — критик, публицист и прозаик. Ему принадлежат многочисленные статьи о советской и зарубежной литературах, опубликованные в периодике, публицистические статьи, составившие сборники «Сердце слышит» и «Еще один экзамен», художественно-публицистические книги для детей — «Откуда начинается путешествие» и «Можно ли стать Робинзоном», рассказы и повести — «Город не спит», «Пятьдесят строк в номер» и другие.

Писатель работает также в историко-биографическом жанре, он написал книги: «Огонь Прометея» — рассказы из истории и истории литературы, «Эхо в веках» — очерки из истории книг и из жизни писателей, «Питер Брейгель» и «Альбрехт Дюрер» — жизнеописания великих художников.

Повесть «Гражданин Города Солнца» посвящена выдающемуся итальянскому революционеру и мыслителю Томмазо Кампанелле (1568–1639), автору знаменитого «Города Солнца» — трактата о справедливом и разумном государстве. Значительную часть жизни он провел в застенках инквизиции, но не сломился и не смирился, а продолжал мыслить и творить; исключительное мужество, яркость и цельность этого характера вызывают интерес и сочувствие к его героической судьбе.

---

Когда они подходили к обители, Томмазо спросил:

— Ты знаешь, кто такой Телезий?

Дионисий не знал. Почему Томмазо спрашивает об этом?

— Ты невнимательно слушал диспут! — сердито ответил Томмазо. — Тот, с кем я спорил, сказал, что мои доводы почерпнуты из трудов Телезия. А я имени такого не слышал, трудов его не читал. Так и сказал ему, хотя мало чести признаваться в незнании того, что знает твой оппонент. Он ответил мне, что я повторяю мысли Телезия. А они, между прочим, недалеки от ереси. Между прочим! Вначале намекнул, что я лгу и выдаю чужие мысли за свои. Потом сказал, что они близки к ереси. Быть доминиканцем, гонителем ересей, и высказать на диспуте еретические мысли! Ты что, не понимаешь, что это значит?

Дионисий попробовал успокоить друга.

— Он не сказал: «еретические»! Он сказал — «недалеки от ереси»! И ты опроверг его.

— Да, конечно, — рассеянно отозвался Томмазо. — Но все-таки кто такой этот Телезий?

Они добрались в обитель вечером. В монастырской церкви шла поздняя служба. После вечерни Томмазо постучался в келью настоятеля, чтобы почтительнейше сказать, как прошел диспут, и испросить приказаний на следующие дни. Ему пришлось снова удивиться. Они задержались в Козенце совсем недолго. Только побывали на развалинах некогда грозных римских укреплений. Путь от Козенцы до Никастро проделали быстро. А между тем настоятель уже все знал о диспуте и, видимо, был доволен. Он поблагодарил Томмазо за то, что тот не посрамил обитель. Но подняться к небу можно только по ступеням смирения! Поэтому гордиться победой не подобает, а надобно благодарить того, кто дал силы и подсказал доводы.

Дионисий же в ближайшие дни на все лады расхваливал Томмазо, пересказывал его меткие ответы, толковал о том, каким бесславным было поражение францисканца. Одни радовались этому успеху. Другие впервые проявили к Томмазо внимание. А третьи взревновали к его победе и не могли того скрыть.

— За успех всегда приходится расплачиваться! — сказал Дионисий. — «Ты не холоден и не горяч, поэтому я изблюю тебя из уст своих! — рек Господь». Это о них! А ты горяч, потому и ненавистен им, — продолжил он.

Особенно злобствовал против Томмазо монах, который хотел увлечь его своими рассказами об иноках, умерщвлявших плоть. Он утверждал — такая победа над старым, знаменитым ученым не обошлась без помощи нечистого. Дионисий, услышав это, задохнулся от ярости, стиснул кулаки так, что костяшки на пальцах побелели.

— Бей меня! — радостно воскликнул говоривший о нечистой силе. — Бей меня, и я первый благословлю твои руки, наносящие мне побои. Дай мне пострадать за истину!

Чем больше и с чем большим гневом опровергал Дионисий клевету, тем прочнее она укоренялась. Разговоры о случившемся дошли до настоятеля. Он приказал Дионисию немедленно прекратить подобные споры, запретил ему вообще с кем-нибудь говорить о диспуте, потом позвал к себе Томмазо, сказал, что разговоры о помощи нечистого в споре — выдумка людей невежественных, отпустил его с миром, запретив ему, однако, две недели выходить из кельи, кроме как на общую молитву.

— Ты не еретик, как о том говорят некоторые, и не от нечистого твои аргументы, как толкуют другие, но в тебе живет гордыня. Такое наказание будет полезно всем. Горячие головы остынут.

Из наказания Томмазо действительно извлек пользу. Дионисий достал ему книгу Телезия «О природе в соответствии с ее собственными началами». В ней все, начиная с названия, поразило Томмазо. Телезий отваживался спорить с самим Аристотелем, которого церковь признала величайшим авторитетом.

…Надо знать, что великий древнегреческий ученый Аристотель был в те времена искажен переводами, сужен и урезан толкованиями. Все, что он действительно когда-то сказал, и то, что ему приписывалось, было объявлено истиной. Существовал неоспоримый довод: — Magister dixit! — «Учитель сказал!» Слово Аристотеля почти приравнивалось к слову отцов церкви. Особенно способствовал этому Фома Аквинский, стремившийся объединить догматы католической религии с догматами аристотелевой философии. «Без учения Аристотеля церковь лишилась бы важных основ своего вероучения», — говорил один из кардиналов. Аристотеля собирались канонизировать, то есть объявить святым, хоть он и язычник по рождению! Нужна была немалая смелость, чтобы выступить против учения Аристотеля, как это сделал Телезий. Его книга вышла в свет в 1565 году, а лет за тридцать до того на севере, в далеком Париже, молодой ученый Петр Рамус представил к защите диссертацию на неслыханную тему: «Все, сказанное Аристотелем, ложно!» Он понимал: не все, сказанное Аристотелем, ложно, но он знал: пока не будет поколеблено представление о незыблемости всего, изреченного Аристотелем, наука не сдвинется ни на шаг. Он, Рамус, защитил свой дерзкий тезис. И расплачивался за это всю жизнь. Опубликованную диссертацию изъяли и сожгли. Ему надолго запретили преподавание философии. Его поносили и преследовали, а на третий день после Варфоломеевской ночи убили. Убийц привели к нему оппоненты, которые не смогли победить его в научном споре.

Но решающее слово сказано! Его услышали далеко за пределами Франции. Его отзвук дошел и до Италии. Телезий в своей книге не ссылается на Рамуса, но к ходу его мыслей близок. Объяснение того, как устроен мир, учил Телезий, надо искать не в слонах, написанных на бумаге, а в самой природе. А ее следует изучать, исходя из ее собственных начал. Телезий решительно утверждал: материя неуничтожима, и она вечно пребудет. Он признавал, что мир некогда был создан богом, но говорил, что теперь он существует по собственным законам. Эти мысли потрясли Томмазо, как откровение…

Он стал дознаваться о Телезии. Ему сказали, что тот уже в преклонных годах. Монах. Ныл профессором философии в Неаполе. Взгляды его показались властям еретическими. Опасаясь беды, Телезий покинул Неаполь и перебрался в тихую глухую Козенцу. Ту самую, где Томмазо недавно был на диспуте. Знать бы раньше, кто живет здесь! Он взмолился бы, чтобы великий козентинец взял его себе в ученики. Вокруг него есть такие. Те, кто последовали за ним из Неаполя, и те, кого привлекла его слава из других мест. Они называют свои собрания вольной философской академией. Чего бы не дал Томмазо, чтобы войти в их круг! Но ему непросто выбраться в Козенцу. Успех на диспуте усилил надзор за ним в обители, особенно когда сюда донеслись слова, сказанные о нем после его победы: «В него вселился дух Телезия».

Он не может повидаться с Телезием. Жаль. Зато у него в руках его главная книга. Подумать только, она вышла, когда Томмазо еще и на свете не было, и вот уже два десятилетия вызывает споры и навлекает на себя хулу.

Вчитываясь в труды Телезия, Томмазо не только восхищался, он видел: ученому мешает страх. Телезий то и дело смягчал собственные выводы, вставлял оговорки, каялся в собственной смелости, обещал, что сам осудит вслух свои взгляды, если того потребует церковь. Почему?

Книги Телезия для Томмазо — свет для блуждающего во мраке. Появилась надежда, что ему откроются тайны природы: движение светил в небе и муравьев в муравейнике, тайна бабочки, которая выходит из кокона, наделенная крыльями изумительной красоты, и тайна страшных толчков, которые сотрясают почву. Томмазо ощущает умом, сердцем, всем существом: дождевая капля, и горная река, и море, и искра над костром, и молния в небе, и раскрывающийся цветок, и даже рождающийся человек — все связано неким единством. Тот, кто сумеет понять его, приблизится к сокровенным загадкам бытия. Но пройти этот путь сможет лишь тот, кто перестанет полагаться на авторитеты, а будет изучать природу.

Томмазо стал добиваться разрешения побывать в Козенце. Делал он это осторожно и почтительно. Настоятель отверг его просьбу. Первый раз спокойно, второй — жестко, в третий раз последовал не отказ, а прямой запрет и суровое наказание за строптивое упрямство.

Томмазо, как провинившемуся, две недели приказано сидеть во время трапезы на полу и есть со скамьи, на которую ему ставили еду, так чтобы все смотрели на него сверху вниз. В эти дни постыдного наказания он силился вызвать в уме образ великого Козентинца. Мгновениями казалось: он видит Телезия перед собой, слышит его голос. Когда Томмазо отбыл наказание, он с ужасом услышал: Телезий опасно болен, дни его сочтены. Не спрашивая разрешения настоятеля, не внемля предостережениям Дионисия, Томмазо самовольно покинул обитель и поспешно отправился в Козенцу.

Глава XV

Напрасно день за днем приходил Томмазо к дому Телезия. Свидания с больным добивались ученики и поклонники, ждали, когда смогут повидать философа, чтобы выразить ему любовь и разрешить свои сомнения. Двери дома были наглухо затворены. Ставни на окнах закрыты. Был октябрьский день, когда старый философ умер. В воздухе ощущалось терпкое дыхание осени. Звучали слова о почившем в мире, уносящемся туда, где несть ни печали, ни воздыхания, заунывно пел хор, плыл над городом тягучий колокольный звон. Томмазо вглядывался в высохшее, костяное лицо того, кто лежал в гробу, смотрел на высокий лоб с впалыми висками и силился понять, о чем думал мудрец в свой смертный час и где сейчас его мятежная душа. Он положил на гроб философа, которого мысленно называл своим учителем, стихи, написанные сразу, едва он узнал о его смерти. Томмазо выбежал из церкви. Слезы душили его. Когда вернулся, листа со стихотворением не было.