Сергей Ауслендер - Петербургские апокрифы

• Название: Петербургские апокрифы
• Автор: Сергей Ауслендер
• Издательство: Мiръ
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-98846-011-9

Сборник прозы «Петербургские апокрифы» возвращает читателю одно из несправедливо забытых литературных имен Серебряного века. Сергея Абрамовича Ауслендера (1886–1937), трагически погибшего в сталинских застенках, в начале XX века ценили как блестящего стилиста, мастера сюжета и ярких характеров. В издание вошли созданные на материале исторических событий петербургского периода русской истории и подробно откомментированные сборники дореволюционной прозы писателя, а также прогремевший в начале XX века роман «Последний спутник», в героях которого современники узнавали известных представителей художественной богемы Санкт-Петербурга и Москвы. В сборник также включена первая публикация случайно уцелевшего рассказа «В царскосельских аллеях».

---

Так мечтала худенькая, беленькая, будто из воска слепленная девочка.

Шестнадцати лет Наташа кончила гимназию, о сцене как-то перестала думать, но о пьесе своей так привыкла мечтать, что невольно являлись картины, образы, и часто представляла себя загадочной принцессой, и ждала чего-то необычайного, что должно было случиться, когда бедная простая жизнь превратится в чудесную сказку.

Над Наташей смеялись, называли фантазеркой, но она только улыбалась про себя; впрочем, во внешнем, в поступках, словах, мало отличалась она от сестер; так же, как они, любила незатейливые деревенские радости, когда на лето уезжали в небольшую усадебку Фирсовых, так же танцевала на скромных вечерах зимою, мечтала о новом платье к праздникам. Была совсем как все, только легкая печать задумчивости ложилась на ее лицо. Ведь таинственная принцесса должна была терпеливо нести бремя бедной обыденности, никому не смела открыть свою странную тайну.

Конца не было радостным восклицаниям, когда однажды объявил Николай Степанович Фирсов своим домочадцам, что неожиданная удача в делах позволяет им всем отправиться этим летом за границу, куда уже давно советовал ему доктор поехать подлечиться. Наташа, так же, как все, обрадовалась в первую минуту, а потом ей вдруг сделалось страшно. Почувствовала вдруг, что начинается исполнение того загадочного, сладкого и страшного, что ей предназначено.

Последнюю ночь, которую провела она в своей маленькой девичьей комнате, Наташа всю проплакала, прощаясь со всем простым, милым, к чему так привыкла с детства и что навсегда — чувствовала, что навсегда, — покидает.

— Что с тобой, Наташа? — спрашивали на другое утро все поочередно и сестры, и мать, а Николай Степанович даже рассердился.

— Вот, думал удовольствие доставить, на Божий свет вывезти, а приходится на кислые физиономии смотреть. И глаза заплаканы. Как не стыдно!

— Я не буду, папочка милый, больше! Я рада ехать, только… — робко оправдывалась Наташа.

— Ну, что еще, только? Вечные фантазии. Не бойся, в целости назад привезу. Насидитесь еще в нашем богоспасаемом граде.

— Уж не влюблена ли ты в Колю Перлова? Он так на тебя поглядывает нежно? — шепнула Танечка.

— Нет, ни в кого не влюблена, и все это глупости! — спокойно сказала Наташа, вдруг будто отрезвев и забыв про таинственную принцессу и про то необычайное, что должно было произойти.

Радостно и беспечно принимала она все, и непривычную веселую сумятицу путешествия, и новые большие города, которые мелькали, как на кинематографическом полотне, и, наконец, эту прелесть новизны, когда с удивлением, будто только что родившись, слышишь чужую речь, видишь все предметы, дома, деревья, даже солнце какими-то незнакомыми, новыми, заграничными.

— Вот, — с торжеством говорил Николай Степанович, — вот влияние путешествия сказывается. Не узнать Наташу. Совсем другой человек. Всю эту мечтательность, бледную немочь как рукой сняло. Смотреть приятно, какая веселая, бодрая, здоровая стала.

В прелестном приморском курорте должны они были провести две недели.

В первый же день, когда Фирсовы сидели на веранде кафе и громко по русской привычке делились впечатлениями, приподняв почтительно шляпу, подошел к ним молодой человек, бледный, черноволосый, с какой-то сладостью больших полузакрытых глаз не то итальянца, не то еврея и, робко улыбаясь, сказал:

— Простите, что решаюсь побеспокоить вас, но я так измучен, так измучен одиночеством. Услышал русский говор и не мог удержаться.

— Пожалуйста, — сказал несколько сухо Николай Степанович, которого предостерегали от заграничных знакомств.

Молодой человек стоял, опустив беспомощно руки, был он какой-то слабый, болезненный, Наташе он почему-то был жалок и неприятен. «Наверное, чахоточный», — подумала она, но глядела на него пристально. Он тоже взглянул на Наташу быстрым пугливым взглядом.

— Позвольте тогда представиться, Александр Павлович Ливерс, — сказал он тихо, будто застенчиво.

Наташу удивило, как вдруг отец засуетился, стал любезен и почтителен.

— Это известный миллионер, с его конторой у меня большие дела, — шепнул Николай Степанович, пока Ливерс отошел достать себе стул.

У Наташи почему-то упало сердце, она опять вспомнила, что настало время начаться чему-то необычайному.

IV

От этой неомрачаемой лазури моря и неба, от ровного гравия пляжа, от белых платьев, постоянной музыки все дни казались одинаково праздничными. Светлая, чуть-чуть ленивая бездумность охватила Наташу. Она даже особенно не радовалась, не восхищалась разнообразными удовольствиями. Она только улыбалась. С улыбкой засыпала, утомленная целым днем на воздухе, с улыбкой просыпалась, когда горничная поднимала штору и больно слепило солнце. Поездки на автомобиле в горы, факельные шествия студенческого ферейна,{316} состязания парусных лодок, концерт заезжей знаменитости, импровизированный бал на песчаном кругу кургауза{317} — все это смешивалось в одно пестрое шумное зрелище, не давало минуты задуматься, оглядеться.

Наташа почти не замечала, что Александр Павлович Ливерс сделался их постоянным спутником, что именно благодаря его внимательной предупредительности каждый день приносил какое-нибудь новое, неожиданное развлечение. Было так много кругом людей, таких далеких, разноязычных и вместе с тем сближенных звонком к обеду, общим веселым бездельем. Но, не замечая Александра Павловича, Наташа привыкла к нему. Она не дичилась его, если случалось сидеть рядом, смеялась над его шутками и никогда не вспоминала ни о своей принцессе, ни о странном появлении Ливерса, ни о том необычайном, что должно было случиться, да и вообще ни о чем вспоминать или думать было некогда, всегда надо было куда-то спешить, куда-то не опоздать, и веселая жадность к новым удовольствиям не позволяла даже разглядеть Наташе хорошенько Ливерса, и только однажды, когда он не подошел во время утреннего кофе, не заговорил о программе этого дня, Наташа удивилась, почти испугалась.

— Где же Александр Павлович?

— Что-то прихворнул Александр Павлович, — ответил Николай Степанович, — я к нему заходил. Лежит в кресле, говорит, слабость такая, что спуститься не может. Ведь вот какой милый, предупредительный, только и заботы, чтобы сегодняшняя экскурсия из-за него не расстроилась. Вы бы к нему, девицы, зашли, как он всегда с вами возится.

— Ну, это Наташа о нем справляется, пусть сама и навещает. Ведь он только для нее и старается, — с неожиданным раздражением сказала вдруг Таня.

— Вот глупая девчонка! — прикрикнул на нее Николай Степанович, — причем тут Наташа, просто воспитанный и любезный человек. У вас всегда вздор на уме.

— Ничего не вздор. Разве я не замечаю… — начала было Таня, но Николай Степанович совсем рассердился:

— Перестань, и чтобы я не слышал больше.

Кофе кончили молча. И в первый раз за все время жизни в курорте встали из-за стола недовольные и раздраженные. Таня и Анюта, обиженно шепчась, прохаживались, обнявшись, по садику. Николай Степанович ушел в читальню; к матери подошла старая болтливая француженка, а Наташа не знала, чем ей заняться. Какая-то досада от запальчивых слов сестры томила. Солнце казалось несносно жарким. Было как-то беспокойно и скучно.

Наташа побродила по пляжу, прошла по пустынным залам курзала и медленно стала подыматься по лестнице наверх, где помещались комнаты пансионеров. В задумчивости она ошиблась этажом и долго шла по огибающему весь дом коридору.

В самом конце коридора одна дверь была открыта, и она увидела стоящего посреди комнаты Александра Павловича. Он был в какой-то мягкой бледно-сиреневой курточке с низким отложным воротником, и Наташу почему-то поразила белая, страшно худая шея. Он смотрел на Наташу почти испуганно, и несколько секунд они молчали. Потом он заговорил слабым, срывающимся голосом, совсем непохожим на его обычный.

— Вот, хотел встать, да, видно, еще рано. Ужасная слабость.

Он улыбался как-то виновато и, слегка пошатываясь, сделал несколько шагов к креслу и опустился в него, закрыв глаза.

Наташе вдруг показалось, что скоро-скоро, может быть, вот сейчас, этот бледный худенький мальчик умрет, и, как бы желая чем-то помочь ему, она быстро вошла в комнату и нагнулась почти к самому совершенно бледному лицу его.

Открыв глаза, Александр Павлович заговорил:

— Спасибо, что навестили меня, хотя не стоило беспокоиться, ведь так скучно возиться с больными.

Наташа слушала этот тихий, почти переходящий в шепот голос, видела это бледное лицо и белую тонкую шею, и ей казалось, что это что-то знакомое, что вот так стояла она когда-то, нагнувшись к креслу, в котором лежал умирающий бледный, неизвестный, но почему-то дорогой ей юноша. И это чувство сладко пронзающей жалости тоже когда-то она уже испытывала, но мучительно не могла вспомнить, когда все это было.