Андрей Турков - Александр Твардовский

• Название: Александр Твардовский
• Автор: Андрей Турков
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03330-6

Андрей Турков, известный критик, литературовед, представляет на суд читателей одно из первых в новейшее время жизнеописаний Александра Твардовского (1910–1971), свою версию его судьбы, вокруг которой не утихают споры. Как поэт, автор знаменитого «Василия Тёркина», самого духоподъемного произведения военных лет, Твардовский — всенародно любим. Как многолетний глава «Нового мира», при котором журнал взял курс на критику сталинского руководства страной, обнажение всей «правды, сушей, как бы ни была горька» о коллективизации, репрессиях и о самой войне, публиковавший «неуставные» произведения В. Некрасова, В. Гроссмана, А. Солженицына (не обойдена в книге и сложность взаимоотношений последнего с Твардовским), — он до сих пор находится в центре горячих дискуссий. В направлении журнала ряд критиков и партийных лидеров увидели «раздутое критиканство», умаление победы в войне и завоеваний социализма, расшатывание основ государства, а также «великое заблуждение поэта». А. М. Турков, отстаивая позицию Твардовского, показывает его страстным, честным, принципиальным литературно-общественным деятелем, думавшим о народных интересах. Книга полемична, как полемична до сих пор фигура ее героя, как полемична сама недавняя история нашей страны, эпическое осмысление которой впереди.

---

Так сложилось, что „Новый мир“ в последние годы приобрел значительное общественное мнение… С одной стороны, очевидный факт, что по крайней мере две трети художественных произведений, привлекавших в последнее время самый широкий читательский интерес, появилось на страницах „Нового мира“. С другой стороны, деятельность журнала как в печати, так и в устных выступлениях характеризуется как порочная, очернительская».

Со сказанным Твардовским было трудно спорить, и прения в общем сложились в пользу «крамольного» издания[54]. На общем фоне «выделялись, — записывал Александр Трифонович на следующий день, — гнусавцы Чаковский (всё пытавшийся дать понять, что линия „Нового мира“ выходит за пределы собственно литературные) и Соболев, которого я оборвал при его попытке пришить мне Синявского».

Чаковский доносительски сетовал на то, что «чрезвычайно редко можно увидеть на страницах „Нового мира“ слова „социалистический реализм“», и был поддержан Тихоновым, который, со своей, еще раньше подмеченной Твардовским «чиновничьей готовностью потрафить чему полагается», поддакнул: «Что же касается социалистического реализма — там его не найдешь».

Но наиболее явственно выражал официальную точку зрения на журнал и «рвался в бой» Грибачев. «А где же, — гневно вопрошал он, совершенно в духе недавней правдинской статьи, — в журнале произведения другого плана, показывающие поступательное развитие жизни, с широким общественным дыханием? Таких ярких произведений нет. И получается однобокость».

Подобно Чаковскому, не чурался он и определенного внелитературного «жанра»: «Мне кажется, что часть артиллерии „Нового мира“ установлена с наводкой на одни и те же позиции. Я не буду уточнять, вы знаете, о чем речь».

Эх, если бы и все обсуждение было в таких тонах, — вероятно, досадовали в «высоких» кабинетах.

Впрочем, в дневнике Воронкова все выглядит в «нужном» духе:

«Выступления товарищей были содержательны, отличались критической заостренностью, принципиальностью и доброжелательством. Было высказано много убедительных мнений по отдельным произведениям, опубликованным в „Новом мире“. Товарищи, характеризуя их негативную окраску, отмечали, что хорошо бы журналу, владеющему „воинственным пессимизмом“, овладеть „воинствующим оптимизмом“[55], подвергли обстоятельному анализу отдел критики, на ряде примеров показали пристрастность суждений о творчестве отдельных писателей, приводящих в итоге к узости взгляда на многообразие литературных явлений, указали на шаткость некоторых эстетических позиций журнала. Говорили о важности партийной позиции каждого литературно-художественного органа и на примерах показали допущенные просчеты журнала… Было отмечено, что попытка редакции бесстрастно относиться к провокационной болтовне за рубежом о „либеральной“ направленности журнала недопустима и ставит редакцию в ложное положение».

И ни слова о том, что, как записывал поэт, «критика сопровождалась густыми комплиментами журналу и главному», что говорилось о «целом ряде блестящих произведений», опубликованных в «Новом мире»! «Проработка», на которую многие надеялись, явно не состоялась.

Не в эти ли дни родилось стихотворение, которое поэт в самом начале апреля предложил, в числе других, «Юности», где оно и было вскорости, в мае, опубликовано:

Такою отмечен я долей бедовой:
Была уже мать на последней неделе,
Сгребала сенцо на опушке еловой, —
Минута пришла, — далеко до постели.

И та закрепилась за мною отметка,
Я с детства подробности эти усвоил,
Как с поля меня доставляла соседка
С налипшей на мне прошлогоднею хвоей.

И не были эти в обиду мне слухи,
Что я из-под елки, и всякие толки, —
Зато, как тогда утверждали старухи,
Таких, из-под елки,
Не трогают волки.

Увы, без вниманья к породе особой,
Что хвойные те означали иголки,
С великой охотой,
С отменною злобой
Едят меня всякие серые волки.

Едят, но недаром же я из-под ели:
Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.

(«Такою отмечен я долей бедовой…»)

Однако и не сказать, чтобы унялись!..

Тем более что медведь, как за глаза со злобной опаской именовали Твардовского противники, просто, по их понятиям, на рожон лез! Восхищенный солженицынским талантом, не только напечатал несколько его рассказов, трудно проходивших через цензуру, но и думал опубликовать роман «В круге первом» — о заключенных, работавших в так называемых шарашках, секретных научных лабораториях, а то и целых закрытых институтах. Еще в 1964 году с автором был заключен договор, и Твардовский пытался добиться разрешения на публикацию, вновь, как и в случае с «Одним днем…», направив часть рукописи Лебедеву. Тот, однако, на этот раз высказался о ней крайне отрицательно. А после смещения Хрущева вскоре последовал фактический запрет публиковать произведения на «лагерную» тему.

Другой роман Солженицына, «Раковый корпус», тоже очень понравился Твардовскому, который для ознакомления с ним ездил на несколько дней в Рязань, к автору. Роман казался более «проходимым», но его продвижению воспрепятствовали быстро ухудшавшаяся «репутация» Солженицына и арест его рукописей.

Окончательно все осложнило направленное Солженицыным в мае 1967 года письмо четвертому Всесоюзному писательскому съезду с предложением потребовать отмены цензуры.

Конечно, Солженицын был прав. Твардовский заговаривал о том же еще при своих встречах с Хрущевым по поводу «Одного дня…».

Однако история с письмом съезду, которое было для поэта-редактора полной неожиданностью, впервые ясно обнаружила, что любимый автор с ним, выражаясь мягко, недостаточно откровенен.

Александр Трифонович склонен был объяснять и оправдывать его поступок изъятием рукописей и всей складывающейся вокруг него атмосферой. И сделал все, чтобы случившееся не только не имело для его «подшефного» тяжелых последствий (на чем уже настаивали![56]), но даже открыло бы дорогу «Раковому корпусу». Твардовский добился было решения срочно напечатать в «Литературной газете» главу из романа с указанием, что полностью он будет опубликован в «Новом мире». Однако от Солженицына требовали, чтобы он предварительно в какой-то форме «отмежевался» от «шума» вокруг его письма съезду, а он не соглашался.

Положение же Твардовского становилось двусмысленным и, в сущности, трагическим. «…Все это идет „заподлицо“ (вровень, в уровень. — А. Т-в) — и моя судьба, и Солженицына, и „Нового мира“», — записал поэт 5 ноября 1969 года, узнав об исключении Александра Исаевича из Союза писателей. В глазах партийного и писательского начальства Твардовский выглядел человеком, полностью солидарным со своим «выдвиженцем», который, как все больше выяснялось, вел собственную игру, нимало не посвящая в нее того, кто становился ответчиком за все, что бы ни делал его «протеже».

В своей недавней книге «Варлам Шаламов и его современники» Валерий Есипов напомнил о том, что с сентября 1965 года в результате осуществленного КГБ подслушивания разговоров Солженицына с его другом В. Теушем (на квартире последнего) высшее партийное руководство знало о его взглядах и намерениях несравненно больше, чем сражавшийся за него к тому времени уже около пяти лет Твардовский.

И неудивительно, что отныне отношение к поэту-редактору во многом складывалось согласно известному принципу: скажи мне, кто твой друг, — и я скажу, кто ты…

Когда однажды, в том же сентябре, уязвленный неискренностью «крестника», Твардовский запальчиво воскликнул: «Я за вас голову подставляю, а вы!..» — он все же и представить себе не мог, насколько сказанное было справедливо и как во многом оправдалось в дальнейшей его — и журнала — судьбе.

Сам Солженицын признавал, рассказывая об этой вспышке: «Да и можно его понять: ведь я ему не открывался, вся сеть моих замыслов, расчетов, ходов была скрыта от него и проступала неожиданно».

Непростым было отношение «крестника» к «крестному»!

Поначалу он видел в Твардовском «либерала с партийным билетом» да и с либерализмом-то, «разрешенным сверху».

Но прием, который встретила у поэта рукопись «Одного дня…», его борьба за публикацию, радость при выходе в свет, чуть ли не большая, чем за собственные произведения, нескрываемая влюбленность в новичка, всевозможные заботы о нем да и сама личность Твардовского не могли не возыметь действия. Это явственно ощутимо в автобиографической книге Солженицына «Бодался теленок с дубом», вышедшей уже после смерти Твардовского.

Однако при ее чтении нельзя не ощутить и другого: политические цели, преследуемые автором, «битва» с советской властью, в его глазах оправдывали, обеляли сомнительные средства, им порой применявшиеся, и освобождали от каких-либо моральных обязательств перед людьми, сыгравшими важную роль в его судьбе. Мессианское начало явно превалирует в книге, как и вообще в деятельности ее автора, над естественными, «элементарными» чувствами по отношению к людям, к ближним.