Теодор Парницкий - Аэций, последний римлянин

• Название: Аэций, последний римлянин
• Автор: Теодор Парницкий
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Книга об истории Римской империи, о религии Рима. История Римской державы, как и история любого другого государства, складывалась под влиянием различных обстоятельств. Многие события, многие исторические личности наложили неповторимый отпечаток на судьбу Римской империи в последние два века ее существования. Думается, что читателю романов будет полезно узнать дополнительные сведения о гибели империи.

«Аэций… великое спасение Западной империи и устрашение короля Атиллы — с ним пала эта держава, будучи не в силах возродиться.»

---

— За твоего сына…

— Да, за Гауденция… Но вернемся к тебе… Чего же тебе еще нужно, кроме пурпура и почти божеских почестей?! Но за это ты должен делать все, что твой нижайший слуга осмелится покорно посоветовать великому Плациду… А о моем союзе с сенатом лучше не упоминай. Ты думаешь, я не знаю, что ты сколачиваешь свою партию из адвокатов?! Ты даже был недавно на одном таком торжественном собрании этих голодных крысят… они с ума сходили при виде тебя… а ты именовал их: школа сановников. Так вот, клянусь тебе, что ни один из них никогда не станет даже викарием или хотя бы корректором провинции…

— Все должности для сенаторских сынков?..

— Все для тех, кто будет слушаться воли Аэция… И пурпур тоже только для тех…

Валентиниан скрестил руки на груди.

— А что ты сделаешь, если я, например, предложу сенату собственный декрет о налогах?.. Убьешь меня?..

Аэций презрительно усмехнулся.

— Зачем?.. Мужчины из нашего рода никогда не поднимают руку на величие… Но ты знаешь, что будет?.. Или сенат, который вот уже десять лет как очень окреп, отвергнет твой декрет и начнет борьбу с императором и его крысятами, или…

— Или что, Аэций?..

— Или на другой день после этого заседания Аэций сложит с себя сан патриция и командование над войском. За ним последуют Сигизвульт, Астурий, Меробауд, Марцеллин, Вит, Рицимер и тысячи других… Через полгода император Западной империи будет только владыкой Италии, а через год Аттила и его род сравняют с землей Равенну, Рим и кости императорской семьи…

Установилось долгое молчание. Валентиниан принялся расхаживать по комнате. Через минуту он остановился, взял в руки большой лук, две стрелы и повернулся к Аэцию.

— Ты видишь красный кружок на той стене, славный муж? Прошу тебя, попробуй попасть…

Аэций улыбнулся.

— С удовольствием… Когда-то я хорошо стрелял… Еще в сражении с Гунтером собственной рукой выпустил не одну стрелу…

Он с легкостью натянул очень крепкий лук. Прицелился. Выпустил стрелу. Она попала в стену на каких-нибудь полпальца выше кружка.

— Великолепно! — в искреннем восторге воскликнул Валентиниан. — Дай, теперь попробую я.

Он натягивал тетиву куда дольше и с большим усилием, чем Аэций. И целился долго. Наконец выстрелил. Стрела вонзилась в самый центр красного кружка.

Аэций взглянул на императора с неподдельным удивлением.

— Этого тебе должно быть достаточно, Плацид, — сказал он с улыбкой. — Есть области, в которых ты имеешь явное превосходство над Аэцием… Если бы умение стрелять из лука могло решать битвы, я завтра же стал бы твоим оруженосцем и сопровождал бы тебя в поход против Аттилы… А теперь изволь послушать, как должен звучать декрет о налогах. Каждый, кто принадлежит к сенаторскому сословию, берет на себя бремя содержания трех солдат, если носит титул сиятельного, и одного — если он только достославный. Достосветлые же будут складываться втроем на одного солдата… Поэтому, так как годовое содержание солдата составляет тридцать солидов, каждый illustris будет давать ежегодно девяносто солидов, spectabilis — тридцать, a clarissimus — десять… Торговцы же будут давать по одной силикве ежегодно, и как ты видишь, я их совсем не обижаю, потому что самый богатый торговец даст в двести сорок раз меньше самого бедного сенатора… Я пойду даже дальше, Плацид: торговец даст из собственной мошны только полсиликвы, а другую половину взыщет с покупающих, повысив предварительно цены…

Валентиниан улыбнулся.

— Право же, лучше было бы пощадить и торговцев, и покупателей, и бедных сенаторов, а все нужные деньги собрать с самых богатых посессоров… Басс или Петроний Максим вовсе не заметили бы уменьшения доходов, даже если бы каждый выставил по легиону…

— Будет так, как я сказал, император…

— Я знаю, что будет так… По крайней мере еще какое-то время… Но что же станет с авторитетом императора, если я поклялся торговцам, что пощажу их, а на самом деле будет иначе?..

— Предоставь это мне, Плацид!.. Я беру на себя заботу о том, чтобы ни тени, ни пятнышка не упало в этой связи на императора… Но что это за люди?..

На пороге гимнасия, согнувшись в низком поклоне, стояли три седобородых старца в высоких остроконечных колпаках и одеждах, усеянных золотыми звездами. При виде их лицо Валентиниана мгновенно оживилось. Он быстро направился к ним, нетерпеливо восклицая:

— Говорите!.. Ну, говорите же!

— Юпитер показался, государь, — сказал один из старцев.

— И звезда вечного счастья также, — добавил другой.

— Иду, иду…

— Куда, Плацид?.. — неимоверно удивленный спросил Аэций. — Кто эти люди?..

— Халдейские астрологи… они прорицают мне будущее по расположению звезд и планет… Я как раз иду с ними, — и он дерзко улыбнулся, глядя патрицию в лицо, — чтобы прочитать по звездам год, месяц и день, когда я, как в центр красного кружка, пущу стрелу в сердце Аэция…

Патриций пожал плечами.

— Право, не пойму, почему лучше и благочестивее гадать по звездам, чем по дымящимся птичьим внутренностям?.. И какая, собственно, разница между святотатцем Литорием и набожным Валентинианом Августом?!

Silentium et conventus — совместное заседание императорского консистория и сената в присутствии императора — уже началось. Префект города Ауксенций приступил к чтению императорского налогового декрета, начинающегося словами: «В год четыреста сорок четвертый от рождества Христова, царя нашего небесного, сына божия, и девятнадцатый год нашего счастливого правления угодно было нам…» Сенаторы то и дело прерывали чтение громкими рукоплесканиями и радостными возгласами в честь императора. II все то и дело поглядывали на дверь, в которую должен был войти в курию патриций. Все знали, что он уже в преддверии и беседует с представителями торговцев, которые заступили ему дорогу и обратились со своими жалобами и пожеланиями, отнюдь не скрывая горящего в душе негодования.

— Право же, славный муж, — повышенным тоном говорил один из них, — ты много сделал для императорского трона, для римского мира, для войска, для сената… Отовсюду сыплются на тебя благословения… Но за что же должны тебя благословлять римские торговцы?.. За то разве, что облагаешь нас новым налогом… Отпугиваешь от нас покупателей… Одним словом, разоряешь сословие, и без того больше всех разоренное со времен пребывания в городе варварского короля… Сам скажи, за что нам тебя благословлять и выражать благодарность?..

Аэцию страшно хотелось сказать: «Да пусть ад подавится вашими благословениями и благодарностями — плевал я на них!» — но удержался и после краткого размышления сказал:

— За что?.. А хотя бы за то, что с тех пор, как я патриций, ни один варварский король не грозит ни вам, ни вашему имуществу, ни лавкам…

Торговец — тот, что говорил перед этим — усмехнулся.

— Действительно, славный муж, — сказал он, — пока что еще не грозил нам варвар… Но не погрозит ли через год?.. Не разграбит ли Италию, не войдет ли в Рим?.. Как вошел в Карфаген, Эмериту, Толозу, Бургундию?! Это богу одному ведомо…

Аэций нахмурил брови.

— Пока я жив, ни один король, ни варварский народ не войдет в Рим, клянусь вам…

— Чем клянешься, славный муж?..

— Честью и добрым именем Аэция в потомках, — сказал он и вошел в курию, встреченный оглушительным гулом приветствий и бурей рукоплесканий.

3

Подходит к концу ежегодный день дружбы. Не прерывая своего рассказа о чудесах двора Аттилы, Кассиодор дает знак слугам — пусть наполнят пенистым цекубским вином до краев прощальные чаши. Как только блеснет на небе первая звезда, Аэций и Марцеллин обнимут хозяина и по большой Кротонской дороге отправятся, следуя всю ночь, в Регий, откуда под утро переправятся на сицилийский берег, в Мессану, где патриций вот уже три месяца собирает италийские легионы, ожидая скорого вторжения Гензериха. Один только Басс останется на ночлег в старинном брутийском гнезде рода Кассиодоров, но с рассветом и он покинет гостеприимный дом друга, отправясь в Рим на торжественное заседание сената, посвященное пятьдесят пятой годовщине Аэция. Быстро проходит в этом году день дружбы — действительно только день, а не два, не три, не неделя, как бывало в давние годы…

Седьмой по счету, этот самый короткий день дружбы. Семь лет назад впервые разлетелась по Риму и Равенне вызывающая всеобщую тревогу весть, что патриций империи уехал вдруг, неизвестно куда, неизвестно насколько, оставив нерешенными — как шептались магистры и магистрианы — самые важные дела империи… Все ломали голову, что бы это значило, куда бы он мог поехать, но никто не заметил исчезновения из Клаосийского порта легкой быстрой галеры, на которой ночью незаметно переправился Аэций через Адриатику на далматинский берег, чтобы во владениях Марцеллина — в той самой вилле, где он некогда укрывался от мести Плацидии, — провести короткую и милую ему минуту отдыха в кругу тех, кого он считал своими ближайшими друзьями и дарил особым расположением. Происходило это спустя несколько дней после возвращения из Галлии, где он находился четыре года, и за неделю до получения скорбного известия о поражении и смерти Литория, имя которого не раз вспоминал Аэций в течение первого дня дружбы, поднимая чашу в его честь и выражая несокрушимую надежду, что на следующий год в их кругу не будет пустовать место победоносного начальника конницы…