Элиза Ожешко - Господа Помпалинские

• Название: Господа Помпалинские
• Автор: Элиза Ожешко
• Издательство: Правда
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1987

Роман написан в начале долгого творческого пути Ожешко, он заслуживает того, чтобы его знал русский читатель.

Роман недаром называется «Господа Помпалинские». Почти все персонажи, появляющиеся на его страницах, это отпрыски, многочисленные ветви родословного древа Помпалинских — от графов, соприкасающихся с «верхами», с «подлинной» родовой аристократией, до мелких шляхтичей, разорившихся, опустившихся на дно жизни, вынужденных продавать своих детей в приживалы или отправлять их на фабрики. Э.Ожешко дает в этом романе как бы вертикальный разрез определенной части польского дворянского общества конца 60-х — начала 70-х годов, после крестьянской реформы и восстания 1863 года — событий, наложивших на него очень резкую печать.

---

Вот и сейчас, сидя перед огромным бюро, старый граф рассеянным взором блуждал по разбросанным на нем бумагам: здесь лежали старательно вычерченный план какого-то благотворительного заведения; раскрытые на первой странице тощие книжонки с высокопарными посвящениями, где крупными буквами красовалось его имя; длиннейший расчет какого-то общества, предлагавшего осчастливить род человеческий, и наконец, нарисованная пастелью женская головка — в знак почтения, а вернее для памяти, как узелок на платке, оставленная последним посетителем — худосочным юношей, который долго и униженно кланялся перед уходом, стоя у двери с папкой рисунков под мышкой. На первый взгляд могло показаться, что старый граф с удовлетворением взирает на эти вещественные доказательства плодотворно проведенного утра. Однако это впечатление было лишь кажущееся. На лице его лежала печать безразличия, глаза смотрели равнодушно, худые белые руки безвольно покоились на подлокотниках кресла. Он позвонил. Заранее знавший свои обязанности вышколенный камердинер тотчас явился и подал ему руку. Опершись на нее, старик, тяжело ступая, пересек комнату и сел на свое обычное место у облицованного малахитом камина. Ноги его тут же были закутаны в толстый, крапчатый, как шкура леопарда, плед, и утомленный граф со вздохом облегчения вытянулся на низком, длинном кресле, полузакрыв глаза, словно желая на миг забыть об этом сует-ном^»»ире.

Но блаженное забытье вскоре было прервано камердинером, который доложил о графе Августе Помпалин-ском. «Проси!» — процедил граф Святослав обычным своим ледяным тоном, хотя чуть приметное нервическое подергивание век выдавало, что этот визит ему не-приятен.

Граф Август на сей раз выглядел иначе, чем в тот день, когда читатель имел честь с ним познакомиться. Прежде всего на нем не было археологического мундира — верный знак, что явился он не ради семейного торжества. Больше того, дорогой костюм сидел на нем небрежно, будто он одевался второпях, чем-то озабоченный и расстроенный. Забота погасила и веселый блеск в его глазах, смотревших рассеянней и неуверенней обычного. Несомненно, какая-то туча омрачила его безмятежное существование. Даже оригинальная его походка — смелая, небрежно-свободная, можно сказать, размашистая, была сегодня не та: тихим, заплетающимся шагом шел он по комнате. И пышные бакенбарды не топорщились веерами по бокам пухлых щек, а свисали, словно ветви плакучей ивы у нерадивого садовника. А в густых, черных, как смоль, волосах там и сям виднелись серебряные пряди — грустное свидетельство невнимательности, с какой граф совершал сегодня свой туалет.

Да, он был явно не в своей тарелке. Необычное душевное состояние этого челове… виновата: господина, усугублялось смущением. Пожалуй, именно оно сильнее прочих чувств выражалось в его внешности.

Но неверно было бы думать, что граф Август с места в карьер выложит брату свои огорчения. Нет! Сильные духом умеют владеть собой А может быть, ему предстоял сегодня особенно щекотливый разговор, и поэтому слова у него застревали в горле.

— Bonjour, comte

— Bonjour, Auguste [318].

Младший брат сел было в кресло, но тут же вскочил и, опершись о каминную полку, уставился на тлеющие уголья.

— Eh bien, — наконец сказал он, поднимая голову, — comment vous portez-vous, comte? Как ты себя сегодня чувствуешь?

— Comme toujours! Как всегда! — прозвучал ответ.

— А я… я что-то сегодня не совсем здоров.

Он снова уселся в кресло, но через секунду опять вскочил и занял прежнее положение у камина. Ему определенно не сиделось на месте.

— Очень, очень рад, — забормотал он. — А я, признаться, беспокоился за тебя, дорогой брат!

Почти все Помпалинские, когда были чем-нибудь угнетены или взволнованы, забывали обращаться друг к другу по-французски.

— А почему, собственно, ты обо мне беспокоился, Август? — спросил старый граф из приличия, чтобы поддержать разговор.

— Ну, так… я думал… Бартоломей сказал мне, что сегодня ночью приехал Цезарий… Я думал, может, ты говорил с ним об этой злополучной женитьбе и могла произойти… неприятная сцена.

Граф Святослав пожал плечами.

— Тебе же известно, Август, что скандалов я не выношу и никогда ни с кем не ссорюсь. А о ссоре с Цезарием вообще не может быть и речи.

— Да… конечно! Наш бедный Цезарий всегда такой молчаливый, мягкий и робкий… tellement craintif… docile… mais, enfin…[319] как ты его нашел? Чем кончился раз говор?..

— Ничем, — небрежно бросил граф, — я не видел ег< и не приму несколько дней, даже если он захочет прийти ко мне.

— Comment? [320] — удивился младший брат. — Ведь ты нам обещал…

— И сдержу свое обещание. Но я не люблю себя утруждать понапрасну. На этот раз, мне кажется, дело обойдется без моего вмешательства: графиня с аббатом и Мстиславом сумеют охладить пыл нашего влюбленного. А если им это не удастся, что совершенно невероятно, — eh bien![321] Тогда уж я приду им на помощь.

— Умно! Очень умно! — попытался улыбнуться археолог, но по лицу его было видно, что он думает о чем-то своем.

— А если графине все-таки не удастся охладить пыл нашего бедного Цезария?.. — машинально переспросил он.

— Это невозможно, — перебил его Святослав, — Цезарий боготворит свою мать.

— Et entre nous [322], панически боится, — попробовал пошутить граф Август. — При всей своей ангельской кротости… malgré son eztrême douceur…[323] графиня умеет быть строгой…

Сказал и взглянул на брата, проверяя, какое впечатление произведут его слова, но тот и бровью не повел.

— Да, — продолжал Август, расправляя свои обвисшие бакенбарды, — графиня не очень счастливая мать.

— Pourquoi? [324] — спросил граф Святослав и смерил брата ледяным взглядом.

Август, который начал было приходить в себя, опять Смешался.

— Eh bien! — после минутного раздумья сказал он. — Конечно, достоинств у Мстислава не отнимешь, но… c’est un morceau de glace… это кусок льда, а не человек. И потом — эти его вечные болезни, эта ранняя пре-

сыщенность… Цезарий же… mais, entre nous, i! est complètement bête, ce pauvre César! [325]

В холодных глазах графа Святослава вспыхнул острый, насмешливый огонек.

— По-моему, — возразил он, чуть заметно улыбаясь, — Цезарий не глупее многих молодых людей… а может, даже умнее…

— Vous dites? Что ты сказал? — Граф Азгуст явно был сбит с толку, даже наклонился всем корпусом вперед, точно не веря своим ушам. Младший сын графини Виктории не глупее многих молодых людей? Нет, такое он слышал впервые. — Что ты сказал? — повторил он.

Но старший брат спросил вместо ответа:

— Quelles nouvelles… какие новости от Вильгельма?

Розовое лицо Августа побагровело. Очевидно, брат затронул как раз самое больное место.

— Oui, oui! — заикаясь, сказал он. — Il у a du nouveau… Есть новости…

Святослав, казалось, не замечал его мучительного смущения и холодным, безжалостным взглядом, не мигая, смотрел ему в лицо.

— Il faut que je vous avoue… должен тебе признаться, дорогой брат, я немного расстроен.

— Это видно, — невозмутимо заметил тот. — Le jeune comte… молодой граф, кажется, не намерен образумиться.

— Ба! — оживился Август. — Вильгельм и благоразумие— это два противоположных полюса… Удачное сравнение, правда? — прибавил он, разглаживая бакенбарды. — Это князь Амадей сказал на днях в Английском клубе: «Уныние и наш бесценный граф Август — два противоположных полюса…» Да, я горжусь своей способностью никогда не унывать… je m’en vante…[326], хотя это не значит, что я легкомыслен в вопросах… chose… важных, имущественных.

— C’est vrai [327], у тебя хватило благоразумия если не умножить, то хоть не спустить своего состояния…

— Oui, mon frère [328], состояния я не растратил… Капиталов, правда, тоже не нажил, но имений не закладывал…

— До поры до времени… — вставил граф Святослав.

— Eh bien! До тех пор, пока Вильгельм не задолжал два года назад в Париже и Брюсселе сто тысяч франков…

— Как же, помню… Я тогда выдал закладную под алексинские фабрики…

— Всю жизнь тебе буду за это благодарен, дорогой брат. Я со стыда бы сгорел, если б пришлось просить в долг у посторонних…

— Eh bien! Eh bien! — сказал старший брат и махнул рукой, давая понять, что этот разгозор ему неприятен.

— Но сейчас, — начал граф Август и отвел в сторону глаза, — mais maintenant… Вильгельм опять просит денег…

— Сколько? — отрывисто спросил граф Святослав, — Une somme énorme… Огромную сумму… Во всяком случае, по моим средствам — огромную… Сам знаешь, дорогой брат, в какое трудное время мы живем и каким ударом по моему карману было закрытие одной из алексинских фабрик…

— Только по вине Вильгельма, не приславшего новых машин из-за границы.

— Oui. Вильгельм меня огорчает… очень огорчает… Но согласись, если бы не дурная привычка сорить деньгами, он был бы un jeune homme accompli ’.

— Ты слишком снисходителен к сыну, Август.