Артем Литвинов - Пылающая комната

• Название: Пылающая комната
• Автор: Артем Литвинов
• Жанр: Современные любовные романы

Гей-роман о сложных отношениях друзей. Роман о творчестве, о любви. Детектив. Приключения.

---

И я взмолился:

— Мел, я умоляю тебя, пожалуйста, — мой голос так сел, что я сам с трудом себя слышал.

Он усмехнулся. И я с невероятным облегчением увидел в этой усмешке, что его желание не удовлетворенно даже наполовину. Он рывком поднял меня с пола и почти прижал к себе, я смотрел ему в глаза с отчаяньем утопающего. Мой разум приказывал мне прекратить это немедленно, перестать, уйти отсюда, покончить с этим раз и навсегда, даже если мне придется для этого броситься с моста в зеленую воду А***, мое тело жаждало его с той страстью, которая бывает лишь один раз в жизни, потому что только раз человеческое существо может выдержать это. Он нагнулся ко мне, пытаясь поцеловать, я отвернул голову, но он почти с рычанием повернул меня к себе и впился в мои губы. Этот кусок просто вывалился из моего сознания, кажется, ему пришлось поддержать меня, чтобы я опять не рухнул на колени, когда наши губы слились, что-то начало высвобождаться во мне, корежа и ломая все, что я считал своей исконной природой. Этот процесс трансформации был настолько сильным, что я просто отключился на несколько минут, а когда снова стал воспринимать действительность, то уже лежал на диване, в соседней с кабинетом комнатке, где обычно отдыхал Мел, а он навалился на меня и смотрел мне в лицо. Его глаза, синие, яркие и совершенно безумные, были самым страшным, что я видел в своей жизни. Я понимал только одно — то, что происходило сейчас, не имело никакого отношения к сексу, похоти, вожделению, это было что-то чудовищное, то, после чего я уже никогда не мог бы стать прежним. Он рванул на мне рубашку, наручники здорово мешали нам, и тогда Мел одним коротким движением порвал цепочку, как будто это была гнилая бечевка. Я знал, что он очень силен, но до этого момента даже не представлял, насколько. В минуту он сорвал все, что было надето на нас, и опрокинул меня лицом в диван. Он целовал меня в затылок, в шею, и я уже не помнил ни о чем, кроме того, что сейчас я смогу удовлетворить, наконец, свое желание, становившееся все более невыносимым. Боль была адской. Да он и не церемонился со мной. Но и это было мне совершенно безразлично. Я хотел этой боли, жаждал ее всем телом, словно это была некая жертва, принося которую, я оказывался не просто равным ему, а мы оба — и палач, и казнимый, оказывались вознесенными на некую запредельную высоту. Меня снова тянет на какие-то философствования, словно я пытаюсь всем этим бредом оправдать ту злосчастную страсть, которую я питаю к этому человеку, оправдать тот ужасный факт, что я очевидно глубоко извращен и был таким всегда. Я знаю только одно, что пока он трахал меня, я кончил под ним и не один раз, я даже не знал, что такое бывает. Второй оргазм я получил тогда, когда в меня хлынуло его горячее семя, и он был таким мучительным, что у меня потемнело в глазах. Пока он делал это, я все время слышал его хрипловатый голос, он спрашивал меня, нравится ли мне то, что со мной делают, хотел ли я этого, и на все я отвечал только «Да, да, да», потому что это было правдой, самой ужасной истиной, которую только человек может себе открыть. Я этого хотел с той минуты, когда увидел его. Когда я очухался, настолько, что мог шевелиться и говорить, то увидел, что Мел стоит рядом со мной на полу на коленях и на лице его какое-то странное выражение: глубокое блаженство, смешанное с ужасом. Он смотрел на меня так, как будто я был каким-то драгоценным призом, лучшим, что он имел в жизни, и за этот взгляд я готов был в ту минуту простить ему все унижения и муки.

— Поцелуй меня, — попросил он хрипло, я придвинулся к нему, невольно сморщившись от боли во всем теле, обвил его шею руками и поцеловал. Мои пальцы скользнули в его густые светлые волосы, которых мне так давно хотелось коснуться, и он чуть слышно застонал. Я чувствовал себя так, как будто завтра должен был умереть, я знал лишь одно, я не уйду отсюда, пока он хочет, чтобы я был здесь.

Я не могу продолжать. Все, что последовало дальше, было самым лучшим кошмаром в моей жизни, если мне простят подобное высказывание. Самым странным было то, что мне казалось, я знаю это тело под моими руками до последней клетки, я не чувствовал никакой неловкости, никакого отторжения. Все это ужасно, позорно и мучительно. Я бы отдал двадцать лет жизни, чтобы вернуть все назад. И сорок, чтобы повторить эту ночь.

27 апреля***

Заказал себе ужин и четыре бутылки коньяка покрепче и снова отключил телефон. Четыре дня не выходил из дома. Не могу выйти на улицу, даже думать об этом нет смысла. Я пожалел, что не забрал с собой пистолет. Придется искать другое средство. Жить больше я не собираюсь. Это лишено всякого смысла. Я не могу к нему вернуться, но без него существование невозможно. Я задумал убийство, лишь потому, что это было моим единственным выходом, я сделал последнюю неудачную попытку защититься от самого себя.

28 апреля вечер***

Он приехал. Вчера в одиннадцать ночи. Я был пьян вдрызг, две бутылки я уже выпил. Когда я услышал звонок, я был уверен, что это галлюцинация. Но пошел проверить. Я открыл ему дверь. Конрад, прищурившись, смотрел на меня. Он видел, что я пьян и еле стою на ногах. Нам нечего было сказать друг другу. Он вошел и закрыл дверь.

— Нажираешься? — спросил он с такой скрытой яростью, что я прислонился к стене, чтобы не отступить перед ним. — Тебе это не поможет.

— Помогает, — ответил я ему, и ощутил непреодолимый позыв рвоты. Он понял, что происходит и, схватив меня за плечо, поволок в туалет. Втолкнул меня и закрыл за мной дверь. Меня выворачивало наизнанку и при мысли, что он стоит за дверью голова горела как в огне. Нужно было выходить, но я бы предпочел закрыться и ждать, пока он высадит дверь. И все же я вышел. Его не было. Я прошел в гостиную. Конрад сидел и пил из моего бокала, покуривая сигару. Я смотрел на его ослепительно белую рубашку и черные брюки, на его руки, которыми он без особых усилий мог бы переломить мне хребет, на его четко вырезанные черты лица, в которых всегда сохранялось какое-то беспредельное напряжение и мне казалось, что вот наступил тот самый судный день, о котором принято думать как о чем-то далеком и нереальном. На деле же он рано или поздно приходит в жизни каждого и никто не готов достойно его встретить.

— Сядь, — велел он. Я сел в кресло. Я хотел закурить, но он посмотрел на меня так, что я остался сидеть неподвижно.

— Не можешь пережить унижение, Гор? — он спросил меня прямо и холодно и в этой холодности было еще большее унижение, чем во всем, что случилось до этого, — До твоих тупых мозгов так ничего и не дошло.

— А что должно было дойти? — спросил я, посмотрев с отвращением на остатки своего ужина.

— Что я не собирался измываться над тобой, — ответил он, — ты должен быть моим партнером, а не рабом.

Я подумал, что он слишком много хочет от меня, я не слишком годился для этой роли, особенно если учитывать его несколько нетрадиционное понимание партнерских отношений.

— И что особенного случилось, ты этого хотел, мы оба получаем удовольствие, — он сказал это, так как будто речь действительно шла о совершенно нормальных вещах, узаконенных и благопристойных, а то и того более, сродственных обыденным бытовым проблемам вроде замены колеса или покупки нового оборудования.

— Ты не очень-то интересовался, что я хотел, а чего нет.

— А мне и не надо было, я и так видел, — возразил он спокойно подливая себе еще коньяк. — Ты не баба, чтобы я еще у тебя позволения просил, что сделано, то сделано, оставь свои идиотские представления о том, что можно, а чего нельзя, можно все, что ты хочешь, и что я хочу. — в абсолютной императивности его слов было что-то инфернальное.

— А убивать, если я хочу убивать, можно? — вдруг спросил я, принимая откровенно-циничный фон нашей беседы как данность.

— Можно, если это необходимо, — твердо ответил Конрад.

— Значит я правильно хотел тебя убить? — продолжал я задавать вопросы, которые меня всерьез интересовали.

— Ты идиот, ты хотел меня пристрелить, потому, что на деле хотел убедиться, что не можешь этого сделать.

— Я бы это сделал, клянусь, — с горячей уверенностью, возразил я.

Он посмотрел на меня высокомерно и усмехнулся. Видимо, он считал каждое мое слово ложью и ничем больше.

— Я знал, что ты сопляк и трус, захотел бы — убил, но ты хотел, чтобы тебя трахнули, а когда я это сделал, забился в нору и не знаешь, что тебе с этим делать.

Я молчал. Он докурил сигару, налил еще коньяк и выпил залпом. Он не пьянел, его глаза смотрели на меня, как обычно, холодно и рассудочно. Он меня презирал, и было за что.

— Пошли, — он встал и, взяв меня за плечо, повел за собой. Я уже не собирался ни оправдываться, ни спорить, ни объяснять, почему я не мог его видеть и насколько он был не прав, называя меня трусом.

Он привел меня в спальню, я еще раз отметил, насколько он безошибочно ориентируется в этом доме. Он не искал комнату, но шел так, как будто отлично знал ее расположение.